ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ Трудный путь к Пеле

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Трудный путь к Пеле

Третьим после Жоржи Амаду и Оскара Нимейера великим бразильцем, с которым уже в самом начале работы в Бразилии мне хотелось познакомиться, был Пеле, уже тогда, в середине 60-х годов, взлетевший в зенит всемирной известности и славы.

Увы, с первых шагов стало ясно, что решение этой задачи является куда более сложным и трудным делом, чем можно было предположить. Во-первых, Пеле не был «кариокой». Он играл в футбольном клубе «Сантос» из города того же названия и жил там, в Сантосе, в трех с половиной сотнях километров от Рио. Разумеется, на первый взгляд проще всего было бы познакомиться с великим футболистом в тот момент, когда «Сантос» приедет к нам, в Рио, на очередной матч. Однако в первый же такой день, когда прославленная команда прибыла для встречи с «Фламенго», я убедился, что добраться до Пеле практически невозможно: команду и тем более его самого тщательно оберегали от поклонников и журналистов. В гостинице на этаже, где разместились футболисты, я наткнулся на полицейский кордон, преодолеть который не помогли ни билет иностранного корреспондента, ни советский паспорт, ни неуклюжая попытка сунуть дюжему сержанту взятку в виде четвертинки «Московской водки». Поскольку я посягал на покой национального героя — Короля — именно так, с большой буквы, писали тогда это слово применительно к «великому и неповторимому» Пеле все бразильские газеты, а радиокомментаторы в ходе репортажей произносили его либо на восторженной истерике, либо с почтительным придыханием — так вот, поскольку речь шла о покое Короля, командовавший оцеплением лейтенант оказался неколебим, как высящаяся у входа в бухту Гуанабара скала «Пао де Асукар», что в переводе означает «Сахарная голова».

Попытка подстеречь Короля в тот момент, когда команда выходила из гостиницы, чтобы отправиться на стадион, тоже не увенчалась успехом: громадная толпа «торседорес», как называются в Бразилии футбольные болельщики, и репортеров была отсечена от футболистов шеренгами полицейских, которые выстроились от подъезда отеля до дверей автобуса, образовав сплошной и неприступный коридор. Пеле я увидел только издали: мельком, приветливо помахав рукой беснующимся соотечественникам, он торопливо нырнул в гигантский «мерседес».

Вторую попытку добраться до Короля я предпринял уже на «Маракане» после мачта. Решил просочиться в раздевалку, поймать его где-нибудь, пускай даже в душевой, и там договориться о встрече. Но поскольку тогда, в самом начале моей футбольной одиссеи, у меня еще не было постоянного пропуска в ложу прессы, открывавшего допуск и в подтрибунное хозяйство, пришлось потратить много времени, уговаривая неумолимых контролеров. Когда же, наконец, с помощью членского билета Ассоциации иностранной прессы мне удалось пробиться в святая святых «Мараканы» — раздевалки клубов, оказалось, что я опоздал: под грохот петард и барабанов, сопровождаемый ликующим свистом торседорес автобус с «Сантосом» уже отчаливал от служебного подъезда. Я знал, что команда едет прямо в аэропорт, но, разумеется, при всем желании не смог бы ее догнать, ибо автобус «Сантоса» вел через город, завывая сиренами и мигая сине-красными огнями, полицейский эскорт.

Вернувшись не солоно хлебавши, я улегся на диван и погрузился в размышления. В следующий раз «Сантос» вернется играть в Рио только через полтора месяца. Можно, конечно, и подождать… Но где гарантия, что мне тогда повезет больше, чем сегодня?

Чем сложнее казалась задача, тем сильнее пульсировал во мне азарт репортера: работать в Бразилии и не суметь проинтервьюировать Пеле?! Этого я просто не мог себе представить.

После недолгих размышлений возникло еще одно решение: если Магомет не идет к горе, придется горе отправиться к Магомету. То есть мне самому поехать в Сантос. Разыскав в своих футбольных досье расписание ближайших матчей «Сантоса», я быстро установил, что в следующую неделю этот клуб должен проводить сразу три игры подряд на своем поле: в ближайшее воскресенье, затем в среду и в следующую субботу. Это означало, что команда и, следовательно, Пеле будут в тот период находиться в своем городе, наверняка не выедут на гастроли, ибо даже в условиях сумасшедшего бразильского футбола, когда команды играют чуть ли не по сотне матчей в год, ни один импресарио не рискнет вывозить свой клуб на товарищескую встречу, когда он должен за семь дней провести три календарных игры. Итак, еду! Уже на следующее утро была продиктована телефонограмма московскому начальству с просьбой «разрешить командировку в город Сантос для подготовки репортажа о ходе уборки кофе на плантациях штата Сан-Паулу». Маленькая неточность в формулировке целей экспедиции объяснялась очень просто: не мог же я рисковать, объясняя заведующему отделом корсети, что отправляюсь охотиться на Пеле? В ответ мне могли бы напомнить, что совсем не за футбольными приключениями послали меня на другую сторону земного шара.

Получив на следующий день разрешение на командировку, отправляюсь на юго-запад по «Виа-Дутра» — самой оживленной автостраде Бразилии, соединяющей два крупнейших города этой страны: безмятежный, погрязший в тропической неге сибарит Рио с деловитым, задымленным работягой Сан-Паулу. Три сотни километров отличного полотна с двумя рядами движения в каждом направлении преодолеваются без особого напряжения часа за четыре. Со свистом наплывают на ветровое стекло, а затем, перевернувшись, съеживаются и исчезают в зеркале заднего обзора указатели со звучными названиями городов и поселков, через которые проходит автострада: Волта-Редонда, Пиндамоньянгаба, Таубате.

