Часть IV Заметки о Гумилеве

Часть IV

Заметки о Гумилеве

Неизвестное стихотворение Гумилева

Среди мотивов цензурной амнистии Гумилева в начале перестройки одним из самых ходовых было соображение о том, что за три большевистских года он не написал ни одного стихотворения против новой власти. Обстоятельство действительно примечательное, в интерпретации нуждающееся и не отводимое бесспорным напоминанием о том, что поэт, вообще говоря, не обязан фиксировать в стихах свое отношение к текущей современности. Одним (но только одним!) из объяснений выразительному молчанию неробкого Гумилева может служить тот факт, что оценку «побед демократии» он дал в рифмах еще на заре своей литературной деятельности.

В альбом беллетристки Лидии Ивановны Веселитской (1857–1936), писавшей под именем «В. Микулич», поэтом внесено стихотворение под заглавием «1905. 17 октября» – посвященное, таким образом, обстоятельствам принятия манифеста о свободах. Пятерка в обозначении года перерисована из шестерки, и это, по-видимому, косвенно указывает на дату записи в альбом – 1906 год.

Захотелось жабе черной

Заползти на царский трон.

Яд жестокий, яд упорный

В жабе черной затаен.

Двор смущенно умолкает.

Любопытно смотрит голь,

Место жабе уступает

Обезумевший король.

Чтоб спасти свои седины

И оставшуюся власть,

Своего родного сына

Он бросает жабе в пасть.

Жаба властвует сердито,

Жаба любит треск и гром,

Пеной черной, ядовитой

Все обрызгала кругом.

После, может быть, прибудет

Победитель темных чар,

Но преданье не забудет

Отвратительный кошмар¹.

Гумилев встречался с Микулич в доме Коковцевых – своего одноклассника, поэта Дмитрия Ивановича Коковцева (1887–1918)², его отца, архитектора Ивана Николаевича Коковцева (1863–1912), его матери Анны Дмитриевны, урожденной Лермонтовой (как дальнюю родственницу великого поэта ее обслуживал Литфонд; умерла в инвалидном доме в конце 1930-х).

Как известно, с рекомендательным письмом от Микулич Гумилев явился в 1906 году в Париже к Зинаиде Гиппиус. По-видимому, в дальнейшем знакомство Гумилева с Веселитской активно не поддерживалось, хотя она продолжала жить в Царском Селе (в котором поселилась в 1896 году) и была знакома с его семьей³. Фактически усыновленный ею Яков Меньшиков (1888–1953), сын (от первого брака) ее друга – известного нововременского публициста (и сам впоследствии выступавший в эмиграции как интересный эссеист), был однокашником Гумилева по Николаевской гимназии, директор которой Иннокентий Федорович Анненский осенью 1905 года был вынужден покинуть свой пост отчасти вследствие позиции, занятой записным хранителем устоев, членом родительского комитета М.О. Меньшиковым, к вящей радости последнего. Тем не менее Анненский вписал в альбом приятельницы своего недруга⁴ стихотворение «Л.И.Микулич», гимн городу, в котором им довелось проживать:

Скажите: Царское Село,

И улыбнемся мы сквозь слезы⁵.

Стихотворение это записано 10 апреля 1906 года, и, видимо, Гумилев был следующим за своим учителем вкладчиком альбома.

Двенадцать лет спустя, когда бывший царскосельский гимназист, вернувшийся из Европы, оказался в ядовитой пене сердитой власти, он уже твердо знал, что «политическая песня – скверная песня»⁶. Однако полная победа «жабы» знаменовала теперь для него скорое наступление желанного идеала. Выученик Ницше, ревнитель идеи «вечного возвращения», он полагал, что, говоря словами его «Канцоны третьей»⁷, «как встарь», на земле властвовать предстоит поэтам-друидам, ибо кругооборот наследовавших им четырех каст правителей (воины, купцы, клерки, парии⁸), наконец, близок к завершению, поскольку последний элемент тетрады дождался своей очереди на трон – при, можно думать, неуклонно убывающей длительности владычества.

О забрезжившем возвращении мирового круга к исходной точке Гумилев толковал ропщущей советской аудитории в августе 1920 года: «В древние времена власть принадлежала духовенству – жрецам, затем – вплоть до наших дней – войску. Сейчас же на наших глазах начинается период власти пролетарской. Ясно каждому, что и он ложен, как предыдущие, и только когда власть перейдет к мудрецам, к людям высшего разума – словом, к человеческому гению, только тогда… о, тогда…»⁹.

Предвкушение приближающейся инаугурации неодруидов, «победителей темных чар», объясняет его согласие примкнуть к петроградским инсургентам в ноябре 1920 года¹⁰, снискавшее ему звание «явного врага народа и рабоче-крестьянской революции»¹¹.

Под автографом в альбоме Л.И. Веселитская пометила:

Расстрелян в 1921 году в Петрограде.

Когда он написал мне в альбом это стихотворение, я подумала, что его можно истолковать двояко, и спросила самого поэта: «Как это понять, Николай Степанович?». Он помолчал и сказал: «А как хотите, так и понимайте».

Впервые: Russian Philology and History. In Honour of Prof. V. Levin. Jerusalem, 1992. Р. 34–38.