I

I

Настанут в мире времена,

Когда Океан ослабит связи вещей,

И откроется большая земля,

И новый мореплаватель, подобно тому,

Кто вел Ясона и носил имя Тифис,

Откроет новый мир,

И тогда не будет остров Тиле

последней из земель.

Сенека^{1}

Адмиралу Моря-Океана,

Вице-королю и губернатору всех новых земель на западе,

Дону Кристобалю Колону^{2}.

Сеньор Альмиранте,

С одного из островов в море карибов пишу я Вам эти строки.

Вы хорошо его знаете. Это приморье, эти берега — как прочно они должны быть запечатлены в Вашем сознании! Ведь ни у какого другого острова Вы не задерживались так долго, как у этого.

Хаимака — Ямайка — страна лесов и вод.

Позади меня — Голубые горы, те самые, что высоко вздымались перед Вами над воздушной зоной, где рождаются штормы. Впереди меня — Океан.

Море обдает меня своим дыханием. Ноздри ощущают его терпкий запах, ушная раковина принимает его звуки.

Ниже нашего домика — береговая линия, послушная воздействию прибоя, приливов, столетий. Верх переменчивости — и все же такая явственная.

И вдали, совсем далеко, — выгнутый край планеты, что дает столько пищи глазу и воображению. Известно, что погоня за вечно отступающими горизонтами всегда принадлежала к числу серьезнейших занятий человека.

Когда сидишь на берегу, сосредоточив взгляд на окоёме, почти физически воспринимаешь, как земной шар медленно кренится к востоку.

Меж горизонтом и берегом — катящиеся складки моря. Волны, что идут из неведомого откуда-то за окоёмом и разбиваются о бары перед островом. Изменчивые по цвету и по блеску в согласии с временем суток, оттенком облаков и касаниями ветров. Изменчивые и по звуку: от еле слышного шёпота до язычески буйного рыканья.

Мало кто, как Вы, познал норов моря. Такой непостоянный, такой прихотливый. И однако, море в целом неизменно — вечно та же необъятность, в которой тонут времена года и тысячелетия.

Вон они, «на расстоянии выстрела из лука», — песчаные банки, где на рассвете июньского дня четыреста семьдесят лет назад Вы были вынуждены посадить на мель последние суда, подчиненные Вашему командованию. Я словно вижу соединенные канатами каравеллы «Капитана» и «Сантьяго» — потрепанные штормами, источенные червем до того, что доски напоминают пчелиные соты, паруса убраны, прибой колышется вровень с палубой. И вижу Вас, сеньор Альмиранте, — измученный подагрой, глаза воспалены от бесконечных схваток со стихиями, Вы сидите на кормовой надстройке, пытаясь истолковать послания ветров и волн. Вижу, как Вы сутки напролет не сводите глаз с горизонта, тщетно высматривая спасителей.

Дни складываются в недели, недели — в месяцы. Угрюмо переживая в мыслях картины отложенного (несбыточного?) возвращения на родину, Вы, несомненно, чувствуете, как всякий прошедший день вычитается из оставшегося жизненного срока.

Сколько раз за это время вспоминали Вы свою жизнь между двумя кораблекрушениями?

Ночь, когда пираты Гийома Казенова потопили несколько генуэзских судов и Вы — раненый, цепляясь за обломок — были выброшены волнами на португальский берег, подобно тому как некогда Одиссей был выброшен на остров феакийцев. Первое кораблекрушение — счастливое. Так блестяще срежиссированное судьбой, которая прибила Вас к берегу поблизости от орлиного гнезда, откуда принц Генрих, получивший прозвище Мореплавателя, направлял своих кормчих все дальше на юг вдоль африканских берегов и к манящим островам в Океане: Канарским, открытым и освоенным еще карфагенскими финикийцами, Азорским (буквально Ястребиные острова), Мадейра, Зеленого Мыса, обнаруженным недавно капитанами самого Мореплавателя.

Где еще нашли бы Вы лучший оплот для мечты, что зародилась в Вашей душе уже в подготовительную пору, когда Вы были юнгой и корсаром в Средиземном море! Если эллины, смотря на запад, видели Италию, а взоры италийцев упирались в Иберийский полуостров, то Португалия была верандой, обращенной к неизвестности. Mare tenebrosum — море мрака — стало также морем искушения. Мавры, которых как раз в это время вытесняли с полуострова, перед тем успели спасти Европу от интеллектуального банкротства, возродив забытый европейцами, но сохраненный арабами образ мира, каким его представляли себе Аристотель и Птолемей. После тысячелетней дремы Европа протерла глаза и уразумела то, что знали греческие мудрецы: Земля круглая. Впервые с той поры, когда финикийцы выходили за Геркулесовы столбы, морской народ — португальцы — вступил в единоборство с Атлантическим океаном, чтобы выведать его секреты.