«Виа-Дутра» как-то незаметно вливается в Сан-Паулу. С трудом продравшись через вязкую автомобильную лаву, застывшую на улицах этого города-гиганта, поворачиваю на восток: на Сантос, лежащий на атлантическом побережье. Дорога петляет по горам, спускается к океану длинными извилистыми зигзагами. Еще через час по напоминающей Копакабану набережной Сантоса подкатываю к «Парке Бальнеарио» — величественному четырехэтажному дворцу, который служил тогда штаб-квартирой футбольному клубу Пеле.

В первой половине 60-х годов команда находилась в апогее своей славы, дважды завоевала звание чемпиона мира среди клубных команд, дважды выигрывала кубок Южной Америки и с неповторимой легкостью сокрушала всех своих бразильских и зарубежных соперников. Дворец «Парке Бальнеарио» был куплен тогда в кредит у семейства миллионеров Фракаролли сходившими с ума от тщеславия картолами (так зовут в Бразилии футбольных чиновников), убежденными, что лучшая в мире футбольная команда должна обладать и лучшим в мире зданием клуба.

Это было в период взлета «Сантоса», а потом, как это часто случается в футболе, команда покатилась под гору, ее доходы начали быстро падать, а вследствие неудержимой инфляции годовые взносы, которые картолы должны были выплачивать за этот чертог роскоши прежним владельцам, стремительно росли. «Сантос» оказался по уши в долгах, и слово «банкротство» все чаще и чаще начало фигурировать в футбольной прессе и в колонках светской хроники рядом с гордым названием клуба Короля. Поэтому хозяева «Сантоса» были крайне раздражены журналистами, избегали контактов с прессой. И я прекрасно понимаю, что и мое появление в этом клубе тоже может быть воспринято с подозрительностью.

«Парке Бальнеарио» напоминает то ли застывший на вечном якоре древний трансатлантический лайнер, то ли дворец какого-нибудь восточного магараджи: зимние сады, салоны, паркетные полы. Ресторан — в неоклассическом стиле, один зал — в стиле «неофлорентийского ренессанса», другой — «строгого ренессанса». В одном из отсеков лайнера разместился небольшой отель. И хотя стоимость номеров в нем была вполне сопоставима с платой за трансатлантический круиз в каюте первого класса на «Куин Элизабет II», я решаю бросить якорь именно в «Парке Бальнеарио», поскольку надеюсь, что картолы, с которыми мне в поисках Пеле неизбежно придется иметь дело, станут более покладистыми, узнав, что свои командировочные средства я расходую не где-то на стороне, а вкладываю их в кассу клуба.

Около часа блуждаю по бесконечным коридорам и трапам лайнера в поисках футбольного начальства, которое должно — как я искренне и наивно верю — вывести меня на Пеле, пока наконец не обнаруживаю в административном крыле здания, где стрекочут пишущие машинки и позванивают телефоны, дверь с табличкой «Директория». Высветив лицо беззаботной улыбкой, которая должна, как мне кажется, пробить любую броню, распахиваю дверь. Передо мной — за пишмашинкой сидит миловидное существо, которое разлетом бездонных глаз и длиной синтетических ресниц напоминает Монику Витти. Вежливо обратившись к ней с просьбой доложить обо мне самому высокому начальству, которое имеется сейчас в клубе: желательно — президенту, если его нет, то одному из вице-президентов или, на худой конец, директору департамента социальных связей, я, не дожидаясь приглашения, величественно погружаюсь в кресло с усталой физиономией человека, который уверен, что ему отказать нельзя.

— А в чем, простите, дело? Что привело уважаемого сеньора в наш клуб?

Я протягиваю Монике Витти корреспондентский билет и поясняю, что представляю 200 миллионов советских радиослушателей, что прибыл в Сантос вчера непосредственно из Москвы только для того, чтобы взять небольшое интервью у Короля. (Уроки Боровского, как видите, не пропали даром.)

— Как? Неужели прямо из Москвы? — восхитилась Моника Витти. — Как же вы чувствуете себя в нашей жаре? Ведь у вас там все покрыто снегом?

С готовностью соглашаюсь: все покрыто снегом и все заковано льдами. И поэтому тем более важной и неотложной становится моя задача: интервью Короля, которое я привезу советским людям, должно отогреть их сердца и утеплить души.

Моя собеседница поднимает брови и говорит, что ничем, к сожалению, не может мне помочь. Президент клуба сеньор Атье Жоржи Кури в отъезде. То ли в Уругвае, то ли в Буэнос-Айресе. Когда вернется — неизвестно. Что касается сеньоров вице-президентов, то они «Парке Бальнеарио» посещают крайне редко. Бывают, как правило, лишь на общих собраниях президенсии, собираемых Жоржи Кури. Административный директор Сиро Коста еще не пришел. И придет ли сегодня — тоже неизвестно.

— А тренеры?

— Они находятся вместе с игроками на тренировочном предыгровом сборе.

— Где?..

По плотно сомкнувшимся губам и возмущенно взметнувшимся на лоб бровям моей собеседницы я понял, что мой вопрос по меньшей мере бестактен. И что мне его прощают только потому, что я — иностранец из далекой, закованной льдами России. Строго помолчав, Моника Витти объясняет, что любые данные, касающиеся команды, футболистов и тренеров, могут быть сообщены прессе только департаментом по социальным связям.

— Где находится этот департамент?

— Сейчас он временно закрыт.

— А когда будет работать?

— Может быть, через неделю. А может быть, позже.

— А вы не могли бы дать мне домашний адрес Пеле или, хотя бы, номер его телефона?

Моника Витти вновь строго поджимает губы и разводит руками: этого она не может сказать, даже если ее попросит президент республики.

…Я понял, что теряю понапрасну время. Нужно искать какой-то другой выход. Вернувшись в номер, углубляюсь в досье по «Сантосу», предусмотрительно захваченное в поездку.

