Уходи, пока можешь (Новелла)

Мне 76 лет, я живу в доме престарелых, и я решил начать вести дневник. Вы, наверное, подумаете, вот мол, очередной старый дурак, выживший из ума, решил поделиться никому не нужными воспоминаниями о «шветлых» днях своей юности. Может, оно и так, да только показывать я никому свои записи не собираюсь, по крайней мере, при жизни, да.

Решил писать для себя, для собственного спокойствия что ли, чтобы не чувствовать себя окончательно выжившим из ума стариканом. А беспокоит меня мое прошлое, вернее, одно происшествие, которое случилось со мной больше пятидесяти лет назад.

И все, что мной изложено в этом дневнике – правда – от первой буквы и до последней точки.

Дело в том, что с возрастом память моя преподносит мне все больше сюрпризов – события суточной давности вспоминаются с трудом, а события, произошедшие со мной 40-50 лет назад, я помню в мельчайших подробностях, хоть книгу пиши. Наша медсестра Танечка называет это словом, похожим на красивое иноземное женское имя, – деменция. А по мне, так склероз это, мать его. Да суть не в этом.

Я часто замечал, что чем старше человек становится, тем ярче цвета его прошлого и тем бесцветнее настоящее. Я вот точно помню пустой холодильник и вечные побегушки за два дня до «получки» по знакомым в поисках «взаймы», но все эти воспоминания окрашены оттенком солнечного дня, как будто жил я не в пасмурной Мурманской области, а на юге России, где-нибудь в солнечном Краснодаре.

Так вышло, что по приказу о распределении после окончания политехнического института я попал на механический завод в небольшом городе в Мурманской области. Нечего и говорить, зашибали мы знатно с коллегами по цеху, выпускниками таких же институтов, присланными сюда со всей страны. Вечером после окончания смены мы бродили по городу, в котором по тем временам было всего лишь три питейных заведения, где часам к восьми вечера набивалось битком народу, и столики со стульями выставляли даже на улицу, поскольку вместить всех желающих впасть в алкогольную нирвану эти заведения не могли по причине своих скромных размеров.

Приехав в заводской городок, я был, как сейчас говорят, в активном поиске и, освоившись в общежитии, немедленно занялся отысканием свободной на час, неделю или на всю жизнь девушки, это уж как получится, думалось мне.

Надо сказать, что, несмотря на все наши поисковые усилия – мои и трех таких же молодых разгильдяев-собутыльников, женский пол немногочисленного населения городка упорно нас игнорировал. Может потому, что, приходя в очередное кафе с целью познакомиться, мы были уже, как тогда говорили, здорово подшофе, а, может, их пугал голодный блеск глаз половозрелых самцов, изрядно подогретых алкоголем и длительным воздержанием от общения со слабым полом. Словом, личная жизнь не клеилась, а вечера, которые было нечем заполнить, были похожи один на другой, и не виделось конца и края этим холодным, рано начинающимся на севере России летним сумеркам. А впереди еще была по-настоящему холодная, северная зима…

В один из пятничных вечеров я и несколько моих коллег решили «обмыть» первую премию, выданную нам за перевыполнение квартального плана, в неподалеку расположенном от заводской общаги кафе.

В душном зале кафе на импровизированной танцплощадке под «Шизгару» в свете мигающих цветных лампочек топтались длинноволосые парни и коротко стриженные с немыслимыми начесами девчонки, взмыленная официантка с бешеным взглядом сновала между столиками, как-то ухитряясь удерживать на одной руке поднос с тарелками, уставленными в два яруса, бутылками «Агдама» и (о, обжигающий глотку, нектар моей молодости!) портвейном «777».

Усевшись за свободный столик, я начал рассматривать сидящих в зале людей, машинально отмечая, что за два месяца пребывания в городе почти каждое лицо стало мне знакомым, с каждым парнем или девушкой, находящимися в зале, я так или иначе пересекался либо на работе, либо встречал на улице маленького городка. В этот момент я осознал, что мне до смерти надоели одни и те же лица, которые я вижу, и одни и те же места, где я бываю, и меня охватило тоскливое предчувствие пустоты очередного алкогольного вечера.

Я решил выйти на свежий воздух покурить, чтобы как-то сбросить внезапно накатившую тоску. У крыльца кафе толпилось с десяток вспотевших от танцевальных усилий парней, отдельной кучкой стояли девчонки в новомодных миниюбках, ежась от пронизывающего ветра прохладного северного августовского вечера.

