***

***

«Жизнь есть театр, и люди в нем актеры». Трудно припомнить более пошлую, сильнее избитую максиму. Даже про жизнь и поле - и то ярче.

Тем не менее мало кто задумывается над самой мыслью. Почему, собственно, театр? Что в нашей колготной, нищей, замурзанной жистенке напоминает мерцанье сцены, хоры слабые теней, где легкий шорох - и, главное, бессмертных роз огромный ворох? Где то празднество вечное, то очарование? Где, наконец, представление? Что такое мы собой представляем?… Вот то-то.

Между тем для европейца эта мысль - о театре - является более чем естественной. Она лежит в основании величественного собора европейских священностей.

Чтобы не задерживать читателя - а задержаться тут есть где, - приведем, опять же, самый избитый пример. Самым «европейским» из всех понятий высокого уровня является понятие «личности», известной как «неповторимая» и «уникальная». «Личность» - это то, что есть у европейца, но отсутствует у всех остальных, даже очень просвещенных народов. Самая ихняя фишечка.

Что такое эта самая «личность» - сказать затруднительно. Тут приходится прибегать к оханью и аханью: какая-то невыразимая ценность, какая-то святая печать, положенная на чело французов и итальянцев, немножко и немцев, но никак не китаез, япошек или тем паче русских. Которые, как известно, «совершенно лишены личностного начала».

Однако на то есть филология. Которая разъясняет, что русское слово «личность» - это калька с европейского persona, каковое слово восходит к греческому, обозначающему не что иное, как театральную маску. Маска в греческом театре (как и в китайском, как и в любом другом) была нужна для маркировки роли: размалеванная рожа, по которой сразу видно, какого ваньку она будет валять - героя, шута, злодея или прекрасной принцессы. Это, впрочем, факт известный, о нем много говорили, в том числе и европейские культурологи. Возьмем что-нибудь не дальше лежащее, но не столь обсосанное.

Вот, например. В современной логике значения переменных обозначаются символами T и F, от «true» и «false». У нас эти слова переводят как «правда» и «ложь», или, чуть точнее, «правильно» и «неправильно». Но тут важны оттенки. False - это не «ложь» как таковая (для этого есть слово lie, точная копия русского «ложь» со значением «подложенное», «подсунутое»), но и не просто «неверное». Это именно что фальшь. Неправильно взятая нота, неверно сказанное слово, белыми нитками шитая ложь. Короче, это ошибка исполнителя. Напротив, true - это прежде всего безупречное исполнение, когда фальшь незаметна. Даже если исполняется полнейшее вранье.

И, разумеется, фальшь относительна. Кто-то исполняет лучше, кто-то хуже. Вполне приемлемое исполнение звучит фальшиво на фоне игры виртуоза, и, наоборот, сияет на фоне откровенного лажания.

Пример. Основой английской системы правосудия - самой европейской из всех европейских - является состязательный принцип. Две стороны доказывают свою правоту. Дело суда - не установление «истины как она есть», а выяснение того, чья позиция лучше защищена, чья картина более правдоподобна и убедительна, исполнение лучше.

Или вот есть такая замечательная штука, как реалистическое искусство. Для того чтобы нарисовать «похоже», нужно очень много хитроумия - например, искусство перспективы, преднамеренного искажения размеров и пропорций предметов для того, чтобы создать впечатление «естественной картины». Еще более сложные приемы нужны, чтобы передать светотень и прочее.

То же касается и слов. Реалистический роман отличается от хроники или дневника, как английский парк от дикой природы. Это крайне сложное по исполнению и абсолютно искусственное сооружение, только для лоха-читателя выглядящее как незатейливый рассказ о действительных событиях.

Кстати сказать: истоки реализма как литературного течения следует искать в военной и политической пропаганде. Задача очернения противника должна была выполняться с максимальным правдоподобием - где-то усыплять читателя знакомыми видами, а где-то бить на чувства, отключать критическое мышление - после чего опять добавить правдоподобия вкусной деталью. «Французский шпион вонзил нож в глотку англичанина. Окровавленный клинок упал на мостовую с тихим печальным звоном». Понятно, что вторая фраза добавлена в текст для того, чтобы придать достоверность первой… Сейчас это, конечно, азы. Но для своего времени - прорыв. Из таких прорывов и состоят все европейские достижения. Правдоподобие, положенное в основу всего общественного, умственного и всякого другого устройства - правдоподобие, достигаемое не следованием «правде» (гы-гы), а особыми технологиями социального гламура.

Поэтому так смешон русский, обличающий по старой привычке «американские улыбки» и «европейскую политкорректность». Вранье, вранье! - кричит русский. «Король голый». Король брезгливо улыбается: он не голый, на нем эротический вечерний костюм. А вот у русского штаны турецкие, а не настоящий Версаче. Дурак, хотел обмануть, potemkin.

И тут опять мы возвращаемся к пресловутому австрийскому памфлету.

Возникает ощущение, что Иосиф II и в самом деле верил, что Потемкин «возил ширмы с красивыми домами». Во-первых, на его месте он сам поступил бы именно так: чем тратить реальные деньги на развитие края, дешевле устроить красочную буффонаду для первого лица. И во-вторых, он всерьез и искренне испугался того, что русские варвары овладевают европейскими технологиями.

Этак они доковыряются.