Журналистское досье, в котором накапливаются газетные вырезки, визитные карточки, фотографии, записи бесед, черновые наброски и копии собственных статей и корреспонденций, — это великая штука. Одна из первых заповедей, которые я усвоил в ходе моего корреспондентского ликбеза — максимальное уважение и внимание к досье. Ценность его — не просто в обилии информации. Досье — это верный спутник, советчик, друг, товарищ и брат. Я не преувеличиваю: был в моей практике случай (это произошло лет десять спустя после описываемых сейчас событий, когда я работал уже в Португалии), когда досье даже спасло мне жизнь. Когда-нибудь поговорим и об этом, а сейчас вернемся в Сантос, где досье должно было подсказать мне кратчайший путь к Пеле.

С интересом листаю эту довольно уже пухлую папку.

…Заметка о первом голе Пеле в «Сантосе», забитом 7 сентября 1956 года «Коринтиансу» из Санто-Андре. Надо же, счет своим годам Пеле начал в день, когда страна отмечает свой национальный праздник: очередную годовщину независимости. Прямо-таки символическое совпадение… А вот — фотография первого гола в матче за сборную страны: 1957 год, встреча со сборной Аргентины, ворота которой защищал легендарный Каррисо… Сотый гол: забит 31 июля 1958 года на стадионе «Пакаэмбу» в Сан-Паулу. А Пеле, между прочим, было тогда всего семнадцать лет… Листаю дальше. Заметка Жоана Салданьи: «Любой технический элемент Пеле выполняет лучше любого другого футболиста». Интервью с доктором Гослингом после тяжелой травмы на чемпионате мира в Чили в 1962 году: «Король уже поправляется и скоро снова сможет играть».

Ага, вот, кажется, именно то, что я искал!.. В одной из сравнительно недавних газетных заметок сообщается, что полгода назад Пеле вынужден был порвать все деловые отношения со своим бывшим компаньоном по бизнесу Пепе Гордо, с которым они вдвоем до недавнего времени владели «Португезой Сантистой» — небольшой фабрикой по производству санитарно-технического оборудования. Я уже слышал об этой истории: никто толком не мог понять, что там произошло? То ли причиной было просто-напросто бездарное руководство фирмой со стороны Пепе Гордо, который не сумел воспользоваться громким именем Пеле для рекламы выпускаемой продукции, то ли этот махинатор откровенно обворовал своего доверчивого компаньона. Как бы то ни было, но фирма обанкротилась. Пеле рассорился с Пепе Гордо и расстался с «Португезой Сантистой», потеряв на этом кучу денег. (Кстати, это был первый и последний финансовый промах Короля. Впоследствии он не только компенсировал убытки, вызванные ссорой с Пепе Гордо, но и в сотни тысяч раз приумножил свое состояние.)

«Если Пеле оборвал свои связи с „Португезой Сантистой“, — рассуждаю я, — на этой фирме вряд ли станут оберегать его покой от репортеров. И, следовательно, есть, шанс выудить там его адрес или, на худой конец, телефон».

Узнать адрес самой этой фирмы было делом двух минут: по всему Сантосу все еще красовались рекламные щиты обанкротившегося предприятия с телефонами (2–5441 и 2–3884) и координатами (улица Жоан Пессоа, дом 134), и я немедленно отправляюсь туда.

«Португеза Сантиста» оказалась убогой мастерской по изготовлению умывальников, унитазов и прочей утвари для санузлов. Она уже была перекуплена какими-то новыми владельцами, и в небольшой конторе, в которую можно было попасть, пройдя через двор, заваленный грудами не находящей сбыта продукции, царила атмосфера сдержанного оптимизма.

Из начальства в конторе оказался только изможденный вечной борьбой за существование главбух в пенсне, чудом удерживающемся на кончике испещренного склеротическими жилками носа. Я как можно учтивее поприветствовал его и сообщил, что приехал в Сантос из далекой, покрытой снегами и закованной льдами России только для того, чтобы взять интервью у великого Короля Пеле, жизнью которого интересуются все 200 миллионов советских людей, которых я в данную минуту представляю.

— Да, но Пеле уже здесь не бывает, — сказал главбух, поправляя пенсне. — Последние перемены в деятельности нашего предприятия…

— Знаю, знаю, — перебил я. — Но мне хотелось бы получить у вас его домашний адрес.

Старик вздохнул, посопел, снял и протер очки. В душе его шла борьба. Если бы Пеле еще оставался совладельцем фирмы, главбух, конечно же, не стал бы мне ничего сообщать. Но поскольку Король расстался с «предприятием», а может быть, с точки зрения этого скромного и, видимо, честного финансиста, бросил детище в трудный час, что ускорило банкротство фирмы, старик, еще раз вздохнув, махнул рукой и прошептал мне на ухо название улицы, номер дома и квартиры.

Я поблагодарил и бросился к машине через монбланы белых унитазов и эвересты голубых умывальников. Еще через четверть часа я уже стоял перед массивной дверью на одном из верхних этажей большого многоквартирного дома.

Никакой таблички на двери нет. Нажимаю кнопку звонка, который отзывается мелодичным перезвоном откуда-то из самой глубины апартамента. Через несколько мгновений слышу за дверью легкие шаги, звяканье замка. Дверь распахивается. Передо мной — супруга Короля Роземери. Я узнаю ее сразу: десятки раз видел фотографии в газетах и в кинохронике, по телевидению. Руки ее обсыпаны мукой. И фартук — тоже в муке. Пирожки, видать, печет… Эта мысль мелькает в голове у меня с быстротой молнии. И тут же замечаю, как лицо ее вытягивается, и она делает рукой движение к дверной ручке. Все ясно: по фотоаппарату на шее, по магнитофону на плече и самое главное — по просительно-умоляющему взгляду она расшифровала во мне репортера. Сейчас захлопнет дверь, и будь здоров!..

Не давая ей опомниться я сую ногу между дверью и рамой и скороговоркой приношу глубочайшие извинения за это беспокойство. Дверь уже начинает закрываться, и я, умоляюще глядя в глаза Роземери, говорю ей, что я — русский, что приехал вчера вечером из далекой, покрытой снегами и закованной льдами России только для того, чтобы взять хотя бы пятиминутное интервью у ее супруга — величайшего человека в истории этой страны. И если я вернусь в Москву без этого интервью, мой шеф выставит меня на улицу и я окажусь безработным… А ведь у меня, между прочим, имеется маленькая дочь, которая только что пошла в школу. И дочь надо кормить и содержать.

