Заветы Ильича / Искусство и культура / Художественный дневник / Опера

Заветы Ильича / Искусство и культура / Художественный дневник / Опера

Заветы Ильича

/  Искусство и культура /  Художественный дневник /  Опера

Премьера оперы «Чародейка» в Большом театре

Начав сезон буйной оперой «Руслан и Людмила», Большой театр решил завершить его заведомо благопристойно — оперой Чайковского в постановке давно известной команды, чьи идеи, лишенные даже намека на новизну и скандал, можно было просчитать задолго до поднятия занавеса. Собственно, почерк дирижера Александра Лазарева и художника Валерия Левенталя еще не забылся, они работали в Большом в безвременье девяностых и уже тогда смотрелись не милым и не ностальгическим пережитком. Сейчас разочарование настигло сразу, при первом же взгляде на сцену: художник увидел историю из русской жизни XV века в обрамлении литографских кулис с иллюстрациями к «Временам года», переливающейся компьютерным блеском Оки и княжьим теремом, нестерпимо похожим на дощатый дачный сортир. И камерные любовные, и эпические народные сцены проходят на разноуровневых подмостках, а ладейка княжича проплывает по заднику как чахлый отсыл к былинному «Садко». Режиссер Александр Титель не придумал новых смыслов в кровавой русской мелодраме: князь любит бедовую Куму, его сын и Кума любят друг друга, а жена князя собственноручно травит эту «поганую чародейку-разлучницу», заодно лишая мужа рассудка и сына жизни. Что поделать с народом, который, как всегда, не к месту, режиссер не решил — мужички в лаптях и онучах то претендуют на характерность, то превращаются в «невидимок», пресловутых «слуг сцены» с обмотанными мешковиной лицами.

Персональное открытие в премьере только одно — исполнительница заглавной партии молодая Анна Нечаева. В целом же певцы восполняют отсутствие постановочных идей на свой лад, соревнуясь в пылкости страстей через децибелы и порой срываясь в вульгарность. По-настоящему цельным выглядит только Дьяк Мамыров — Владимир Маторин, настоящий, не знающий удержу русский типаж, выносящий на своих широких плечах провальную сцену со скоморохами.

Дирекцию Большого трудно заподозрить в простодушии. Трудно поверить, что она пыталась этой, не сулящей ни открытий, ни радостей премьерой воскресить знаменитый большой стиль Большого и потрафить вкусам «рассерженных» репертуарной политикой последних лет. По лукавству моему кажется, что этой постановкой театр хотел дискредитировать попытки восстановить большой стиль и, соответственно, легализировать как единственно возможный выбор общеупотребительных спектаклей вроде «Кавалера розы» или весело-трагичных скандалов вроде «Руслана...». Если это действительно так, то все удалось. Но миф об обаянии большой русской оперы, традиционной, качественной, всамделишной, все еще не развеян. И, значит, эта попытка не последняя.