1
1
Услышав о капитуляции гарнизона Берлина, Правоторов воскликнул:
– Ну, братва, шабаш, отвоевались! – и расстегнул верхние пуговицы гимнастерки.
Заметив, что вслед за ним расстегнули воротники и другие разведчики, усмехнулся – до чего же привыкли подражать ему. Впрочем, в этом случае есть и что-то другое. Натерла шею гимнастерка ва войну. Вон Орешко даже две войны прошел. Душа солдатская на волю просится.
– Айда на крышу! – крикнул Сорокин.
Восьмерка разведчиков бросилась за лейтенантом и быстро оказалась на фронтоне здания, у своего флага. Как-то само собой вскинули автоматы и с криком «ура» дали троекратный салют.
Тут их и подглядели фотокорреспонденты центральных газет. Явилась целая группа – Рюмкин, Шагин, Редькин, Архипов… Предложили запечатлеть этот момент. Только флаг попросили перевесить пониже, чтоб удобнее снимать. Как раз поблизости оказался и Heyстроев.
– Неплохая картина получается. Можно с вами?
– Давай, капитан, салютуй победе!
– Пусть Вильгельм Первый не смущает вас, – пошутил Рюмкин, указывая на всадника. – Как видите, бывший император Германии фиксирует поражение своих потомков.
Едва фотограф успел щелкнуть аппаратом, как на крыше грохнул снаряд. Осколки зловеще пропели невдалеке.
Все невольно повернули голову в сторону купола, невдалеке от которого разорвался снаряд. Над тем местом медленно поднималось сизое облачко.
Заговорили, строя разные предположения. Вскоре пришли к общему-мнению, что это выстрелило где-то неподавленное орудие. В дикой злобе фашистские артиллеристы ударили по Знамени Победы. Значит, прячутся еще в городе фашистские недобитки, хотя по улицам идут колонны капитулировавших гитлеровских войск.
Может, и еще ударят? Но нет, нового выстрела не последовало. По-видимому, обезумевший артрасчет тут же обезвредили. Шагин заметил, что разведчики оставались на своих местах, и сфотографировал их еще раз.
Потом эти снимки многие принимали за один, но Правоторов различал их, потому что на шагинской фотографии он смотрел не вверх, а в объектив аппарата.
Рюмкин как бы в оправдание, что снимает с опозданием, сказал:
– Мы старались не отставать от передовых частей, но сделать это было нелегко… Впрочем, справедливости ради следует сказать, что у рейхстага корреспонденты побывали раньше, чем вы с флагом…
Разведчики только переглянулись, посчитав эти слова за неудачную шутку.
– Напрасно усмехаетесь, – с достоинством заметил Рюмкин. – Вот эти ребята, – указал он на Редькина и Архипова, – на штурмовиках сюда задолго до вас прилетали, бреющим полетом над улицами прошлись. И при этом выполняли роль не только фотографов, но и стрелков-радистов.
– Стрелять, к сожалению, не пришлось, – вставил Архипов. – Только снимали.
Разведчики, считавшие в душе фотокорреспондентов людьми глубокого тыла, с уважением посмотрели на них, не скрывая своего удивления. Нелегко, оказывается, и снимки добываются в бою…
Тут же их ожидал корреспондент Совинформбюро Роман Кармен. Он подробно расспрашивал обо всем, записывал в блокнот, чтобы затем протелеграфировать для иностранной прессы о том, что познакомился с командиром взвода разведки лейтенантом Сорокиным, бойцы которого под ураганным огнем противника взобрались на крышу рейхстага и водрузили Знамя.
Долго стояли разведчики на крыше рейхстага, рассматривая покоренную столицу Германии. Во многих местах еще полыхали пожары – рвалось ввысь пламя, клубился дым, растекаясь по кварталам. Со всех сторон неслось раскатистое «ура», всюду гремели залпы. Воины шли к рейхстагу, чтобы оставить свои фамилии на его стенах.
Кое-где на улицах строились красноармейские колонны, другие шли с боевыми песнями, звучали духовые оркестры. Необыкновенно торжественными казались эти песни и маршевая музыка среди развалин, дыма и пламени. Пусть с опозданием на один день, но советские воины в Берлине все же отпраздновали Первомай – день международной солидарности всех трудящихся, ради грядущей победы которой на всей земле они пролили свою кровь.