Заметив, что негодование в глазах Роземери сменяется удивлением, я спешу ковать железо, пока оно горячо: говорю ей, что как истинный джентльмен никогда не позволил бы себе вот так, без приглашения, без предварительного телефонного звонка, явиться в чужой дом, тем более в отсутствие хозяина, который — я знаю это — находится на предыгровом сборе, но если не оправдать мою вину, то, хотя бы, смягчить ее может то обстоятельство, что уже через двое суток я должен возвратиться из Рио в Москву с записанным на пленку интервью, а в «Парке Бальнеарио», куда я, естественно, обратился в первую очередь, никого из начальства нет и никто не знает, когда они, эти картолы, там появятся.

— Но видите ли…

— Да, да, уважаемая сеньора, я еще раз приношу вам мои глубочайшие извинения и выражаю самое искреннее сожаление, но согласитесь, что безвыходность ситуации, толкнувшая меня на этот бестактный шаг, может — я хочу верить в это — разбудить в вашей душе искру понимания по отношению к вашему покорному слуге…

Удивление в глазах Роземери сменяется улыбкой. Слава богу, она добрая женщина. Я знал это заранее. И она приглашает меня войти и, извинившись, исчезает. Проходит минута, другая. Роземери вновь появляется передо мной. Она уже без фартука. И руки уже не в муке. И прическа поправлена. И на губах — помада. Она протягивает мне руку грациозным жестом. Я почтительно прикасаюсь к тонкой белой кисти губами и успеваю заметить на ней следы стирок и стряпни, мытья посуды и возни с иголками и нитками.

— Но как вы узнали наш адрес? — спрашивает она.

— Да кто же не знает адрес великого Пеле? — пытаюсь отшутиться я.

— Нет, я серьезно: Эдсон совсем недавно купил эту квартиру, и мы держим ее в тайне.

…Первый раз в жизни я слышу, как Пеле назван по имени: Эдсон. Роземери улыбается, смотрит на меня почти с симпатией. И я стремлюсь расширить плацдарм доверия и взаимопонимания. Я говорю ей, что адрес их получил в «Португезе Сантисте».

— Ох, эта фабрика! — морщится Роземери. — Мы потеряли там столько денег.

— Ну у вас с Пеле все еще впереди, — говорю я. Она пожимает плечами: кто знает, что ждет нас в этом беспокойном мире?..

Я спрашиваю ее, как можно добраться до тренировочной базы «Сантоса»?

— Боюсь, что ничем не смогу вам помочь, — отвечает Роземери. — Я так же, как и все другие жены футболистов, никогда не бывала там и не знаю, где она находится. Знаю только, что где-то в горах.

— Ну а телефон?..

— Телефон-то там, конечно, имеется, по его тоже никто не знает.

— Но как же так, — я начинаю горячиться: — Представьте себе, что — не дай, конечно, бог! — в семье случится несчастье. И Пеле нужно срочно предупредить, а может быть, даже и вызвать. Как же вы поступите в этом случае?

— Во-первых, он сам звонит мне каждый вечер. А во-вторых, в случае срочной необходимости я позвоню в «Парке Бальнеарио» и попрошу связаться с мужем и передать ему все, что нужно. Или сказать, чтобы он немедленно позвонил домой…

Черт возьми! Действительно, их охраняют, этих футболистов, как коронованных особ. Я чувствую, что теряю спокойствие и уверенность в успехе. И меня охватывает злость: неужели и в самом деле придется отступить, когда я уже добрался даже до квартиры Короля?!

Роземери сочувственно смотрит на меня.

— Что же мне делать? — говорю. — Я просто отказываюсь поверить, что никто не знает, как попасть на эту базу.

— Директора, тренеры, члены президенсии знают, — говорит она. — Но их самих поймать очень трудно. И кроме того, где гарантия, что если вы и найдете кого-нибудь из них, то он согласился помочь вам?

— Так как же быть?.. — Я смотрю на нее и чувствую, что на лице моем — отчаяние. Роземери морщит лоб. Вижу, что она искренне хочет мне помочь, но не знает, как это сделать.

— Послушайте, — улыбается она вдруг. — Я вспомнила: ведь мы вчера вечером говорили по телефону с Эдсоном, и он сказал, что сегодня во второй половине дня туда к ним поедет Зито. Муж еще сказал, что если я захочу что-нибудь передать ему, то могу воспользоваться помощью Зито. Поскольку ничего передавать не нужно, я как-то даже и забыла об этом. И вот думаю, что если вы упросите Зито взять вас с собой…

— Где он? — кричу я, вскакивая с кресла.

— Я дам вам его домашний телефон. Вы можете позвонить прямо отсюда. А пока я сварю кофе.

Через несколько секунд я уже набирал номер. А заодно прочитал и запомнил нанесенный на аппарате номер телефона, с которого звонил к Зито. Совсем неплохо знать домашний телефон Пеле. Когда-нибудь он мне пригодится…

Женский голос в трубке в ответ на просьбу подозвать к аппарату сеньора Зито поинтересовался, кому он нужен. Я ответил, что уважаемая сеньора говорит с репортером, который только что приехал в Сантос всего на два дня из далекой, покрытой снегами и льдами России для того, чтобы…

— Но Зито нет дома, — перебил меня голос. — Он уехал в «Парке Бальнеарио», а оттуда направится на базу команды.

Скороговоркой выпаливаю слова благодарности в трубку, бросаю ее, вскакиваю и сталкиваюсь с Роземери, чуть не сбив ее с ног вместе с подносом, на котором стоят «кафезиньо».

— А кофе? — спрашивает она.