Лиссабонский порт: запах соли и пряностей, оживленные толки о новых берегах и островах. В тесных каморках усердные мужи (один из них — Ваш брат Бартоломе) наносят на карты все, что удается извлечь из рассказов мореплавателей. Точные наблюдения о морских течениях и пассатах, моряцкие небылицы и смутные легенды — пьянящая смесь представлений и упований. Пробуждающийся мир, пытающий нетерпеливым взглядом отступающие горизонты.

В этой среде Вас обдала жаром мысль, что именно Вас подразумевал Сенека в своем пророчестве о новом аргонавте, коему предстоит разомкнуть оковы Океана. Вы тот избранник, который найдет западный путь в легендарную страну Сипанго (мы называем ее Японией), к несметным сокровищам, увиденным Марко Поло у Великого хана в Катае (Китае), к изобилующей золотом и пряностями Индии (восточный путь в которую арабы столь осмотрительно перекрыли, замкнув ворота Босфора).

Большинство из нас покорно ходу событий; все наши возможности реализуются только в нашем воображении. Вы чувствовали, что принадлежите к тем немногим, кто призван вращать колесо событий, Ваше горение требовало действий.

И как же тяжко давались годы тщетного ожидания, когда ученые мужи и придворные в Португалии и в Кастилии единодушно осуждали Ваш замысел как невыполнимый. Годы разочарований, когда волосы седели и глазам стал присущ известный следующим поколениям по портретам непроницаемый взгляд. Скитаясь в латаном плаще, подчас принуждаемые голодом прибегать к милости францисканцев, отнюдь не достигнув Нового Света, в душе Вы уже овладели им. Вы превосходно знали, какую славу принесете тому суверену, который поддержит Ваше начинание. Будет ли то король Португалии Жуан II, или супруги-правители Кастилии — Арагона, или еще кто-нибудь — безразлично. Единственным предметом Вашей верности был Океан.

Весенний день у Пинос-Пуэнте. День, когда все изменилось. Когда Вас, до крайности подавленного годами неудач и унижений, с разъедающим душу последним отказом королевского двора в Гранаде, готового навсегда покинуть Испанию, настиг гонец с посланием их католических величеств. Мечта, лелеемая столько долгих лет, вдруг стала действительностью. Одним росчерком пера Вам, нищему чужеземцу, предоставили необходимые для плавания в неведомое корабли, присвоили дворянское звание и пожаловали титулы Адмирала Моря-Океана и вице-короля всех еще неизвестных земель и островов названного Океана.

День предвкушений, когда «Санта-Мария», «Пинта» и «Нинья» вышли из гавани Палоса. Месяцы предвкушений, а подчас и сомнений в море, когда Вы ложными данными о пройденной дистанции старались успокоить экипаж, который роптал все громче по мере того, как в ленивом Саргассовом море каравеллы все больше удалялись от Европы. Утро, когда впередсмотрящий на «Пинте» в бледном лунном свете увидел землю — да-да, не обманчивые облака на горизонте, а землю! Отороченные белой пеной песчаные берега, все ближе и ближе с каждым переворотом песочных часов.

Час, когда Вы сошли на берег и припали губами к земле острова, который сами островитяне называли Гуанахани, Вы же нарекли именем Святого Спасителя. Качающиеся пальмовые кроны, крики попугаев, спешащие на берег удивленные и возбужденные нагие смуглые люди, обильные слезы на Ваших щеках… Замысел, что долгие годы ожидания терзал Вашу душу, исполнен! Западный путь найден! Перед Вами — Азия, ревниво охраняющая свои несметные сокровища.

В этот час Вы знали (Ваши собственные слова), что Ваше имя гордо прозвучит во всем мире.

Счастливые месяцы торжества и сбывшейся мечты, когда Вы курсировали по приветливым водам, присоединяя остров за островом, землю за землей к Вашему вице-королевству.

Когда Вы настойчиво и убежденно называли Ваши острова Вест-Индией, а их обитателей индейцами — названия, которые по инерции стали употреблять и последующие поколения. Когда Вы продолжали верить, что остров, названный Вами Эспаньола (после он получил наименование Гаити), и есть Сипанго. Когда Вас еще не посетило сомнение в том, что земля, в честь испанской принцессы названная Вами Хуана (сегодня эту землю называют Куба), составляет часть страны Великого хана.

