Л. Троцкий. ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПИСЬМА[184]
Л. Троцкий. ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПИСЬМА[184]
I
На далеком Востоке закончилось общее сражение, – первое после падения Порт-Артура и, бесспорно, последнее в длинном ряду самодержавного военного позора.
Разгром армии Куропаткина окончательно решает судьбу всей войны, с которой самодержавие так тесно сплело свою собственную свободу.
Решительная минута гибели царизма все ближе и ближе. Царизм чувствует это, но он хочет жить. За его спиной века, и эти века выработали в нем могучую привычку руководить, властвовать, решать, терзать, давить, словом, жить. Весь его грандиозный многочленный ветвистый организм сверху донизу пропитан одним инстинктом жизни. Этот жадный инстинкт его покинет лишь вместе с самой жизнью, а жизни он дешево не отдаст. Он показал это – и как показал! – в Петербурге, в Варшаве, Лодзи, Риге, он показал это, послав – без всякой надежды на успех – новый военный флот к печилийским водам, и затеяв – после падения Порт-Артура – новое сражение, еще невиданных, вероятно, в истории размеров, на кровавой манчжурской реке Шахэ. Он доказывает это погромами в Баку и Феодосии.[185]
Царизм дезорганизован. Отдельные члены его действуют несогласованно, противоречат друг другу и борются друг с другом: обещают законность и устраивают погромы, заигрывают с идеей Земского Собора и усугубляют практику осадного положения, готовятся уничтожить цензуру и давят газеты, ласкают либералов и расстреливают рабочих, давят либералов, которые сочувствуют рабочим, и ласкают рабочих, чтоб отвоевать их у революционеров и либералов. Тут тысяча противоречий, но все это лишь потому, что враг сам выступает в тысяче противоречивых видов – как земец, журналист, студент, террорист, рабочий – и не дает накинуть на себя одну общую петлю. Инстинкт самосохранения объединяет разрозненные акты правительственной политики и заставляет царизм, чуть вопрос ставится остро, неизменно пускать в дело последние решающие факторы: пулю и штык. Калейдоскопическая смена правящих персонажей ничего уже неспособна изменить в этой суровой игре, где ставкой является жизнь. Царизм потерял всякую возможность справиться с общенародным движением путем сделки, и ему остается лишь борьба, беспощадная, до конца, доколе не сломается окровавленный штык последнего верного солдата.
Несмотря на упорные усилия полицейского государства удержать общественные силы в равновесии покоя, капитализм сделал свое дело: он заставил порожденные им классы бороться путем революции за свое политическое самоопределение. Ныне царизм стоит пред революцией, как уже готовым фактом. Социальные силы в движении. Они сталкиваются, и их столкновения высекают пламя. Меры «мирной» полицейском нормировки теряют, поэтому, всеопределяющее значение в глазах самого абсолютизма. Его внимание переносится от полицейской и цензурной рутины к мерам широкого размаха, которые отвечали бы запросам и затруднениям, поставленным революционной эпохой. Наверху, вокруг правящего центра, различные комиссии и совещания готовят всевозможные облегчения, послабления и упорядочения, – а внизу тот же аппарат, гонимый инстинктом самосохранения, совершает ужасающие эксперименты с целью заставить служить себе силы и явления, созданные самой революцией. Царизм снова и снова пытается наиболее отсталые массы, пробужденные революцией к жизни, двинуть против революционно-сознательных слоев. Столкнуть в жестоком бою стихийные кадры революции с ее сознательным авангардом, создать общую панику, вызвать в обществе страх пред идущей снизу анархией, обескровить революцию и на ее трупах и обломках, цементированных кровью, восстановить полицейское равновесие – такова грозная задача, которую теперь на практике разрешает царизм все в более широких размерах. В Тамбове, Москве, Курске, Пскове, Казани полиция открыто организует готовые на все городские отбросы для избиения земцев, студентов и даже гимназистов. В Феодосии и Баку, где пришлось иметь дело не с земцами и гимназистами, а с мятежными рабочими массами, азартная игра царизма привела к неудержимым вулканическим взрывам народной ярости. В Феодосии полиция на почве возбуждения, вызванного всеобщей стачкой, организует еврейский погром. В Баку она при тех же условиях завершает неслыханным избиением, давшим до 500 жертв, свою долгую работу натравливания наиболее темных элементов населения, персов, татар и турок, против сплошь оппозиционного и революционного армянского населения. И это, разумеется, не последние опыты. Путь, на который абсолютизм сдвинут открывшейся революцией, не знает ни остановки, ни возврата. Этот путь упирается в столкновение всех сил царизма со всеми силами революции. Не реформаторские комиссии Кобеко[186] и Шидловского указуют политическую орбиту абсолютизма, а леденящие кровь события в Феодосии и Баку. Это должно стать ясно всякому, эту мысль нужно нести в народные массы. Ничто не может быть в настоящее время утопичнее и беспочвеннее, чем тактика, рассчитанная на соглашение и апеллирующая к так называемому «государственному смыслу» правительствующих сфер. Живущие этой тактикой политические группы будут безжалостно размолоты жерновами революции.
