Л. Троцкий. ИТОГИ СУДА НАД СОВЕТОМ РАБОЧИХ ДЕПУТАТОВ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Л. Троцкий. ИТОГИ СУДА НАД СОВЕТОМ РАБОЧИХ ДЕПУТАТОВ

Совет Рабочих Депутатов существовал около двух месяцев. Шесть месяцев жандармы вели дознание по делу Совета. Три месяца налаживалась Судебная Палата, прежде чем начать процесс. Целый месяц судила она рабочих депутатов Петербурга. Ныне все закончилось. Мятежные замыслы пролетариата покараны. Восторжествовала «законность» – или прокурор Судебной Палаты Камышанский,[350] – а это, как известно, одно и то же.

Мы не будем говорить о приговоре.[351] Что такое лишение прав и ссылка на поселение шестнадцати душ в наше время столыпинского либерализма и военно-полевых разбоев! Что такое та или другая судебная ошибка, в результате которой на «вечное» поселение отправилась лишняя пара лиц, не причастных к Совету, когда вокруг нас сплошь да рядом по ошибке совершаются смертные казни!

Мы хотим говорить не о приговоре, а о самом судебном процессе, который представлял несомненно огромный интерес. Это была прекрасная демонстрация политической сознательности и нравственной доблести петербургских рабочих.

Раскрывая судебные двери, власть, по-видимому, надеялась, что те десятки и сотни свидетелей, которые пройдут пред судом, не посмеют говорить полным голосом, – ибо за стенами суда их ждет дикий полицейский террор. Власть надеялась, что свидетели-рабочие в судебной зале, охваченной полицейским кольцом, отрекутся от политической солидарности с Советом, как Петр отрекся от Христа, – и прокуратуре нетрудно будет представить «подсудимых» чуждыми массе людьми, лелеявшими безумные планы. На этой мысли был построен обвинительный акт, который подменил петербургский пролетариат Советом, а Совет – Исполнительным Комитетом. Но случилось то, чего не ожидала прокуратура. В старое здание суда, окруженное солдатами, полицейскими, жандармами и священниками, рабочие принесли с собой то, что составляет их силу: политическое мужество и – правду.

Под угрозой быть выброшенными из завода на мостовую, под опасностью быть высланными из столицы, свидетели-рабочие говорили суду:

– Вы судите их, наших товарищей? Вы вызвали нас свидетелями? Мы протестуем против такого разделения. Наше место не здесь, у свидетельского барьера, – наше место там, на скамье подсудимых, вместе с ними! Вы судите их за то, что они боролись против векового произвола? Мы боролись вместе с ними! Они добивались Учредительного Собрания? Мы добивались его вместе с ними! Они написали на своем знамени: демократическая республика? Но таково и наше знамя! Они вооружались? И мы вооружались! Судите же нас, – мы все имеем на это право!

Один за другим эти свидетели характеризовали деятельность Совета и настроение рабочих масс. Они говорили:

– Вы думаете, господа судьи, что вся сила была в Совете? Это – предрассудок. Если вы хотите найти истинного виновника октябрьских, ноябрьских и декабрьских событий, – ступайте на фабрики, на заводы, в мастерские, ступайте в рабочие кварталы. Вы там увидите пролетарские массы, стиснутые фабричными и полицейскими тисками, но готовые бороться до конца. Вы поймете тогда, как и почему возник Совет, и вам станет ясно, что иначе действовать, чем он действовал, он не мог. Вы говорите, что Совет восставал против существующего строя? Да, это так. Но почему? Потому что весь пролетариат не мирится с вашим строем, – он задыхается в нем и потому восстает против него.

– Вы говорите, что Совет нарушает законы. Какие законы имеете вы в виду? Манифест 17 октября? Но кто создал этот манифест? Мы, пролетариат! Если б не было октябрьской стачки, не было бы манифеста, господа судьи. Посредством нарушения ваших законов мы, рабочие, создали этот манифест. Никто в этом не сомневался, это всем было ясно. Доверяли ли мы манифесту? Нет! Мы слишком много испытали, господа судьи, чтоб доверять обещаниям правительства. Манифест говорил о свободе слова, собраний и союзов. Но кто на деле осуществлял эти свободы? Правительственная власть? Нет, тот самый Совет Рабочих Депутатов, который вы судите по вашим полицейским законам. По его настоянию и благодаря энергии Союза Рабочих Печатного Дела, газеты и книги стали выходить без всякой цензуры. Под его охраной устраивались свободные народные собрания. По его требованию выпускали арестованных из полицейских участков. Совет, господа судьи, был истинным защитником права и законности, как их понимает народ. Когда правительство оправилось после октябрьского поражения, оно свою ненависть устремило прежде всего на Совет. Он был главным препятствием на пути кроваво реакционных замыслов старой власти. Только снеся Совет, правительственные заговорщики утопили в крови декабрьского погрома свободу слова, свободу собраний и свободу печати.