Разведчики обвели глазами круто извивающиеся берега Шпрее, пересекающей центр. Узнали места, по которым шли с боем. Поглядели на зловещую тюрьму Моабит, замки с которой сбила их дивизия.
– А смотрите, сколько людей валит через «мост смерти»! – крикнул Булатов, указывая на мост через Шпрее.
– Теперь, Гриша, он уже перестал быть «мостом смерти», – заметил Сорокин.
Иван Лысенко посмотрел на площадь, стараясь лучше разглядеть Кенигсплац, по которой ему пришлось трижды проползти под бешеным огнем. В большом волнении стоял Правоторов. Ему хотелось громко запеть, чтобы далеко были слышны отсюда, с высоты, звуки победной песни. Он перебирал в памяти знакомые мелодии, но ни на одной не мог остановиться. Надо что-то такое, что отразило хотя бы частицу переживаемого им самим. Вдруг в голове вазвучала «Партизанская». Хорошо бы ее, но не совсем подходят слова о Тихом океане – рановато еще о нем вспоминать. Постарался подобрать на ее мотив новые слова. И когда уже спускались вниз и проходили по овальному залу, зазвучал его мужественный баритон:
И припомнится отвага,
Словно сказка, эти дни,
Штурмовые дни рейхстага,
Все берлинские бои.
Ребятам понравилась эта импровизация, и они дружно несколько раз повторили ее. Песня откуда-то отзывалась эхом, и казалось, былая слава Красной Армии перекликалась с новой.
Выйдя из рейхстага, с интересом поглядели на бойцов, делавших надписи на стенах и колоннах. Все стремились расписаться повыше – кто на выступы забрался, кто на подоконники, кто на плечи другу.
Мимо Бранденбургских ворот двигалась длинная колонна пленных. Сопровождали ее донские казаки, гордо восседавшие на своих уже отдохнувших после боя конях.
– Эх, жаль, Кармен уехал. Вот бы кинокадры получились – загляденье! – воскликнул Правоторов.
– Да, – поддержал Сорокин, – если бы еще цвета передать – синие мундиры, красные лампасы, рыжие усы…
На берегу Шпрее стоял заседланный конь. Кто бросил его и почему он так внимательно смотрит вниз? Подошли ближе. Казак с ведром воды медленно карабкался по откосу берега.
Увидев невдалеке кран, Правоторов крикнул:
– Слушай, казак, ты чего туда полез – вода рядом?!
Тот словно не слышал и молча лез по круче, держа в правой руке ведро, а левой хватаясь за камни. С трудом преодолев вымощенный берег, казак поставил ведро жадно припавшему к нему коню и стал неторопливо вытирать пот. Потом посмотрел на удивленных разведчиков и нараспев сказал:
– Кубыть, и ребята боевые, а соображаете не дюже. Наказ нам Дон давал: напоить коней из Шпрее, как в давних войнах это бывало. Теперь я спокоен. Вернусь, доложу – напоил!
– Что ж, будем свидетелями, – откликнулся Правоторов. – Счастливо тебе, казак!
Над Королевской площадью появились краснозвездные самолеты. Сделав приветственный круг, они сбросили Красное знамя. Заполненная бойцами площадь бурно аплодировала, пока Знамя спускалось на землю. На Знамени поздравление от летчиков: «Победа! Слава советским воинам, водрузившим Знамя Победы над Берлином!»
Да, самая страшная в истории война закончилась, немецкий фашизм разгромлен, человечество спасено от порабощения.
Прогуливаясь по берлинскому центру, друзья видели множество белых полотнищ на балконах, окнах, дверях, Наволочки, простыни, сорочки, белье – чего только не висело в знак покорности!
У Бранденбургских ворот встретили Греченкова, Исакова, Литвака, Кошкарбаева и все вместе пошли к имперской канцелярии – резиденции Гитлера, взятой войсками 8-й гвардейской армии. Построенное в 1939 году, громадное мрачное здание занимало целый квартал. Высокий главный вход, внутри множество прямоугольных колонн – все это по замыслу заказчика должно было олицетворять могущество германского рейха. Однако сейчас имперская канцелярия выглядела не лучше рейхстага.
