Опыты и эксперименты

Вот настоящий В. Ерофеев сетовал еще в конце 60-х в своей бессмертной поэме, что де нынешняя молодежь совсем не хочет ставить опыты на себе, ну, типа того, проснусь после такого количества и качества или не проснусь, не дерзает, одним словом.

Да это, собственно, несмотря на сногсшибательное обаяние автора, – ни что иное, как вечное представление о пресловутом «нынешнем» поколении на наш слегка новый старый взгляд. На самом деле все ставят опыты на себе, вернее, все мы – подопытные. Однако лишь единицы пытаются обернуть дело так, будто они сами расписывают эксперимент, будто бы свою собственную проверяют гипотезу, идею, будто на свой вопрос пытаются получить ответ. Эти единицы являются в полном смысле слова естествоиспытателями. В отличие от ученых, которые всю жизнь списывают друг у друга, компилируют, хитрят и изворачиваются как могут, попав волею судьбы в сферу преднамеренного и планового однобокого изучения законов бытия. Но и ученых-то подлинных за всю историю науки – единицы. И это, безусловно, лишь те, кто, так или иначе, ставил опыты на себе. Ну, выпил, например, культуру холерного вибриона и запил соляной кислотой. И доказал. И даже жив остался – ибо прав был онтологически!

А люди в целом так падки на всякую остренькую лжеинформацию… Это ведь только кажется им, а скорее даже, это симулируют они сплошь и рядом, что им, видите ли, нужно все знать, владеть ситуацией. Чтобы, дескать, разобраться, а в чем там разбираться? Все это типичные жалкие отговорки тех, кто увяз, погряз, не в силах соскочить. Разобраться… Знаем, знаем. Колоться, чтобы разобраться, в чем кайф кайфа, достичь зловонного уровня правящих бал, чтобы узнать, каким образом нами управляют. Все эти исследования – лишь сопутствующие товары порока. И больше ничего. Любое разоблачение на самом деле – та же реклама, пропаганда и проч. И каждый охвачен этим злом в меру своей испорченности. Вот я, например, не пью, не курю, не ширяюсь и т.д. Но кроме множества других грехов я, как на рельсах, физически неспособна соскочить со своего слабо порочного, но порочно слабого пути. И я туда же. Я буду убежденно доказывать кому-нибудь, кто подвернется и не увернется, что сказать «загаженный» вместо «засранный» – пошло и неточно. И вообще, сквернословие, общепринятое сквернословие отражает нашу нынешнюю жизнь, эпоху, цивилизацию. Только язык и живет при любых обстоятельствах. Именно поэтому материться, так сказать, разрешается – по техническим причинам. Будто когда-то отчаяние и остервенение не пронизывали бытие и не служили отражением основополагающей нестерпимости жизни.

В том-то и дело, что внутри каждого порока имеется мощнейшая опорная структура, придающая ему устойчивость и включающая не только «низость» во всех смыслах центра тяжести, но и обширную службу пиара, хитрейшие, как у вируса какого-нибудь, механизмы внедрения и т.д. и т.п.

Все это не новость. Совсем. Но вот этот способ, который каждый сам выбирает для себя, это оправдание обязательное своего участия, участия как элемента чуть ли не образования… Такая это, иногда покажется, – гадость, слабость, низость. Нет никакой действительной нужды ковыряться в помойке. Это порок. Нет и бедности такой, чтобы единственным выходом было копаться в блевотине. Согласие на участие во зле жизни – личный вклад в это зло, не более, но и не менее. Есть один несомненный и достойный способ борьбы – неучастие. Но неучастие – осознанное или инстинктивное? Априорное или достигнутое на основании опыта? Если исходить из того, что «раскаявшийся грешник дороже праведника», то получается, что на основании опыта – все же будет поувесистей. А тогда вновь хитровато торжествует опытное хозяйство, расползшееся по всей земле, выработавшее у своих адептов толерантность к ладану, более того, – сами знаете…

И все же, кто из нас действительно не уважает в большей степени тех, кто прошел огонь, воду и медные трубы, нежели всей подлинной жизни по существу избежавших. Да и кто может поручиться, что эти, последние, все равно не побывали в укромном кабинете и не были склонены к сотрудничеству, пусть даже и фактически не состоявшемуся, не являются злостными онанистами, ну и так далее. Остаются только святые, отшельники, ибо даже юродивые могут оказаться осведомителями – запросто, хоть эта идея и отдает сюжетом советской комедии.

Опыты, опыты… В голодные и свободные начальные 90-ые годы нашей славной истории мне пришлось, хватаясь за любой шанс заработать на жизнь, поучаствовать даже в составлении базы данных по боевым отравляющим веществам на французском языке, которого я практически совсем не знала, а компьютер только видела на чужих столах. Кстати, справилась весьма успешно и в срок. Но речь не об этом отнюдь. Интернета никакого у нас на работе еще не было, пришлось ехать в какой-то международный центр, где переквалифицировавшиеся вовремя дяденьки за очень умеренную плату скачивали всю имеющуюся в мировом сундуке информацию по интересующему вопросу. Первый раз они записали мне на пару дискет сведения об иприте на английском, естественно, языке, из имеющихся уже баз данных и пообещали, что только читать это мне придется месяца два. Плохо знали матерей-одиночек-энтузиасток. Я читала, переводила, вникала, осваивала, – все одновременно. И вдруг мне попалась довольно-таки современная статья, в одном из самых престижных научных журналов мира, посвященная, казалось бы, всего-навсего, метаболизму иприта в организме. Ну, там, для непосвященных, нечто о том, как быстро и на какие штуки он распадается, как долго циркулирует в крови в неизменном виде, да как быстро, с мочой, калом или выдыхаемыми парами и в каких ипостасях выводится из отравленного организма.

Так вот, опыты эти проводились в 90-е годы 20-го века на терминальных раковых больных, которым жить осталось по представлениям врачей приблизительно часа 72, по-простому – за три дня до предполагаемой смерти. Иприт им вводили внутривенно.

Я уж не говорю, что никакой научной ценности такие опыты не имеют, ибо в такой ситуации ни одна система организма, в том числе выделительная, не работает нормально и никаких, следовательно, сведений, годных для выводов об отравлении относительно здорового персонажа, типа солдата, не несут.

Я, признаюсь, была потрясена фактом проведения такого рода исследований и спокойной публикации полученных результатов. Изучали не больного, пусть даже и безнадежного, а иприт.

В чем же суть прогресса? Вероятно, ответив на этот вопрос, можно снять все или почти все остальные. Легче, конечно, по-пробовать перечислить, что в человеке и в человеческой жизни остается неизменным, неизбывным, неизбежным и т.п. Выражаясь только что вышедшим из моды языком – двойные стандарты. Мы и они. Они – материал для нашего, я уж не говорю даже, благоденствия, – Познания. Но ведь это всегда маячило и проглядывало сквозь любое, хоть даже совсем мелкое бытовое наблюдение. Всегда пугал и останавливал мысль вопрос – неужели одни являются наглядным пособием, а другие учатся уму-разуму? Сам себя зачисляет человек в ту или иную группу или зачислен волею судьбы? Детские вопросы, следовательно, и ответа ждать – инфантилизм.