12. ГЛЯНЕЦ. МОДА. ЕДА

12. ГЛЯНЕЦ. МОДА. ЕДА

На одной интеллектуальной вечеринке Алена Долецкая, главный редактор русского издания “Vogue”, продемонстрировала публике ряд слайдов, комментируя их по ходу дела.

Сначала на экране предстал типичный новый русский в малиновом пиджаке, с толстой золотой цепью на шее и коротко стриженной головой. Явное начало 90-х. Затем нового русского сменила высокая блондинка с очень ярко накрашенными губами, в прозрачной белой кофточке (в темном белье); в ушах сверкал поддельный брильянт от «Сваровски»; рядом с ней был молодой человек в отличном костюме, он поглядывал на «Роллекс», курил сигару «Коиба». Год, наверное, 1994. На следующем слайде два крепких, веселых и явно хорошо образованных парня (первое капиталистическое поколение) оглядывали «Бентли»; возможно, что купили они ее на двоих и будут кататься по очереди. Это, видимо, 1997-й, аккурат накануне дефолта.

После него в моду вошел анекдот: «Поймал старик золотую рыбку; спрашивает она его: чего хочешь? Он отвечает: чтоб у меня все было. Рыбка ласково ему возражает: а у тебя и так уже все было». Наверное, поэтому на картинках Долецкой 1998 год не был отражен. Зрителям предложили сразу перескочить в начало 2000-х. Загорелые россияне — в экзотической стране. Они совершили перелет через половину земного шара, чтобы оказаться там, где отдыхают только по-настоящему богатые (уже не в первом поколении) люди. Неброские, но совершенные формы особняков на Лазурном берегу. Яхта с капитаном в бело-черно-золотой форме. Дорогие породы дерева, использованные в отделке. Вышколенная команда…

И вот, наконец, середина двухтысячных. Что же мы видим? Нет больше слишком толстых золотых цепей, чересчур доступных девушек, эксклюзивных автомобилей, яхт и закрытых клубов. То есть все это есть, даже малиновые пиджаки, пересыпанные нафталином. Но все это — не роскошь. А роскошь — это отличный спектакль, на премьеру которого можно специально слетать в Вену, или, напротив того, из Лондона в Москву. Хорошая книга. А еще тайга. Долина гейзеров. Тихий финский пейзаж, с которым ты один на один. Безо всяких индустриальных удобств. Но зато с настоящей тишиной. Спокойствием. Бескорыстной дружбой. Искренней любовью. И — уважительно-равнодушным отношением ко всему, что не есть человек, не есть простые человеческие отношение, не есть покой.

Но если это роскошь и высшая точка развития русского (он же мировой) капитализма, то что же тогда такое норма? Если это результат тяжелейшего экономического пути, цель и смысл истинного богатства, то о чем же тогда писали Пушкин в «Пиковой Даме», Толстой в «Анне Карениной», Чехов в «Степи», Пастернак в зимних главах «Доктора Живаго», Солженицын в сельских главах «Круга первого», Астафьев в «Царь-рыбе»? Зачем, спрашивается, огород городить, втягиваться в приватизацию и переприватизацию, зарабатывать кучу денег, спасать их от кризиса и отъема, конфликтовать с конкурентами, выходить на первичное размещение, сливаться и поглощать? Ведь простые чувства, простые наслаждения, простая природа нам даны и так, от рождения — в отличие от золотой цепи, «Бентли» и «Тиффани»?

Ну, во-первых, в нашем странном мире заказать вертолет для заброски в тайгу законным образом может лишь самый верхний слой экономически состоятельного общества. А во-вторых, ощутить роскошное величие простого идеала можно лишь на фоне напряженного нервного труда, на фоне преходящих ценностей (на которые тоже нужно для начала заработать), на фоне второстепенных вещей, без которых не откроется смысл первостепенного. Так что имеет смысл работать. Наращивать капитал. Ради того, чтобы однажды почувствовать свободу от него и всего, что с ним связано. Свободу, которая без него подчас недоступна.