Я прижимаю руки к груди и говорю, что дорога каждая секунда. Она желает мне успеха. Она говорит, что я, может быть, успею застать Зито в «Парке Бальнеарио». И если я все-таки попаду сегодня в команду, то Эдсону — привет от семьи.

— Кстати, скажите ему, пожалуйста, что дочь уже в полном порядке: у нее была легкая простуда, мы опасались, не загриппует ли, но все обошлось.

— Все сделаю, сеньора, все обязательно передам, — торопливо бормочу, направляясь к двери. — Извините, если кажусь вам неучтивым.

— Да, да, понимаю, желаю вам успеха. — Она открывает дверь. Киваю ей. Какое счастье: лифт уже стоит именно на этом этаже! Бросаюсь в него как парашютист-десантник.

Сантос — город небольшой. Через десять минут влетаю в уже знакомый мне холл, мчусь по коридорам, врываюсь в кабинет президенсии, где дежурная девица сообщает, что Зито уже отправился на базу пять минут назад…

— О дьявол!..

— Правда, он сказал, что по пути заедет на «Вилу Бельмиро», чтобы захватить там комплект постельного белья для команды, и если сеньор поторопится, то сможет перехватить Зито на «Виле».

«Вила Бельмиро» — это стадион клуба. Находится в двух шагах от «Парке Бальнеарио», и еще через пять минут я уже там.

Прорвавшись через бдительного портейро, пытаюсь разыскать кого-нибудь из руководителей клуба, ибо понимаю, что без разрешения начальства Зито меня с собой не возьмет. Мечусь по кабинетам и коридорам. За дверью с надписью «Директория» сидит еще одна девица, с еще более длинными ресницами и листает журнал мод «Бурда». Она равнодушно сообщает мне, что Зито на «Виле Бельмиро» не появлялся и, насколько ей известно, никто его здесь не ждет. Что касается руководителей клуба, то никого на месте нет. Сообщив об этом, юная дева вновь погружается в изучение «Бурды».

На лице у меня появляется такое отчаяние, что старый негр, пылесосящий диваны и ставший случайным свидетелем беседы с девицей, проникается сочувствием и советует мне вполголоса:

— Может быть, сеньор Сиро Коста что-нибудь знает и сможет вам помочь?

Еще бы! Сиро Коста — это административный директор клуба. Как раз тот человек, который мне нужен.

— Но разве он здесь? — спрашиваю старика.

— Конечно. Я его только что видел.

— Позвольте! — возмущенно поворачиваюсь к девице с «Бурдой». — Но ведь вы сказали, что никого из начальства нет.

— Да, сеньор Сиро здесь, но он очень занят и не велел себя беспокоить, — холодно отвечает юная дева и одновременно буквально пронзает своим острым взглядом проболтавшегося уборщика.

Черт возьми!.. Надо что-то придумать. И я решаю прибегнуть к древнему, как мир, оружию грубого обольщения. Я рассыпаюсь в комплиментах, пытаюсь подхватить деву под локоток и заверяю ее, что даже если не смогу взять интервью у Пеле, мое путешествие через океаны и материки было не напрасным, ибо я смог воочию убедиться, что здесь, на этой гостеприимной земле, — точнее говоря, в Сантосе, обитают самые красивые девушки планеты. И обаяние моей очаровательной собеседницы является самым бесспорным тому доказательством.

Очаровательная собеседница, невозмутимая, как статуя, продолжает спокойно перелистывать «Бурду».

Говорю, что после завершения этой журналистской миссии был бы счастлив именно с такой неотразимо прекрасной девушкой, как она, отметить успех в самом шикарном кафе Сантоса или даже, чем черт не шутит, Сан-Паулу. Фирма не останавливается ни перед какими расходами! — патетически восклицаю я.

Девица и бровью не ведет.

— Но, может быть, вы хоть подскажете мне, где находится кабинет сеньора Сиро? — жалобно взываю я.

— Простите, но я не могу этого сделать, — отвечает она, не повернув головы.

Стискиваю зубы. Мне хочется сказать ей что-то такое, чего ни при каких обстоятельствах не следует говорить женщинам, но в этот момент негр-уборщик трогает меня за рукав. Оборачиваюсь. Он показывает глазами: «Выйдем в коридор».

Выходим. Притворив за собой дверь, негр сообщает, что он знает, где находится сейчас сеньор Сиро.

— Ну?! — ору, хватая его за рукав.

— Мы — люди маленькие, — дышит мне в ухо жареным чесноком старик, — и если кто узнает, что я вам это сказал, мне будут большие неприятности.

— Да никто не узнает!

— И все-таки… — Он переминается с ноги на ногу и вопросительно глядит на меня.

Ну, конечно, как же я забыл святое и незыблемое правило игры в мире свободного предпринимательства! Рву из кармана бумажник и сую старику несколько ассигнаций, не разобрав даже толком, сколько именно. Не теряя чувства собственного достоинства, негр прячет их в карман и сообщает мне на ухо, что сеньор Сиро находится по этому же коридору, за углом третья дверь справа.

Нахожу Сиро Косту в кабинете, обилием кубков на столах и почетных дипломов на стенах напоминающем мемориальный музей. Он сидит, этот флегматичный толстяк, за письменным столом, обложившись конторскими книгами, и щелкает арифмометром. Вхожу, здороваюсь, он подымает голову и глядит усталым и раздраженным взглядом на взмокшего, увешанного фотоаппаратами и магнитофонами субъекта, оторвавшего его от важных дел:

— Я же просил мне не мешать…

Учтиво поклонившись, извиняюсь за беспокойство и в очередной раз выстреливаю очередь насчет далекой, покрытой снегами, закованной льдами России, с нетерпением ожидающей интервью с Королем лучшего в мире футбола. Говорю ему, что прибыл в Сантос только на одни сутки, что завтра вечером рейсом «Панамерикен» я должен вылететь в Лондон, где послезавтра делаю пересадку на Москву. И чтобы успеть на все эти рейсы, мне необходима немедленная помощь уважаемого сеньора Сиро Косты, который должен меня связать с Зито, выезжающим, как мне известно, на тренировочную базу с комплектом белья для команды. Ибо только сегодня — заметьте: только сегодня! — я должен встретиться с Пеле. Другого варианта нет…

Административный директор внимательно смотрит на меня. Может быть, у него дебет не сходится с кредитом, может быть, его терзают какие-нибудь домашние проблемы, но и невооруженным глазом видно, что он не в настроении. И мой наглый ультиматум лишь разозлил его.

— Послушайте, молодой человек, — говорит он, потянувшись так, что хрустнули кости. — Даже если вы и впрямь прилетели вчера из вашей заснеженной Москвы, а завтра намерены отправляться в Лондон или куда-то там еще, то почему вы решили, что это дает вам право требовать допуска на базу команды? Должен вам сообщить, уважаемый сеньор, что мы туда не допускаем репортеров ни при каких условиях. Никогда и никого. Мы не хотим, чтобы они отвлекали наших парней от тренировок и мешали их отдыху.

— Но неужели нельзя сделать исключение для человека, который пересек ради этого океан?

— Боюсь, что это было бы невозможно, даже если бы вы пересекли океан вплавь. Посудите сами: я не пускаю на базу даже своих, местных, постоянно работающих с командой репортеров. И если они узнают, что я сделал исключение для русского журналиста…

— Они не узнают!

— О, вы ошибаетесь. В этом мире ничего скрыть невозможно. Кстати, откуда вы знаете, что туда, на базу, едет Зито да еще собирается захватить комплект белья? Кто вам это выболтал?

Я почувствовал, что настал момент нанести решающий удар. И наношу его прямой наводкой, в упор:

— Видите ли, мне об этом сказала Роземери. Я только что говорил с ней, и она сказала мне насчет Зито, попросила съездить вместе с ним и передать кое-что Эдсону. Кстати, она и вам передавала привет и заверила меня, что уж кто-кто, а вы-то мне обязательно поможете.

Сиро Коста глядит на меня с изумлением. Он не может понять, шучу я или говорю серьезно. После минутного колебания он решает, что я вру: разве может иностранец, примчавшийся в Сантос всего сутки назад, уже успеть познакомиться с супругой Пеле и даже получить от нее какие-то поручения? Что за чушь? Если Роземери и впрямь что-то нужно передать мужу, она звонит сюда, и все делается в мгновение ока. Зачем ей прибегать к услугам какого-то иностранного репортера?..

— Да, но… А где вы видели Роземери? — с раздраженным недоверием и в то же время не без колебания в голосе спрашивает административный директор. И я без сожаления добиваю его:

— Как это «где»? Дома, разумеется. Я только что от нее…

И без запинки называю ему адрес квартиры Пеле!

— Впрочем, вы можете позвонить ей и перепроверить, был ли я у нее. Только она сейчас занимается стряпней, а когда женщину отвлекают от плиты, она может рассердиться, — улыбаюсь я, снимаю трубку с аппарата, стоящего на столе Сиро Косты, и диктую ему номер телефона Пеле, который административный директор, конечно же, знает наизусть и без моей подсказки. Но тот факт, что стоящему перед ним наглецу-репортеру известен домашний адрес Пеле и номер его телефона, который вряд ли известен более, чем дюжине самых доверенных людей, убеждает Сиро Косту, что я, по всей видимости, не вру.

Сиро сломлен. Он внимательно глядит мне в глаза, качает головой:

— В общем-то вы правы: Зито действительно едет туда. И по пути должен заехать сюда, на «Вилу», за комплектом белья. Так и быть: я попрошу его захватить вас с собой.

— Благодарю вас, сеньор! Вы просто представить себе не можете, какую услугу оказываете мне, — я с облегчением вздыхаю, опускаюсь в мягкое кресло, закидываю ногу на ногу и угощаю Сиро «Беломором». После традиционного в такой ситуации недоумения: с какой стороны закуривается эта странная русская сигарета с мундштуком, Сиро Коста вызывает секретаршу и велит принести кафезиньо. Мы разговариваем о делах «Сантоса». Я сокрушаюсь по поводу кризиса, который переживает великий клуб. Сиро уверяет меня, что кризис далеко не так силен, как пытаются уверить публику безответственные газетчики.

— За последний год, — говорит он, покопавшись в своих бухгалтерских книгах, среднемесячный заработок игрока «Сантоса» составил около пяти тысяч крузейро. Это больше, чем утвержденная конгрессом зарплата министра. Скажите, сеньор: разве может позволить себе убыточное разоряющееся, как пишут газеты, предприятие платить своим служащим оклады министров?

Потом в кабинет впархивает худой джентльмен с тонкими усиками под Кларка Гейбла, знаменитого американского киноактера довоенной поры. Такие усики были в моде на рубеже 30-х годов. Ассоциация с кинематографом далекого прошлого появилась у меня не случайно: стремительный джентльмен в полосатом костюме и светлых лакированных туфлях словно спрыгнул с киноэкрана моего далекого детства. Говорил он не по-португальски, а по-испански. И не говорил, а выстреливал слова и фразы нервной скороговоркой. Он сообщил, что заскочил на «Вила Бельмиро» буквально на минутку. По пути из Амстердама в Монтевидео.

Сиро Коста представил меня джентльмену. Джентльмен сказал, что Василий Блаженный — это самая красивая из православных церквей, а борщ — лучшее блюдо европейской кухни. Затем он назвал себя, хотя я его уже узнал, опять же по газетным фотографиям из досье: это был знаменитый Ратинов, международный импресарио «Сантоса», который всю жизнь проводит в самолете, ангажируя будущих соперников клуба, организуя его постоянные зарубежные гастроли. Вот и сейчас Ратинов с нескрываемым ликованием сообщил Сиро Косте, что до конца года программа вояжей команды Короля практически готова. Удалось договориться о некоторых встречах, которые дадут приличный доход.