– Вы обвиняете Совет в подготовлении масс к вооруженному восстанию? Мы вам заявляем, господа судьи, что больше всего толкало и толкает рабочих на путь восстания то самое правительство, которое вы защищаете. 9 января мы просили – в нас стреляли. В комиссии Шидловского мы требовали – наших депутатов заключали в тюрьмы. В октябре мы поднялись все, как один человек, и прекратили работы – правительство зашаталось, отступило и сделало уступки. Только под влиянием народной силы власть признала часть народных требований. Только народная сила может обеспечить народное право, господа судьи! Вот вывод, который мы, пролетарии, сделали из всего опыта наших страданий и нашей борьбы. Этого вывода у нас уже не отнимет никакая сила в мире.

– Наряду с этим, – так говорили свидетели-рабочие, – мы из опыта октябрьской стачки сделали и другой вывод. Мы увидели, что одной забастовки недостаточно для освобождения народа. Забастовка может временно устрашить правительство и расстроить его ряды, но она неспособна с корнем вырвать старый порядок.

– Помните ли вы, что произошло после издания манифеста и прекращения октябрьской стачки, господа судьи? В целом ряде городов открылись погромы, в организации которых деятельное участие принимали полицейские чины и вообще агенты правительственной власти. Всюду открыто создавались черносотенные шайки. Они вооружались полицией и натравлялись на «инородцев», на передовых рабочих и на интеллигенцию. Бесчисленное множество листков призывало к убийствам и поджогам. В казармах велась самая кровожадная проповедь наемными агитаторами реакции. Всякому, у кого глаза были открыты, было видно, что правительство организует контрреволюцию, что оно готовит нападение на безоружный народ, чтоб отнять у него все, что он завоевал в октябре. Под натиском этого черного террора рабочие массы охватываются одной мыслью: нужно оружие! Народ должен защититься против предательского удара в спину, который готовится ему нанести преступная реакция. Господа судьи! Когда жизни, чести и неприкосновенности граждан угрожает опасность, тогда рабочие выступают вперед. Так бывает всегда. Так было осенью и зимою прошлого года. Сознательный пролетариат ударил тревогу. «Бодрствуйте, граждане! – крикнул он. – Вооружайтесь на защиту ваших жен и ваших детей. Объединяйтесь, граждане, организуйтесь и примыкайте к нам, – ибо только всенародное восстание может освободить нашу родину от ужасов кровавой реакции!» Идея восстания охватила массы. Неизбежность открытого столкновения со старым порядком стала очевидна всем. Об этом говорилось на митингах и собраниях, в союзах, в газетах, на улицах и в домах. Мог ли об этом молчать Совет, который был точным выразителем чувств и настроений рабочей массы? И Совет сказал: «Восстание неизбежно, – к нему необходимо готовиться». Вы судите Совет? – судите же всю массу, которая его избрала и поддерживала!

Ясные и смелые показания свидетелей раскрыли политическую деятельность Совета. Пред судом прошла октябрьская стачка, похоронившая булыгинскую Думу; ноябрьская стачка, этот благородный и величественный протест петербургского пролетариата против военно-полевого суда над кронштадтскими матросами и против военного положения в Польше; затем борьба петербургских рабочих за восьмичасовой рабочий день, которая разбилась о соединенное сопротивление капитала и правительства, но которая на многих заводах привела к сокращению рабочего дня; наконец, почтово-телеграфная стачка, которую Совет так активно поддерживал. Протоколы заседаний Совета и Исполнительного Комитета раскрыли пред судом ту колоссальную будничную работу, какую совершал Совет, организуя помощь безработным, вмешиваясь в конфликты между рабочими и предпринимателями, руководя отдельными экономическими стачками. Но не эта сторона деятельности Совета интересовала суд. Председатель, руководивший допросом, из всех показаний старался выловить только признаки подготовки к вооруженному восстанию с целью «ниспровержения существующего образа правления».