И все-то затем обернулось совсем по-другому. Сипанго, Катай и Индия — упорно отступающие, когда уже казалось, что рукой подать. Призрачные богатства — «родина золота», ускользавшая от Вас всякий раз, когда Вы уже думали, что достигли ее. Растущий разлад между испанцами и местными жителями, да и между самими испанцами — членами первой европейской колонии на западе (поселения на Эспаньоле, названного в честь королевы Изабеллой), коей предназначалась роль сердца Вашего вице-королевства. Осязаемые реальности для вице-короля и губернатора, повседневные задачи, от которых Вы с досадой уклонялись, ибо Ваше существо лучше согласовалось с парением облаков и переливами волн.

Чем больше свершенное нами — тем выше взлет. Чем больше неудачи — тем глубже падение. Ваше падение, такое глубокое — по видимости… Ваше унижение, такое исторически грандиозное. Возвращение из третьего плавания: адмирал, что разомкнул оковы Океана, сам закован в кандалы на собственном корабле — грубейшее оскорбление, нанесенное тупицей, коего королевский двор назначил проверить Ваши поступки и проступки^{3}.

И это, последнее плавание. Запрет посещать Эспаньолу — «малую Испанию», которую Вы открыли и преподнесли испанской короне. Прокатившийся над волнами издевательский хохот солдафонов в основанной Вами колонии, сердце Вашего собственного вице-королевства, когда Вы тщетно просили о милости: позволить войти в гавань, чтобы укрыться от надвигающегося урагана. Оскорбительные крики: «Адмирал комаров!»

И этот конец — такой конец великого океанского предприятия. Последние корабли посажены на мель после того, как помпы перестали хныкать и хлюпать в еле держащихся на воде корпусах. И сами Вы сломлены сотнями штормов и блужданий вдоль чреватых лихорадкой берегов, ограничены обществом все менее приветливых островитян и мятежных соотечественников, лишены сладости и блеска вельможных милостей.

Пытаюсь представить себе Ваше лицо там, на разбитом корабле — последнем, над которым развевался Ваш адмиральский вымпел. Рисуются мне запавшие глазницы, резкие складки в уголках глаз, изборожденный морщинами лоб. Таким же предстал моему взгляду мраморный лик, после тысячи лет заточения во мраке вынесенный из пещеры на юге Италии: лицо постаревшего Одиссея, с присущей страннику печатью бессчетных лишений и опасностей, каким было оно в ту минуту, когда его корабль шел ко дну.

Письмена моря, высеченные на лике людей моря. Да только знаки на Вашем лице исполнены большей горечи. Вас не ждет никакая Итака. И никакая Троя не побеждена. То, что Вы вышли искать, Вами не было найдено. Там, где ошибочные выкладки Вашей мечты хотели поместить Сипанго, Катай и Индию, раскинулся неведомый Европе мир — el novo mundi. Мир, о котором не подозревали Птолемей и Марко Поло. Ваш мир. Но ведь не то, что Вы искали, не заветная Ваша цель, не обещанные Вами страны.

Океанические острова Вы принимали за материк. А когда наконец прикоснулись к материку, приняли его за остров — Isla Santa, Святой остров, как сами Вы его назвали. Когда же Вы начали догадываться, что Вами, возможно, открыт еще неизвестный Европе континент, то ни разу не попытались проникнуть в глубь него. Даже в этом, последнем плавании Вы суматошно искали проход через ставшую на пути новую землю. И проход был, но только по суше через узкий перешеек, и на долю одного авантюриста, тайком вывезенного в бочке с Эспаньолы, где его одолели кредиторы, выпадет первым из европейцев пересечь преграду и увидеть новый океан^{4}. Лишь не было водного пути, по которому Вы могли бы провести свои каравеллы, чтобы вручить наконец Великому хану Ваши пожелтевшие и пропитанные солью верительные грамоты.

Хаимака — Ямайка. За окоёмом — океанское царство, земли, которые еще до их открытия католические величества столь щедро даровали Вам и Вашим потомкам на вечные времена, но которые теперь, после того как Вы их открыли, столь же щедро раздаются по частям всяким авантюристам, пройдохам и ухарям. Вас норовят лишить не только Вашего вице-королевства, но и самой чести открытия. Португальцы, досадуя, что отвергли Ваше предложение и позволили Вам бежать в Испанию, станут утверждать, будто они, лучшие мореплаватели своего времени, конечно же, первыми доходили до новых земель, да только хранили открытие в тайне, чтобы никто не мог на нем наживаться, — тем самым предоставив наживаться Испании. Превосходный способ само отсутствие доказательств превратить в решающее доказательство. Некий флорентиец по имени Америго Веспуччи проследует вдоль нанесенных Вами на карту берегов, проследует с Вашей картой в руках, но датирует свои плавания несколькими годами раньше, чем склонит ничего не подозревающего картографа в Страсбурге^{5} присвоить новым землям имя Америка, землям, которым — если вообще стоило давать им европейское имя — следовало называться Колумбией.

