***

***

В отелях Парижа прежние залы сданы банкам, пароходным компаниям. Экономия.

- Нет прежней клиентуры, - вздыхает старый портье.

Нет широких натур, русских графов и «дюков», нет «стакеевых» (русский Стахеев расшвырял во Франции несколько миллионов, и этого до сих пор не могут забыть…); нет знатных австрийцев, проигрывавших свои замки (вместе с населением прилежащих местностей).

Американцу ничто не дорого, но он не швырнет. Жила. Заплатит, что угодно, и не поморщится, но не швырнет… А без этого уходит столько былых оттенков развеселой жизни. Один Гульд, enfant terrible «четырехсот», пробовал швырять американские миллионы, но и тот кончил судебным процессом со своей женой, французской шансонеткой, когда выяснилось, что она покупает девяносто шесть шляп в месяц… И каких шляп!… Больше тридцати в месяц американка не купит.

Один русский, расшвыривая папенькин миллион, любил говорить:

- Хочу умереть под забором с гитарой в руках…

Мечта, пожалуй, осуществится: он умрет под забором Парижа, только без гитары - она пропита уже…

Роскошь прячется от глаз толпы.

Роскошь претворяется в иные формы: в форму власти над человеческими душами:

- Хочу иметь свою газету.

- Хочу построить церковь, охранительницу устоев.

- Хочу открыть школу, где будут учить: все существующее прекрасно: всякая частная собственность священна, «предвечная справедливость»…