Урожай планктона / Искусство и культура / Художественный дневник / Книга

Урожай планктона / Искусство и культура / Художественный дневник / Книга

Представители так называемого офисного планктона, или, чуть нежнее, офисной интеллигенции, чем дальше, тем прочнее закрепляют за собой статус своеобразного социального мейнстрима — эдаких центральных героев нашего времени. Они недурно образованы и достаточно молоды, они ходят в кино, кафе и на митинги, большую часть дня проводят за компьютером, ведут блоги в ЖЖ и на «Фейсбуке»... А еще они берут ипотечные кредиты, ездят на выходные в Прагу и на Новый год — в Таиланд, фотографируют на «мыльницы» или «зеркалки», а главное — окружают нас со всех сторон. Эта обманчивая близость и вполне реальная многочисленность создают у некоторых литераторов ощущение, что писать про офисных сидельцев легко, что вся их жизнь понятна и прозрачна, а потому может послужить универсальной «оберткой» для любого сюжета. Чего про них особо знать-то? Слава богу, не марсиане и даже не австралийские аборигены.

Опыт Романа Сенчина — автора нашумевших «Елтышевых» — показывает, насколько эта точка зрения ошибочна. Его новый роман «Информация», повествующий о жизни клерков, в том, что касается фактов, представляет собой пестрое собрание ошибок, курьезов и стереотипов. Похоже, офисных работников писатель видел только в кино, причем не нашем, а американском, и не в кинотеатре (где еще хоть что-то можно разглядеть), а по телевизору с диагональю двенадцать дюймов. Хуже того — прежде чем наградить своего героя романтичной профессией «медиабайер», автор не потрудился даже в самых общих чертах выяснить, чем занимается этот загадочный специалист. Как результат сенчинские герои слушают не ту музыку, ужинают не в тех ресторанах, не так говорят и одеваются, ездят не на тех машинах, не так тратят деньги, а на работе либо «тупят в монитор», либо проводят какие-то неопределенные «переговоры», создавая в читателе острейшее чувство подделки.

Именно эта постоянная липа заставляет и к самой истории главного героя относиться с изрядной долей недоверия: если автор так небрежен в деталях, может, он и к главному своему предмету — движению человеческой души — подходит с той же приблизительностью? Впрочем, похоже, это обвинение с Сенчина все же следует снять: при всей картонности антуража внутри герой живой, теплый и настоящий, с настоящими же переживаниями, страстями и страхами.

Собственно, основной сюжет написанного от первого лица романа представляет собой историю жизненного краха благополучного человека. Узнав об измене жены, он напивается, засыпает на морозе и едва не становится инвалидом. Покупает в кредит квартиру — и оказывается втянут в бесконечную тяжбу с бывшим владельцем. Приобретает машину — и тут же лишается прав. Пытается наладить отношения с женщинами — и немедленно напарывается сначала на высокодуховную «динаму», а после — на откровенную психопатку. Едет в командировку на Кавказ (вопрос, что делать в Дагестане московскому медиабайеру, оставим на совести Сенчина) — и привозит оттуда несколько новых врагов, жаждущих от него не то денег, не то крови. Жизнь рушится по всем фронтам, а за каждым следующим поворотом (как зловеще намекает нам при любой возможности сам герой) его ждет лишь новая беда. Полнейшая безысходность становится для него нормой жизни, а запой — единственным средством борьбы с драматическим отсутствием просвета на горизонте. То ли дело в юности, когда герой жил в тихом городке на Волге, запоем читал Селина и другую бунтарскую литературу, верил в светлые идеалы и с нетерпением ждал мировой революции...

История этого «упадка и разрушения» не то чтобы радует или воодушевляет, но затягивает вполне всерьез. Сенчин, как ни один другой автор, умеет заставить читателя вместе с героем барахтаться в тине отчаяния, вместе с ним страшиться будущего и тщетно искать малейшего проблеска света в сгущающемся мраке. Поэтому каждая следующая фактологическая глупость воспринимается едва ли не с радостью — как избавление от наполненного смыслом, но мучительного и больного сна. Чур меня, чур. В жизни так не бывает. Это не про меня.

Галина Юзефович

ли­те­ра­тур­ный кри­тик: