Глава 4

Глава 4

Артема едва не выгнали из школы. Когда белая от страха учительница повела его к директору, тот — грузный, лысый и эмоциональный мужчина — рвал и метал, едва удерживая себя от соблазна ударить зарвавшегося школьника.

— Зачем ты душил его, негодник?! Что он тебе сделал?! Объясни мне свой гнусный поступок! — орал директор, схватив Артема за воротничок.

Мальчик стоял, потупив голову и стиснув зубы. Что было ему сказать? Поймут ли его? Ни директор, ни учителя не знали о постоянных издевательствах одноклассников над ним, а Артем считал постыдным рассказывать об этом кому бы то ни было, даже матери. Да и сам он вряд ли смог толком объяснить мотивы своих действий.

— За ним глаз да глаз нужен — этот человечек крайне опасен! — директор никак не успокаивался, тряся Артема. — На вид — словно Богом обиженный, а на самом деле пальца ему в рот не клади… Не будь сиротой, вышвырнул бы из школы…

После инцидента Артема взяли на учет в отделе по делам несовершеннолетних городской милиции. Раз в неделю к нему домой приходил участковый с толстой папкой под мышкой — проводить профилактические беседы. Это был высокий лейтенант с изъеденным оспой лицом. С полчаса он нудно читал статьи из уголовного кодекса, разъясняя, чем чревато нарушение закона. В паузах между чтением он назидательным тоном вставлял свое, типа: «Ну и поколение нынче пошло! А ведь все беды от непослушания взрослых…» Или же: «Закон — страшная сила, братец. Дружи с ним и никогда не иди против: сломает, как соломинку».

Потом он пил чай с вареньем, который неизменно подавала мать, и, раздобрев, дружески хлопал перед уходом Артема по плечу.

— Ничего, не все еще потеряно. Мы сделаем из тебя настоящего мужчину, — говорил он что-то наподобие этого, заговорщически подмигивая своему подопечному.

Мальчик инстинктивно боялся и недолюбливал участкового — от него исходили грубая сила и непонятная угроза. Артем чувствовал фальшь в его словах и позах. Особенно его раздражало то, как милиционер держал чашку с чаем — подчеркнуто отставляя мизинец (по всей видимости, он считал это хорошей манерой).

После ухода участкового мать беззвучно плакала. "Людям в глаза смотреть стыдно.

Был бы у тебя отец толковый — не рос бы таким непутевым. Лучше бы он погиб на фронте, тогда хоть уважали бы", — тихо причитала она.

Тем временем в классе Артема уже не трогали. То, что им занялась милиция, окружило мальчика неким таинственным ореолом. Если раньше Артем был всего лишь «белой вороной», то теперь он стоял как-то особняком. Лишь Марат и Славик по-прежнему смотрели на него свысока, но теперь редко когда задевали его.

Сам Артем начал некий тайный эксперимент над собой. Во время летних каникул он упросил мать купить гантели и эспандер, старательно упражнялся с ними по несколько часов в день. Результаты не заставили долго ждать себя — Артем менялся на глазах: подтянулся, нарастил мускулы, которые выставлял напоказ при всяком удобном случае. Появился и форс. Теперь на уроках физкультуры он мог позволить себе позлорадствовать над теми, кого опережал в беге или перепрыгивал.

Полусознательно, полуинстинктивно мальчик выработал для себя следующее жизненное кредо — покорно снеси пощечину от тех, кто явно сильнее, но не прощай, а лишь отступи и выжидай своего часа — случай отплатить той же монетой непременно представится; к тем же, кто слабее, не проявляй снисхождения и подчеркивай каждый раз, каждую минуту и каждый миг свое превосходство. В классе он вскоре выбился в середняки и уже стучался в дверь к «атаманам»…

Только одно Артем никак не мог преодолеть в себе — болезненной робости перед противоположным полом. Даже потом, в старших классах, сядет бывало на школьных вечеринках где-нибудь в углу, не танцует, не веселится, наблюдая с тайной завистью за раскованными и развязными одноклассниками. «Куда деть свои руки, как двигать туловищем и ногами, чтобы это не выглядело комично, чтобы не стать посмешищем», — эта проблема донимала Артема.

Если же кто-либо из девчонок ненароком пытался разговорить его, то он помимо воли еще больше замыкался в себе, чувствуя, как весь наливается какой-то свинцовой тяжестью, сковывающей все движения, делающей его крайне неловким и неуклюжим. Тогда Артем боялся шевельнуться, чтобы вдруг не опрокинуть стакан с соком или кофе. Пару раз его безуспешно приглашали на «белый танец». «Ты слишком положительный, Артем, а это — неинтересно», — не без иронии говорили девчонки.

По возвращении домой Артем запирался в своей комнате и, включив музыку, танцевал.

Он чувствовал, что получается не хуже, чем у многих из одноклассников. Но на следующий день все повторялось: он краснел, когда вынужден был спросить что-то у одноклассниц, презирал себя за это, но был бессилен сделать с собой что-нибудь…

Порой Артем тихо влюблялся, однако держал свое чувство в себе, боясь, как бы кто не узнал об этом. И если кто-то из ребят ненароком отзывался о предмете его любви плохо или, наоборот, с симпатией и интересом, то он также тихо, но всерьез обижался на него…