– Изуродовали ее гвардейцы, как бог черепаху, – бросил Сорокин.
– Еще бы, тут ведь сам Гитлер укрывался, – заметил Лысенко.
Всех интересовал вопрос: где фашистский фюрер и его подручные? Спросили об этом круглолицего, с короткими светлыми усами майора, поднимавшегося из бункера.
Майор Иван Григорьевич Падерин оказался замполитом одного из полков, взявших имперскую канцелярию.
– Понимаю – ваш вопрос не праздный. Все хотят внать, настигло ли возмездие тех, по чьему велению началась война, унесшая жизни миллионов людей. Присаживайтесь, расскажу что знаю.
Шатиловцы окружили майора.
Вот что он рассказал.
В последний месяц, когда Красная Армия начала наступление на Берлин, Гитлер не знал спокойной минуты.
После форсирования советскими частями Одера Гитлер велел спороть у солдат и офицеров войск СС присвоенные им нарукавные знаки. Руководивших обороной генералов назвал бездарными, предателями. Начальнику генерального штаба Гудериану порекомендовал «поехать на курорт» и заменил его генералом Кребсом – приятелем Бормана.
Вскоре гром с Одера донесся до Берлина. Население столицы пытались успокоить тем, что американцы не пустят в нее большевиков. Большие надежды возлагал Гитлер и на 12-ю армию Венка, в ней видел спасение.
О сохранении своей жизни фашистские главари позаботились заблаговременно. Под огромным зданием имперской канцелярии, на шестнадцатиметровой глубине, еще в сорок третьем году начали сооружать бомбоубежище. К весне сорок пятого успели оборудовать три десятка бункеров, предназначенных для Гитлера и его любовницы Евы Браун, личной охраны и прислуги. Здесь, под восьмиметровым слоем бетона, Гитлер считал себя в безопасности. Правда, вскоре ему пришлось потесниться, уступив часть комнат для своих подручных. Много снарядов угодило в парк Тиргартен, где в роскошной вилле жил Геббельс. Советские снаряды так перепугали шефа фашистской пропаганды, что он, бросив все свое добро, с женой и детьми прибежал в подземелье к фюреру.
Они еще надеялись на спасение, не верили, что вслед зa снарядами придет советская пехота…
19 апреля Геббельс обратился по радио к народу со словами: «Берлин останется немецким, Вена снова станет немецкой. Это сказал фюрер, а уж фюрер знает». А 21 апреля Гитлер заявил представителям партии, государства и вооруженных сил: «Война проиграна. Я решил покончить с собой». Через два дня Гитлера порадовали сообщением: «Между русскими и американцами возникли разногласия: какие кому районы занимать». «Господа, это новое блестящее доказательство разлада у наших врагов! – воскликнул он. – Каждый день и каждый час может вспыхнуть война между большевиками и англо-саксами за дележ Германии». По телеграфу приказал 9-й армии поспешить на помощь Берлину – он всячески оттягивал свой конец.
Узнав, что русские войска подошли к Шпрее, распорядился затопить ее водами метрополитен. Даже у отпетых преступников, что окружали его, не выдержали нервы. Кто-то из них напомнил, что в туннелях метро укрываются тысячи женщин с детьми, но Гитлер остался непреклонен: война требует жертв.
Но и эти жертвы не помогли. Наступала неминуемая расплата. Надо было спасать свою шкуру. И многие, переодевшись, бежали из имперской канцелярии, окрестив ее «современной гробницей фараона». Только наиболее преданные, фанатики, остались при фюрере. Вначале они надеялись, собрав все силы в один кулак, пробить кольцо окружения и вырваться из Берлина. Но первая же попытка показала несбыточность этих намерений. И Гитлеру ничего не оставалось, как продиктовать свое завещание, после чего он и Ева Браун покончили с собой.
А над канцелярией ревел артиллерийский шквал, сотрясая массивные стены. Один из снарядов сшиб герб.
Фашистская свастика полетела вниз и распласталась мертвым пауком, символизируя крах третьей империи.
– Жалко, что гитлерюга живым нам не попался, – сжал кулаки Греченков.