Один на кормовой надстройке, в плену своих чувств и чувствительности, Вы не можете уйти от догадки, что великое предприятие рассыпалось на осколки. И думается Вам, что имя, еще вчера столь гордо звучавшее во всем мире, уже предается забвению современниками.

Дни Вашего сидения на разбитом корабле неумолимо громоздятся друг на друга, и каждый из них, надо думать, исполнен и омрачен сведением счетов с историей, — историей, которую Вы так страстно любили и которая теперь, сдается Вам, готова оставить Вас.

И пришло мне на ум, сеньор Альмиранте, что не мешало бы малость отвлечь Вас, подобно Иову, оплакивающего свою судьбу, рассказав кое-что о том, что происходило на земном шарике с той поры, как Вы сели на мель у этого берега.

Не вижу ничего нелепого в моей попытке письмами достичь Вас через неполных пять столетий. Ведь время отнюдь не глухая, непроницаемая стена. Время вещь податливая, текучая, «здесь» и «сейчас» вполне могут перейти в некое отдаленное «где-то» и «когда-то».

Время, каким мы его воспринимаем, его ток и ритм столь же переменчивы, как береговая линия. У подёнки одно время, у мангового дерева — другое. Представление о времени индейцев отличалось от европейского. Ритмы моего столетия отличны от ритмов Вашего века.

Время как мера пережитого может быть короче или длиннее того, какое мы пытаемся измерить нашими песочными часами и хронометрами. Когда нам кажется, что мы измеряем время, на самом деле мы пытаемся измерить неизмеряемое.

Вчерашние события могут представляться нам бесконечно далекими, навсегда ушедшими в прошлое. События вековой давности могут восприниматься как нечто очень близкое, потому что не слабнет их власть над нами.

Прибой, катящий через Вашу песчаную банку к моему берегу, смывает все временные вехи. Сидя за словесной машиной и видя вдали горизонт, который был и Вашим горизонтом, я ощущаю, как постоянный в своей изменчивости Океан сжимает столетия, и прозреваю Вас в некой надреальности, которая в чем-то воспринимается реальнее многого из того, что мне привычно называть реальным.

Сипанго, Катай, Индия — земли, некогда покоренные Вами в мыслях, — Вам не дано их достичь. Другие найдут западный путь в страны Востока, но проку от него не будет. Кратчайшим путем в Индию останется путь восточный, мимо южной оконечности Африки, проложенный Бартоломеу Диашем еще до того, как началось Ваше смелое океанское предприятие^{6}.

Верно, так уж повелось, что происходящее большей частью не очень-то отвечает нашим осознанным намерениям. Ход событий лишь случайно и далеко не полно подчиняется воле действующих лиц. Плывем ли мы на волне событий или мним себя призванными направлять их ход, почти всегда мы оказываемся не там, где маячила желанная цель.

Вы поистине очутились не там. Но именно поэтому последствия были куда серьезнее, чем если Вы нашли бы то, на поиски чего отправились. Четверть века, прошедшие с того дня, когда Вы, спотыкаясь, ступили на землю под скалами Сагриш, до часа, когда посадили свои корабли на здешнюю банку, в корне изменили физический мир человека. Сами основы людских воззрений — время и пространство — приобрели другие масштабы и значения; произошла переоценка, подобную которой можно наблюдать лишь в наши дни.

С приходом Ваших кораблей в море карибов началась новая глобальная действительность. Большая часть происходившего в последующие столетия так или иначе связана с Вашим океанским предприятием.

Сами Вы, понятно, не можете этого видеть. Каждый из нас ткет свой участок огромной ткани, не зная, собственно, каким будет узор в целом. Всегда сохраняются связи с былым, и всегда образуются связи с грядущим. Всякое действие неизменно ведет к другому действию: одно открытие поощряет другое, одно изобретение рождает другое, из мысли вытекает следующая мысль. Лишь после можем мы рассмотреть часть узора, только поглядев назад, способны в сложной совокупности различить какие-то звенья соединяющей нас причинной цепи.

На Вашу долю, сеньор Альмиранте, выпало вставить ключ в замок и отпереть ворота другим, но сами Вы не смогли переступить порог и даже не подозревали, какие новые обители откроются за ним.

Теперь я попытаюсь поведать Вам о последствиях Вашего начинания. Вряд ли все Вам понравится. Возможно, кое-какие напоминания покажутся Вам нетактичными. И многое наполнит Вашу душу удивлением.

Наверно, другие описали бы случившееся иначе. Даже происходящее сейчас разные глаза видят по-разному, и нет пути, который точно вел бы назад к подлинному истоку. Как рассказчик, как информатор я могу лишь излагать факты и события так, как сам их воспринимаю, как звенья в цепи, связывающей Ваше время, опьяненное открытиями, с моим, таким печальным временем.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.