Безуспешно чиркая на промозглом ветру спичкой в попытке прикурить, я неожиданно увидел девушку, одиноко стоящую под электрическим фонарным столбом, да так и остался стоять как дурак с незажжённой сигаретой в руке. Картина эта по сей день так и осталась, словно впечатанная в моем сознании. Хрупкая фигурка в легком белом платье, темные волосы собраны в низкий пучок, несколько выбившихся и упавших на щеку прядей. Она стояла ко мне в профиль, и я смог даже в неверном свете электрического фонаря разглядеть ее точеный профиль и взгляд, устремленный будто в себя. Она курила и мне показалось, что что-то не так с ее сигаретой. Приглядевшись, я понял, что она (да-да) курила сигарету через мундштук. Я мог дать руку на отсечение, что в кафе ее не было. Да и раньше я ее ни разу не видел. Однако в облике девушки мне показалось что-то странно знакомым, каким-то родным что ли, и через секунду я вспомнил.

В детстве пару-тройку месяцев в год я болел жесточайшей ангиной и месяцами валялся в кровати. От делать нечего я за короткое время прочитал всю мамину библиотеку, которая, надо сказать, была весьма и весьма разнообразна. В одном из сборников стихов поэтов Серебряного века была фотография Ахматовой в профиль, которая курила сигарету с мундштуком, легкая дымка окутывала ее профиль и тонкую поднятую руку со слегка надломленным запястьем.

Девушка, как будто услышав мои мысли, коротко взглянула на меня, затем посмотрев куда-то поверх меня, неожиданно спросила:

– Вы не хотите меня проводить?

Несмотря на то, что такой прямой вопрос застал меня врасплох, я почему-то понял, что адресовался он именно мне, хотя за спиной у меня маячило не меньше десятка курильщиков мужского пола. Промычав что-то невразумительное, я подошел к ней и некстати севшим голосом представился:

– Сергей.

– Ия.

Плавно развернувшись, она прошла вперед несколько шагов, я двинулся за ней. Мне тогда смутно подумалось, что в ее манере двигаться было что-то необычное, она двигалась как в замедленной съемке, как…под водой, нашел я для себя подходящее определение.

– Ну и где же живет наша прекрасная незнакомка, – я пытался придать разговору шутливый тон.

Промолчав, одной рукой она взяла меня под руку, а другой неопределенно махнула в сторону окраины города.

Минут пять мы шли молча и, честно говоря, я был готов идти с ней вот так хоть до Северного полюса, но я все-таки решился задать мучавший меня вопрос:

– Ия, у тебя кольцо на безымянном пальце. Ты замужем?

Усмешка тронула ее губы:

– Можно сказать и так.

– Тогда, куда мы идем? – растерялся я.

Остановившись, она внимательно посмотрела на меня и спокойно ответила:

– Ко мне домой, ты же хочешь этого?

Смотря неотрывно на ее прекрасное бледное лицо в серебристом холодном свете луны, я почувствовал, как мой пульс на рекордной скорости разгоняется до легкого шума в ушах, ибо любой мужчина, получив приглашение побывать у женщины дома в час ночи, понимает подтекст такого приглашения.

Да черт с ним, с этим мужем, он, наверное, бывший или что-то в этом роде, потом разберемся, такие хаотичные мысли срочном порядке генерировал мой мозг, пытаясь совместить желаемое и действительное.

К этому времени мы пересекли окраину города и шли по направлению к небольшому леску, начинавшемуся в метрах ста от городка.

– А, я понял, ты живешь в той деревеньке, за лесом. Забыл название, – я защелкал пальцами, с улыбкой посмотрел на Ию, которая шла уже, слегка отстранившись, опустив ресницы и чему-то улыбаясь. У меня вдруг сжалось сердце от нехорошего предчувствия, совершенно необъяснимого, как будто я скоро потеряю что-то важное, что-то, что мне дороже всего на свете.

Не веря собственным ушам, я вдруг ни с того ни с сего бухнул:

– Я люблю тебя.

Ия слегка вздрогнула, на секунду мне показалось, может быть, виной тому был обманчивый свет полной луны, ее лицо исказила страдальческая гримаса человека, испытывающего невыносимую боль, но это выражение тут же исчезло как мелкая рябь на воде, колеблемой ветром.

Она ничего не ответила, да я почему-то и не ждал ответных признаний. В полном молчании мы вошли в небольшой ельник, еле различимая тропинка стала узкой, Ия прошла вперед, я уныло плелся позади. В голове моей была полнейшая каша, состоящая из кольца, бывшего или настоящего мужа и моего необъяснимо глупого мальчишеского поведения. Она, наверное, считает меня кретином, процесс самобичевания, столь милый сердцу каждого интеллигента, был прерван неожиданной мыслью.