– Даже своих немцев в метро топил. А мы возмущались, что фашисты по-зверски уничтожали наших людей, – сказал Литвак.
– В этом весь фюрер. Народ ему требовался лишь для утверждения своей личной власти, для осуществления бредовых идей о мировом господстве, – сказал майор.
– И обратите внимание, товарищи, – оживился Правоторов, – фюрера не стало через тридцать – сорок минут после водружения нашего флага. Небось кто-то доложил ему, и наш флаг, как последняя пуля, сразил его…
Иван Падерин продолжал рассказывать.
У Геббельса и Бормана возникла мысль вступить в переговоры о перемирии с русскими и добиться признания нового правительства. Они хотели сохранить гитлеровскую верхушку, чтобы продолжить дело фюрера.
Генерал Кребс, посланный на переговоры, долго не возвращался. А когда пришел, молча опустился в кресло. Никаких перспектив: русские потребовали безоговорочной капитуляции.
Мертвое молчание, длившееся несколько минут, нарушил Геббельс:
– Обороняться до конца! Мы уйдем, но так хлопнем дверью, что содрогнется весь земной шар! – истерично выкрикнул он, будто выступал на многолюдном митинге фанатичных фашистов.
Ни пожар в рейхстаге, ни зверства эсэсовских трибуналов не в силах были ничего изменить, и, полный злобного отчаяния, что не в силах сотрясти не только земной шар, но даже какой-нибудь берлинский подвал, Геббельс вместе с женой и дочерьми последовал примеру фюрера. Борман же предпочел трусливо скрыться.
Что касается Гиммлера, которого разведчики хотели поймать при штурме его канцелярии, то он со своим штабом в те дни находился в Науэне, западнее Берлина. Душа мясника не давала ему покоя. Он, десять лет назад избавивший Гитлера от соперника Рема, теперь сам помышлял об удалении фюрера, полагая, что пришла пора когда он, Гиммлер, должен стать во главе Германии.
И путь для этого один – заключить договор с западными странами. Гиммлер давно, с первых неудач на Восточном фронте, вынашивал этот план.
Но правительства западных стран отклонили предложения Гиммлера. Не уважение к союзническому долгу заставило их поступить так, а боязнь своих народов.
Разумеется, они всячески скрывали это. Трусил и фашистский палач. Больше всего боялся, чтобы его переговоры не стали известны русским. Но Красная Армия заставила союзников открыться. Встреча с американскими войсками на Эльбе, состоявшаяся 26 апреля, положила конец этой игре, и 28 апреля английская печать обнародовала предложения Гиммлера.
– Выходит, не все еще фашистские главари понесли наказание, – сказал Лысенко.
– Надо арестовать их всех и судить, – сурово проговорил Исаков.
– Правильно! – поддержал его Правоторов. – Пусть судят гитлеровцев все народы, кровь которых они пролили!
От имперской канцелярии шатиловцы пошли в парк Тиргартен.
Осмотрели позиции зенитных батарей в парке, прикрывавшие подступы к рейхстагу и стоившие большой крови нашим воинам. У одного орудия ствол уткнулся в землю, у другого совсем оторван. На дне траншей много трупов. Но большинство зениток остались невредимыми. Глядя на них, ребята покачивали головой. Крепко сидели орудия в железобетоне. Только прямое попадание снаряда могло их взять. Небось стоят здесь с сорок первого. Охраняли небо, а в конце переключились на пехоту. И вот утихомирены навсегда.
Удручающее зрелище представлял Тиргартен. Всюду нагромождения срубленных снарядами стволов и ветвей. Многие деревья обуглены или расщеплены.
Впрочем, кладбищенский вид парка не остановил прихода весны. Все, что осталось в целости или не сильно повреждено, уже зеленело. Между воронками стлалась молодая травка, одевались листвой деревья. Одни дубы на спешили – чернели, раздумывая. От земли поднимался пар. Смешанный запах перегноя и зелени заглушал запах пороха и гари, еще витавший в воздухе.
Вырастет, будет вновь шуметь листвой Тиргартен, Возродится и расцветет новая Германия.
Воины спешили побывать в разных местах Берлина, стремились глубже запечатлеть в памяти наступление мира, который с первых часов зашагал по городу широко и неотвратимо, как весна.