— Если все будет, как мы планируем, — сказал Сиро Коста, — годовая выручка клуба окажется где-то на уровне трех миллионов крузейро. Разве такая цифра говорит о кризисе, как кричат газетчики? — укоризненно покачал головой директор, вновь поглядев в мою сторону. И в этот момент появился наконец Зито. В недавнем прошлом — знаменитый полузащитник «Сантоса» и сборной, а теперь — тренер клуба по физической подготовке. Сиро Коста представил меня ему: «Вот… русский репортер. Просит взять его на базу».

Я добавил для верности, что приехал из далекой, покрытой снегами и льдами Москвы в эту солнечную и жаркую Бразилию только для того, чтобы взять интервью у Короля. Кроме того, у меня есть к нему личное поручение от Роземери, у которой я только что был…

Зито не спорил. Для него рекомендация Сиро Косты была столь же решающей, как для Сиро Косты — рекомендация Роземери.

Через пятнадцать минут мы с Зито катили по уходящей от океана в горы прекрасной автостраде Аншиетта. На тридцатом примерно километре свернули на проселок, потом пропетляли по холмам, долинам и рощам еще километров десять и добрались наконец до заветной, тщательно оберегаемой от репортеров и зевак тренировочной базы, которая представляла собой нечто, напоминающее небольшое аристократическое поместье: уютная дача в тихой долине на берегу идиллического озера. Швейцария, да и только… На футбольном поле шла тренировка. Я сразу же увидел Пеле, который стоял в воротах. Да как стоял! Вытащил за какие-то три минуты из углов такие пушечные мячи, что даже знаменитый ветеран Жильмар, заканчивающий карьеру основного вратаря «Сантоса» и сборной, одобрительно покачал головой. А Зито, заметив восхищение в моих глазах, сказал, что талант Пеле настолько многогранен и велик, что из этого парня в случае необходимости можно было бы сделать и прекрасного вратаря, тем более у нас, в Бразилии, где ощущается постоянный и острый дефицит голкиперов. Но нужды в этом нет, ибо нельзя разбрасываться такими гениями атаки, каковым является Король.

Когда тренировка закончилась и парни нестройной толпой вывалились из душевой, я подобрался, взял нервы в кулак и направился к Пеле. Настал наконец момент истины: великий Пеле был здесь, передо мной. И что самое главное: он был полностью в моем распоряжении. Ведь мы находились на тренировочной базе, откуда футболист никуда не может исчезнуть, где он обречен сидеть еще двое суток до того часа, когда локомотивная, сотрясающая окрестные горы и долины сирена отправляющегося на матч клубного автобуса не призовет его на очередной ратный труд.

Итак, пробил мой звездный час! Осторожно ступая негнущимися ногами по пружинистому газону, я подошел к Королю и сказал:

— Здравствуйте, Пеле!

Выходивший вместе с остальными парнями из раздевалки и беседовавший в эту минуту с Карлосом Альберто Король обернулся, улыбнулся, приветливо скользнул взглядом по моему незнакомому лицу и сказал:

— Ола, как дела!.. Все о?кэй?.. Ну и слава богу.

Он сказал это и пошел дальше. У Короля было доброе сердце. Впоследствии я неоднократно наблюдал, как именно так тепло и по-приятельски отзывался он на приветствия людей, которых видел впервые в жизни. Он никогда не отмахивался от незнакомца, пытающегося заговорить с ним. И никогда не жаловался, что ему надоели эти нескончаемые восторги, просьбы автографов, похлопывания по плечу. В ответ на истеричный вопль: «Привет, Пеле!» — какого-нибудь подвыпившего, растрепанного, взмокшего торседора, кулаками пробившего себе дорогу поближе к двери автобуса, в котором рассаживался «Сантос» после матча, Пеле откликался с какой-то восхитительной деликатностью, создавая у крикуна иллюзию, будто давно знаком с ним, будто они — старые друзья и лишь вчера провели весь вечер у стойки бара в какой-нибудь «Лузитании» или «Фиорентине»: «Привет, привет! Как дела? Никаких новостей? Ну ничего, у меня тоже все по-старому».

И поднимался в автобус, оставляя ошеломленного такой братской нежностью крикуна в состоянии полного оцепенения.

Я тоже чувствовал, что цепенею от теплого тона, от дружеской улыбки Короля. Я понял, что он принял меня за обычного соискателя маленьких околофутбольных радостей, решил, что перед ним — еще один случайно просочившийся на базу фанатик, которому очень хочется, вернувшись в свой ботекин у «Вилы Бельмиро», во всеуслышание заявить, что час назад он побеседовал с Пеле, и Король заверил его, что Эду ни в коем случае не будет продан во «Фламенго», а Кубок Роберто Гомеса Педрозы в нынешнем сезоне обязательно будет завоеван «Сантосом»…

Итак, Пеле обласкал меня своим обычным теплым «Как дела? Все о?кэй» и тут же отвернулся, забыв о моем существовании. Но я тормознул Короля:

— Минуточку, Пеле! — крикнул я. — У меня к вам важное дело от Роземери. Она просила меня сказать вам, что простуда у дочки уже прошла. И дома все в порядке. Роземери шлет вам привет!

Уже отвернувшийся, уже уходивший и вырубивший меня из своего сознания Король с такой стремительностью погасил скорость, что мне почудилось, будто я слышу визг тормозов. Он остановился и обернулся. На его лице появилось недоумение. И не давая ему опомниться, уже хорошо отработанной скороговоркой я сообщил ему о том, что прибыл вчера из далекой заснеженной и покрытой льдами России для того, чтобы взять у него хотя бы пятиминутное интервью. И что приношу извинение за то, что вынужден был побеспокоить в его отсутствие столь добрую Роземери, которая — видит бог, я говорю правду — действительно уполномочила меня сообщить, что дочь поправилась и дома все в порядке… И если бы мне не удалось разыскать вас, Пеле, то просто не хочется думать, что было бы со мной в этом случае, но теперь, когда я сюда наконец добрался, Пеле ведь сможет великодушно уделить мне несколько минут, не правда ли?..