Жестокая борьба между народом и царем, не знающая других соображений, кроме соображений победы; всенародное восстание, как высший момент этой борьбы; Временное Правительство, как революционное увенчание победы народа над вековым врагом; разоружение царистской реакции и вооружение народа Временным Правительством; созыв Учредительного Собрания на основе всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права – таковы объективно намечающиеся этапы революции.
Что может отклонить развитие от революционного пути?
Созыв Земского Собора на таких началах, какие мог бы принять абсолютизм, так же мало способен изменить отношения между царизмом и нацией, как и одно счастливое сражение. Дарование карикатуры парламентаризма, может быть, отбросило бы в лагерь правительственного «порядка» наиболее косную группу земской оппозиции, но вместе с тем наметило бы более решительно дальнейшие этапы революции. Царско-земский Собор не многим более способен ныне стать формой примирения и единения царя с народом, чем военная диктатура Трепова: народ сосредоточит свою революционную ненависть на Соборе и пойдет против коалиции царя и земских предателей. Созыв Земского Собора лишается, таким образом, для абсолютизма всякого серьезного значения. Царскому правительству остается лишь борьба до конца. Так говорит историческая логика.
И в то время, как по реке Шахэ разрозненные авангардные стычки превращаются в колоссальную общую бойню по всему стоверстному фронту, – внутри страны совершается могучая напряженная работа, которая подготовляет кульминационный момент революции, открытое сражение с силами царизма по всему фронту.
После 9 января революция уже не знает остановки. Она уже не ограничивается подземной, скрытой для глаз работой возбуждения все новых народных масс, – она перешла к открытой и спешной перекличке своих боевых рот, батальонов, полков и корпусов. Главную силу ее армии составляет пролетариат, поэтому средством своей переклички революция делает стачку.
Профессия за профессией, фабрика за фабрикой, город за городом бросают работу. Железнодорожный персонал выступает застрельщиком стачки, железнодорожные линии являются путями стачечной эпидемии. Предъявляются экономические требования, которые почти сейчас же удовлетворяются, вполне или отчасти. Но ни начало стачки, ни конец ее не обусловливаются в полной мере характером предъявленных требований и формой их удовлетворения. Каждая отдельная стачка возникает не потому, что повседневная экономическая борьба уперлась в определенные требования, – наоборот: требования подбираются и формулируются потому, что нужна стачка. Нужно предъявить самим себе, пролетариату других мест, наконец, всему народу свои накопленные силы, свою боевую отзывчивость и боевую готовность, – нужна всеобщая революционная ревизия. И сами стачечники, и те, которые их поддерживают, и те, которые им сочувствуют, и те, которые их боятся, и те, которые их ненавидят, – все понимают или смутно чувствуют, что эта бешеная стачка, которая мечется с места на место, останавливается, кружится, снова снимается и возвращается на покинутое место, потом срывается и вихрем мчится вперед, – все понимают или чувствуют, что она не от себя, что она творит лишь волю пославшей ее революции. Над операционным полем стачки – а это вся страна – нависает что-то грозное, зловещее, напоенное дерзостью. Это пороховая атмосфера надвигающегося восстания.
После 9 января революция уже не знает остановки. Не заботясь о военной тайне, открыто и шумно издеваясь над рутиной жизни, разгоняя ее гипноз, она ведет нас к своему кульминационному пункту: она готовит всероссийское народное восстание.
«Искра» N 90. 3 марта 1905 г.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.