Опираясь на свидетельские показания, подсудимые говорили: "Господа судьи! Мы приняли участие в вашем суде не для того, чтобы оправдаться перед вами, а для того, чтобы отдать отчет в нашей деятельности нашим избирателям. Наша цель выяснить правду. Черносотенная печать и жандармское следствие скопили вокруг Совета горы лжи и клевет. Выпускались листки, в которых депутаты обвинялись в расхищении рабочих денег. Жандармский генерал Иванов на основании этих листков, как он вам заявил, производил расследование по заводам. Черносотенная печать изо дня в день повторяла, будто Совет производил страшные насилия над рабочими, грабил типографии и вызвал к себе ненависть всего населения. И что же? Резолюции целого ряда фабрик и заводов, покрытые множеством подписей и доставленные вам свидетелями, ясно показывают, как петербургские рабочие относятся к своему Совету. Перед вами прошли писатели, инженеры, профессора, гласные думы, – и все они с глубоким уважением отзываются о Совете. Это означает, господа судьи, что если мы совершали преступления, с точки зрения вашего закона, то эти преступления находят полное оправдание в сознании народа. Целый народ не может быть преступен. Если же закон осуждает чувства, мысли и действия всего народа, значит преступен ваш закон. – Прокурор говорит вам, что мы вооружали массы для ниспровержения существующего образа правления? Но что такое этот образ правления? Погромы, поджоги, насилия, убийства. У нас давно уже нет образа правления, а есть автомат массовых убийств. Кишеневская кровавая баня, зверства в Томске, Твери, Курске, страшные погромы в Одессе, Гомеле, Белостоке, Седлеце – есть ли это образ правления Российской Империи? Если да, то в октябре и ноябре мы вооружались для того, чтобы стереть с лица земли этот образ правления.

"Господа судьи! Вы может быть считаете недоказанным, что органы правительственной власти играли руководящую роль в подготовке и организации погромов? Что они подпольными путями сеяли ложь, клевету, человеконенавистничество и смуту? Для вас, может быть, недостаточно свидетельских показаний, которые вы здесь слышали? Может быть вы уже забыли те разоблачения, которые князь Урусов,[352] бывший товарищ министра внутренних дел, сделал в Государственной Думе? Может быть, вас убедил жандармский генерал Иванов,[353] который под присягой сказал вам здесь, что речи о погромах были одним только предлогом для вооружения масс? Может быть, вы поверили свидетелю Статковскому, чиновнику охранного отделения, который под присягой показал, что он в Петербурге не видал ни одной погромной прокламации, который заявил вам, что опасения погромов – «чистый вздор»? Может быть, вы склонны поверить ему? Но в нашем распоряжении, господа судьи, есть документ, который рассеет все ваши сомнения.

«Смотрите! Вот засвидетельствованная копия письма бывшего директора департамента полиции Лопухина к министру внутренних дел Столыпину. Кто может лучше знать, что такое полиция и жандармерия, чем бывший директор полиции? И вот, на основании расследований, произведенных им специально по поручению графа Витте, генерал Лопухин удостоверяет: 1) что прокламации, обвинявшие Совет в расхищении рабочих денег, печатались в том самом жандармском управлении, в котором служит генерал Иванов; 2) что погромные прокламации, которых якобы никогда не видал свидетель Статковский, печатались в типографии того самого охранного отделения, чиновником которого Статковский состоит; 3) что эти прокламации развозились агентами охранного отделения и членами монархических партий по всей России; 4) что между охранным отделением, полицией и черносотенными шайками существовала самая тесная связь; 5) что вся эта разбойничья организация действовала вполне безнаказанно, совершая ужасающие преступления; 6) что во главе этой организации стоял генерал Трепов, который, будучи дворцовым комендантом, пользовался громадной властью, лично докладывал царю о деятельности полиции и, помимо всех министров, располагал государственными деньгами для развития своей погромно-патриотической деятельности. Господа судьи! Вот копия письма, под которой имеется подпись самого Лопухина. Мы требуем, чтоб этот драгоценный документ был целиком прочтен здесь, в суде. Мы требуем, кроме того, чтобы действительный статский советник Лопухин был вызван сюда, в качестве свидетеля. Его показания имеют решающее значение для нашего дела. Они выяснят здесь пред вами и пред лицом всего мира, что такое тот священный образ правления, против которого вооружался и вооружается российский пролетариат».

Так говорили подсудимые и их защитники.