Король был добр и отзывчив, как настоящий король из доброй сказки Андерсена. Улыбнувшись, он восхитился моей наглостью, хлопнул меня по плечу и сказал, что целиком и полностью к моим услугам.

И, не теряя времени, я перешел от слов к делу: достал магнитофон, усадил Пеле на первый подвернувшийся стул и записал первое из многих моих интервью с Королем, которое, как выяснилось, стало самым интересным и содержательным.

Это было, впрочем, даже не интервью, а долгая, откровенная, задушевная беседа «за жизнь». Торопиться нам было некуда. Других репортеров на базе не было, и поэтому коллеги-конкуренты не вмешивались, не перебивали, не лезли со своими вопросами. Пеле рассказывал мне о том, о чем он рассказывал уже десятки, может быть, сотни раз другим журналистам, но делал это так, что казалось, будто все это произносится впервые. Впрочем, кое-что было в нашей беседе и такое, о чем я не читал и чего не находил в публиковавшихся ранее рассказах моих бразильских коллег-конкурентов об их встречах и беседах с Пеле. И это придавало мне чувство здоровой профессиональной гордости, ибо главная мечта журналиста — это мечта об эксклюзивности, исключительности, неповторимости того, что он делает, о чем пишет или рассказывает. В самом деле: зачем пережевывать в своих сочинениях то, что уже было описано и проанализировано братьями по перу? Каждый из нас стремится поведать миру о том, чего до него никто еще миру не поведал. Вот и тогда, в тот незабываемый вечер после долгого пересказа моему магнитофону о том, что уже было говорено много раз, Пеле постепенно разоткровенничался. И после обычных, стандартных, постоянно повторяющихся на «Виле Бельмиро» и в «Парке Бальнеарио» заверений о том, что кризис «Сантоса» позади, что «клуб — на правильном пути и новые победы не за горами», Король вдруг махнул рукой и сказал, что он дьявольски устал. И другие парни устали. Нельзя же, черт возьми, играть круглый год по два-три матча в неделю, без отдыха и перерыва.

Потом он замолчал, вздохнул, пленка продолжала идти, и я не хотел выключать магнитофон, чтобы не спугнуть это возникшее между нами чудесное и такое неожиданное ощущение взаимопонимания и даже доверия. И тогда я не понял и до сих пор не могу понять, почему она возникла, эта атмосфера? Пеле давал бог знает какое по счету интервью, перед ним сидел совершенно чужой человек из далекой страны, и как тут поймешь и чем объяснишь симпатию, которая появилась так неожиданно?

А может быть, я преувеличиваю? Может быть, мне это показалось? И дело совсем не в том, что Пеле, как мне хотелось бы верить, вдруг испытал какую-то нежность к пареньку из далекой, заснеженной, покрытой льдами России, а в том, что он по натуре своей был общителен и приветлив. И любое, пускай тысячное или миллионное интервью он давал так, что оно казалось неповторимым…

Как бы то ни было, но я никогда не забуду эту долгую беседу. Усталую улыбку Пеле и вспыхнувшее во мне ощущение благодарности к этому человеку, который щедро потратил на меня весь вечер.

Последний вопрос, который я задал Пеле, видимо, слегка растревожил его. Разбередил душу. Я спросил его, как он чувствует себя сейчас, оказавшись на самой верхней точке своей футбольной карьеры, в зените славы, успеха, материального благополучия? Кажется, добиться в жизни большего, чем сумел добиться он, невозможно, если, конечно, не мечтать о кресле президента страны или о должности генерального секретаря Организации Объединенных Наций… Неужели он, Пеле, ни к чему больше не стремится? Неужели ему не о чем больше мечтать?

Королю редко задавали такие вопросы. Обычно беседа с репортерами не выходила за рамки конкретных послематчевых или предыгровых комментариев: «Как себя чувствует мениск?», «Почему защитникам „Сантоса“ не удалось нейтрализовать Жаирзиньо?», «Какую премию обещает Сиро Коста выплатить игрокам в случае победы над „Коринтиансом“»?

— Так неужели вам не о чем больше мечтать? — спросил я.

Пеле сначала засмеялся и попытался отшутиться. Он сказал, что до сих пор не сумел реализовать одну заветную мечту: забить мяч в ворота соперников с центра поля первым же ударом после свистка судьи, дающего сигнал к началу матча.

— Ну а если серьезно? — спросил я.

Пеле задумался, посмотрел мне в глаза. Его ответ на этот вопрос я уже приводил в книжке «Пеле, Гарринча, футбол». Не люблю цитировать мысли или пересказывать ситуации, описанные в прежних книгах, но в данном случае нарушу заповедь и еще раз дословно воспроизведу ответ Пеле, потому что он мне кажется очень важным для понимания этого человека.

— Видишь ли, — сказал он. — Мне кажется, что всего, о чем мечтаешь, добиться никогда невозможно. Потому что человек никогда не перестает мечтать, стремиться к чему-то, что еще не достигнуто, что еще впереди.

Я, неграмотный, негритянский мальчишка из бедной семьи, мечтал научиться хорошо играть в футбол. И… — он засмеялся, — вроде бы у меня это немного получается. Правда, моих собственных заслуг тут не так уж и много. Просто мне повезло: я попал в руки хорошему тренеру, нашел друзей, у которых было чему поучиться, играл в хорошей команде.

Я женился на девушке, которую любил и люблю. У нас родилась дочь. Кажется, лучшего и желать нельзя. Но все же я не могу сказать, что добился всего, к чему стремился. Ведь мне еще предстоит самое главное: вырастить и воспитать моих детей. Ведь я надеюсь, что у моей дочки появятся братья и сестры. И только тогда, когда они встанут на ноги, получат образование, начнут самостоятельную жизнь, только тогда я смогу сказать, что добился всего, о чем мечтал…