Жизненный опыт

Допустим, в этот конкретный день наша подопытная крыса не ощутила в своей душе подъема определенного сорта. Такого, какой обычно позволял ей писать по утрам крысиные мемуары или даже совсем короткие заметки. Они обязательно, конечно, затеряются потом в стружках, коими засыпают ее пластиковую клетку. Но все равно, это занятие придает ее существованию некий статус, который без него съезжает буквально на глазах. Печально…

Но тут вот какая история. Ей показалось, что ставящий на ней почти безболезненный эксперимент аспирант – к ней неравнодушен. Что-то теплое вдруг разливается в кафельномертвенном помещении, когда он появляется. Он говорит с ней на почти совсем непонятном языке. Ему надо от нее чего-то своего, ей практически непонятного, хотя какие-то крысиные догадки и аналогии бродят, конечно, в ее недурственно развитом мозгу. Безусловно. Что-то ей все это напоминает, может быть, даже весьма подозрительное. Но он ласков с ней, вот в чем проблема. Это окупает все. Правда, с другой стороны, теперь у нее обострился совсем уж было позабытый комплекс лысого хвоста. Господи, ну зачем он ей, такой омерзительный, так ее портящий! Вот у хомячков, морских свинок ничего нет такого, пугающе-неприглядного. За что ей, такой умной по сравнению с ними, этот жуткий хвост! Хотя ясно и ежу, что именно по-этому. Но ведь есть же вот кошки, которые и прекрасны аж до полного совершенства, и умны. И в люди пробиваются относительно легко. Нет, ясно, что не всегда. Ну не может, простите, крыса особенно сильно горевать по поводу участи бездомных, потерявшихся и попавших после отлова на бойню или в острый опыт красавицах, а также – о задушенных собаками неуклюжих, толстых, избалованных, зацелованных кастратов. Не может, по крайней мере, совсем искренне – не может.

А тут вот получается, что получается. Ей приходится сознательно мириться с тем, что милый и неопознанный объект ее переживаний относится к ней с симпатией, несмотря на кучу всяческих но, и что симпатия эта на самом деле просто сопровождает какой-то небольшой отрезок его непостижимого существования, что он потом либо просто исчезнет, либо умертвит ее. Кто ж знает протокол его эксперимента. Если честно, он делает ей периодически кое-какие уколы, в частности в хвостовую вену. Мучение? Ну в какой-то степени – конечно. Но привыкнуть и вытерпеть вполне можно. У некоторых крыс и особенно у мышей эта самая столь ценная для экспериментаторов вена, как назло, спадается и превращается в недоступную игле ниточку, – стоит только скрипнуть двери. Может, и не к ней пришли, а все равно – ах, и все тут. Мышей берут, чтобы вытащить из клетки, за хвост, а крыс – металлическим корнцангом. Защелкивают крепко-накрепко складку шкуры на холке. Очень неприятно. Еще неприятнее признаваться, что «мой» тоже поступает так. Видимо, иные подходы – за гранью их воображения. Но что-то есть в нем все равно… Мышиные люди иногда приносят стаканчик с горячей водой и, чтобы вена разбухла, погружают хвост в этот стакан. Как будто бы там, на своей территории, они поступают и еще хлестче, – мышь перед кровопусканием, целиком, живую, сажают на несколько минут в горячий безвоздушный ящик.

А вот он приходит, пусть даже и внезапно, а она как будто чуть-чуть заранее ощущает его приближение, и вена ее длинного бледного позорного хвоста, несмотря на бурю эмоций, все равно не спадается, а героически пребывает в рабочем состоянии, хотя и не всегда она нужна оказывается…

Нет, в том-то и дело, у нас все-таки все обстоит иначе. Он, между прочим, часто очень приятным голосом говорит что-то такое успокоительное, что можно было бы понять как заверения в том, что он получит необходимые ему результаты, не убивая ее. Но, увы, именно тут, тут-то и запрятан самый тяжелый поворот крысиной судьбы. Крысы-то ведь после эксперимента все равно уже больше никому не нужны и могут оставаться жить только в силу инерции и халтуры, присущих тем, кто ими, их жизнью, распоряжается. Благодаря бардаку бесцветное существование может продлиться. Забивать ненужных тоже никому особенно не хочется, вот и зависит срок жизни от таких, казалось бы, посторонних вещей, как завоз партии вновь заказанных свежих особей – ну, типа сажать некуда. Или от смены власти в виварии, когда в качестве имитации новых веяний – вдруг спохватываются, что, мол, корм и прочие расходы надо экономить, а для этого всех невостребованных требуется как можно скорее забить.

Да, обо всем этом надо бы ей как раз и успеть написать, ибо другого способа отреагировать на действительность с использованием интеллекта – нет. Но и этот стал как-то все более тягуч и непродуктивен. Уж если кто и прочтет, допустим, писания аспиранта, хотя бы просто по служебной необходимости, то ее творения – что говорить, никто ведь их просто в упор не видит, их как бы и нет, они-то уж никак не соответствуют принятым нормам и формам, которые устанавливают вершащие судьбами – для божьих тварей.