МАКС* И САША* «Разговор с журналистом о моей частной жизни кажется дикостью»

Максу 33 года, он совладелец ресторана, Саше 30, он топ-менеджер в небольшой международной компании. Несколько месяцев спустя после этого разговора у Макса родился сын. Он несколько лет думал о ребенке, и в конце концов завел его с близкой давней подругой, гетеросексуальной женщиной. Макс по несколько раз в неделю приезжает к ребенку, остается на ночь и на все выходные. Постепенно вся большая семья матери его ребенка стала семьей и для самого Макса, и для его парня.

САША

Не припомню, чтобы я как-то страдал или переживал особо в юности из-за своей ориентации. У меня вообще запоздалое развитие в этом смысле: только лет в 17 стал интересоваться этими вещами и понял, что тянет меня к парням, а не девушкам. Тогда же у меня был первый секс, а первые отношения случились только в 24 года. Это была очень сильная влюбленность, с таким немного нездоровым надрывом.

Мои родители не знают, есть ли у меня кто-нибудь, только потому, что никогда не спрашивали. Они не вмешиваются в мою личную жизнь, и для них главное — чтобы я не был наркоманом, алкоголиком и на работе не засиживался допоздна. На работе тоже этот вопрос никогда не вставал. Вообще, никаких мучительных камин-аутов у меня не было. Близких друзей, которым имеет смысл рассказывать, у меня не так много, и никакой драмы там не было: я спокойно сообщил, они приняли к сведению, и все. Помню, мы еще в студенчестве снимали вчетвером двушку, и, конечно, было тесновато, но никто из моих друзей-натуралов не возражал, когда мой парень приходил ко мне в гости.

Через несколько месяцев после того, как мы начали встречаться с Максом, один из моих близких друзей пригласил нас на свадьбу. Был такой очень торжественный, красивый праздник: конец лета, белые шатры и столы на открытом воздухе. Все, конечно, были приглашены со своими семьями, девушками и парнями. Ну, и я тоже приехал со своим парнем. Мы пришли с Максом как пара, это было всем очевидно, но не создало ни малейшей неловкости. И друзья, и родители были нам рады, никто косо на нас не смотрел, даже люди старших поколений. Макс танцевал с мамами жениха и невесты, в общем, вечеринка удалась, один из самых веселых праздников на моей памяти.

Я слышал от приятелей-геев, что их «выход из шкафа» на работе или в семье заканчивался неприятностями, но со мной ничего такого не случалось ни разу. Мне кажется, что у меня от высокого роста больше проблем, чем от ориентации — часто лбом ударяюсь об косяк и не помещаюсь на полке в поезде. В жизни есть много поводов для беспокойства и помимо вопроса, как кто отнесется к моей ориентации. Меня самого больше волнует общий смысл происходящего в жизни и в нашем обществе, не связанный непосредственно с моей ориентацией. Меня беспокоит не только антигейский закон, но все эти законы, которые сейчас принимают. Меня волнует, какой смысл в том, чем я занимаюсь. Как бы так не просто делать карьеру, а приносить осязаемую пользу, чтобы то, что я делаю, кому-то помогало. Думаю о детях. Все это занимает меня больше, чем тот факт, что я гей.

МАКС

Вообще-то это унизительно. Я не против публичного разговора о геях в принципе, не против откровенных рассказов и смелых признаний. Возможно, для кого-то действительно важно проговорить все это публично, я не возражаю ни секунды. Но лично мне разговор с журналистом о моей частной жизни кажется дикостью, я же не знаменитость.

В моей жизни, как в жизни любого человека, было много страхов, неуверенности и обиды. Но, кажется, самое сильное унижение я испытываю теперь, когда журналист предлагает мне поговорить не о социальных проблемах, не о бизнесе и не о мировых кулинарных тенденциях, и даже не о проблеме гей-браков, а вот буквально о моей частной жизни — каково мне быть геем и какие со мной приключались истории в связи с этим? Это, мне кажется, унизительно не только для меня, но и для журналиста. И в эту тупую ситуацию нас всех поставили идиоты, принимающие античеловечные законы.

Когда пару лет назад в Москве запрещали гей-парад, мой друг, иностранец, спросил, почему я не поддерживаю гей-активистов. Я ответил, что у нас в стране нет прав не только у геев, но и у инвалидов, сирот, пенсионеров, женщин — ни у кого. В западных странах геи добиваются законных браков для себя, чтобы, например, иметь возможность посещать в больнице своих партнеров. У нас я не мог добиться, чтобы меня пустили в больницу к родной маме. Попасть к ней мне удалось, только заплатив взятку. У нас вообще очень плохо с гражданскими правами, и добиваться отдельного права на гей-парад я не видел смысла.

Теперь ситуация изменилась. В регионах и Госдуме принимают гомофобские законы, причем геев и лесбиянок пишут в одну строку с педофилами. Но самое страшное, что пострадаю не я, сформировавшийся уже человек, а дети, подростки, для безопасности которых как будто бы принимают этот закон. Теперь подростки-геи будут чувствовать свою ущербность, а гомофобы — свою правоту, и чем это кончится, я не хочу даже думать.

Теперь у меня есть ребенок. И я все время думаю о его будущем. Боюсь за него, потому что сейчас обсуждается идея лишать геев родительских прав — не только на усыновленных, но и на собственных биологических детей. Я не верю, что этот закон могут принять. С одной стороны, не хочется светиться сильно, чтобы не привлекать внимание. С другой, наверное, публичный человек более защищен. Как нам следует себя вести в этой ситуации, честное слово, не знаю.

—Записал Карен Шаинян

Интервью впервые напечатано в журнале «Афиша» № 339 (25.02.2013). Публикуется с разрешения журнала. Обновлено и дополнено автором