Заявление подсудимых разразилось, как удар грома над головой суда. Судебное следствие уже заканчивалось, – и вдруг новый, колоссальный факт! Председатель чувствовал себя уже у пристани, – и вдруг оказался снова отброшенным в открытое море. Письмо Лопухина раскрывало гнойные язвы правительства. Но кто знает, каковы еще будут словесные показания Лопухина? Кто знает, какие еще разоблачения сделает бывший шеф полиции, повернувшийся к правительству спиной? Кто знает, какие имена он назовет? Ведь уже и в своем письме Лопухин указывает на то, что глава погромщиков, Трепов, делал непосредственные доклады царю… Трудно ли догадаться, какого характера были эти доклады? Ведь подсудимые и защитники будут задавать свидетелю десятки вопросов, – и из его ответов может выясниться, что всем тем, которые охраняют «образ правления Российской Империи» и которые стоят во главе его, настоящее место на каторжных работах. Суд с ужасом отступил перед возможностью таких разоблачений. После продолжительных обсуждений он отказал подсудимым в принятии письма и в вызове Лопухина свидетелем. В своей резолюции суд указал, что хотя письмо Лопухина и имеет крупное общественное значение, но оно совершенно не касается процесса Совета Депутатов. Это была явная, открытая и циничная ложь!

Совет Депутатов обвиняется в вооружении рабочих с непосредственной целью произвести восстание. Десятки свидетелей, рабочих и интеллигентов, заявляют, что в октябре и ноябре прошлого года рабочие вооружались с целью отразить угрожавший столице погром. Пред судом выступает агент охранного отделения и говорит, что толки о погроме – выдумка и вздор. Наряду с ним жандармский генерал, который вел все следствие, заявляет, что самооборона – только предлог, только прикрытие подготовки восстания. Подсудимые представляют суду несомненные доказательства того, что погром – не вздор и не предлог, что он действительно подготовлялся, – и не какими-нибудь ничтожными шайками, а правительственными властями. И суд отвечает: это не относится к делу! Это было слишком позорно – даже для опозоренного в конец суда!

Подсудимые сказали: «Довольно, – нам здесь, в этом здании, нечего больше делать. Мы сами и наши свидетели раскрыли всю правду о Совете, ничего не скрыли, ни о чем не умолчали. Да нам и нечего скрывать. Мы действовали на глазах всего народа. Мы готовы в каждом нашем шаге отдать полный отчет пред лицом народа. И мы беремся доказать, что каждый наш шаг вызывался необходимостью. Мы беремся доказать, что нападало правительство, что мы оборонялись. Мы беремся доказать, что если мы призывали народ вооружаться, так это потому, что власти в подполье точили ножи, готовясь отомстить народу за свое октябрьское поражение. Мы хотим выяснить правду, всю правду и только правду. Суд мешает нам. Мы требовали с самого начала, чтобы в качестве свидетелей были вызваны Витте, Дурново и Дедюлин, – нам отказали. Теперь мы требуем вызова Лопухина – нам снова отказывают. Сначала нам ставили препятствия, – теперь перед нами поставили стену. Нам, подсудимым, нечего больше делать в этой зале. Пусть нас удалят в наши одиночные камеры!».

Подсудимые были удалены. Одновременно с ними удалились из суда их защитники. В отсутствие подсудимых прокурор произнес свою обвинительную речь; в отсутствие подсудимых палата вынесла свой приговор.

Процесс Совета Рабочих Депутатов закончен. «Преступное сообщество» изобличено и понесло должную кару. Казалось бы, правительство может торжествовать. Но нет, оно не торжествует. В этой месячной тяжбе между представителями рабочих и чиновниками нравственная и политическая победа осталась на стороне революционного пролетариата. И это очевидно самому правительству.

Два мира столкнулись на суде. С одной стороны – свидетели-рабочие, которые сплошь отказывались от присяги, чтобы тем не менее мужественно и честно сказать правду о Совете. С другой стороны – свидетели-жандармы, полковники и генералы, которые торжественно принимали присягу, чтобы нагло лгать пред лицом суда. С одной стороны – подсудимые, которые заботились только о том, чтобы отдать пред судом народа правдивый и полный отчет в своей двухмесячной борьбе. С другой стороны – судьи, которые заграждали уста правде, ибо правда была невыгодна их хозяевам. На суде снова развернулась деятельность революционного рабочего парламента, который стоял на страже народных прав, – и на том же суде удалось поднять уголок завесы над разбойничьей деятельностью правительства. Мужество и бескорыстие – на стороне пролетариата: трусливая, кровожадная подлость – на стороне его врага.

Правительство как бы нарочно устроило суд над Советом накануне выборов в Государственную Думу. Этот суд явственно говорит всем, кто имеет уши, чтобы слышать:

Перед вами две стороны.

Вот – революция, борющаяся за свободу и счастье народа! Вот – погромщики, охраняющие самодержавный порядок!

Вот – пролетариат, руководимый социал-демократией! Вот – черная сотня, руководимая правительством!

С одной стороны – борьба, мужество, правда, свобода…

С другой – коварство, низость, клевета, рабство…

Граждане, выбирайте!

Изд. типограф. Иванова, Казань 1917 г.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.