Август в Мурманской области хоть и считается, как и везде, летним месяцем, однако ночью температура выше плюс десяти градусов не поднимается. На мне был твидовый плотный пиджак, Ия же была в летнем белом платье с открытыми плечами, да и при себе у нее совершенно ничего не было – какой-нибудь сумочки, ридикюля или, на худой конец, кошелька, куда там обычно женщины кладут всякую свою лабудень – помады, зеркальца, сигареты. Даже мундштук, который она держала у кафе в руках, куда-то делся. Тьфу на тебя, ну и дурак, подивился я сам на себя, что же ты даме даже пиджака не предложил, а все туда же – люблю-не могу.

– Ия, ты, наверное, замерзла сов…, – тут я осекся, потому что в этот момент справа от нас раздался громкий хруст сучьев, одновременно мне в нос шибанул резкий запах мокрой псины. Я очень сильно стал надеяться, что мое сознание вот уже в очередной раз за сегодня выделывает коленца, и все это мне показалось, но волчий вой и прерывистое дыхание крупного зверя совсем близко справа подтвердили, что я не выпал из этой чертовой реальности и нам обоим нужно побыстрее убираться из леса.

Ия, выделявшаяся белым пятном на фоне мрачного ельника, не меняя своей плавной, замедленной походки, слегка повернула голову вправо, и я услышал обрывки ее бормотания:

– Аме тама…сердце воды…из воды пришел… к воде уйдет…он мой…

Движение справа внезапно прекратилось, стало так тихо, что некоторое время я слышал лишь свои шаги да сбитое страхом дыхание. Спустя несколько минут лес кончился, и мы вышли к небольшому озеру, поблескивавшему в темноте как лоскут серого шелка.

Ия остановилась.

– Мы пришли, – сказала она, неотрывно глядя на воду. Мне показалось, что голос ее стал ниже и слова давались ей вроде как с усилием. Она сделала несколько шагов и, не снимая своих белых туфель, зашла в воду.

Остолбенев от неожиданности, я смотрел на нее и вдруг услышал тоненький вибрирующий звук, как если бы металлом скребли по стеклу, который нарастал с каждой секундой. Вода вокруг запузырившегося платья Ии начала странно вибрировать, образовав небольшую воронку, в центре которой она стояла. Ия обернулась и посмотрела на меня.

Липким змеиным холодком страх пополз у меня по спине, когда я увидел ее глаза – черные, без намека на белок или радужку, вдруг она странно округлила рот буквой «о» и, глядя на меня, сказала:

– Уходи, пока можешь.

При этом ее губы не двигались, рот оставался округленно открытым, а слова доносились как бы изнутри нее, как будто говорило нечто, пытавшееся с трудом говорить, как человек, слова выходили искаженными, прозвучало как будто:

– Уоди, пока ожешь.

В ужасе я попятился к кромке леса, не в силах отвести взгляд от нее, вдруг внутри меня как будто щелкнул переключатель, наверное, с запозданием включился инстинкт самосохранения, и я побежал, побежал так, как не бегал ни до, ни после этого случая.

Ветки хлестали меня по лицу, ночной ветер свистел в ушах, по-моему, я два раза упал, но точно не помню.

Выбежав из леса, я остановился, чтобы перевести дух. Вдруг на левой щеке я почувствовал горячий липкий поцелуй, вздрогнув, я дотронулся до щеки, на ней было что-то теплое и липкое – из левого уха шла кровь. В этот момент я отчетливо услышал шелестящее из леса «еще встретимся…».

Как добрался до общаги в ту ночь, я не помню, по-моему, я так и бежал без остановки через весь город, собирая удивленные взгляды гулявших по городу компаний с гитарами и песнями.

С той ночи прошло почти полвека, а ответов ни на один вопрос о случившемся тогда, я так и не нашел. К слову сказать, я так и не женился. Сначала было как-то не до этого, потом я пытался искать девушку, хотя бы отдаленно похожую на мою темноволосую Ию, но, как говорилось в одной популярной песенке, «…я не встретил повторений и не стоит их искать…».

Да и потом, кому нужен чудаковатый парень, тугой на левое ухо (позднее врачи диагностировали серьезное внутреннее повреждение барабанной перепонки левого уха) и боящийся воды в любом виде, если только она не в чайнике или тазике.

Иногда мне снится Ия, такой, какой я увидел ее в первый раз, она стоит под фонарем в белом платье, темные волосы собраны в низкий пучок, выбившиеся пряди падают на щеку, она поворачивается ко мне, смотрит на меня долгим внимательным взглядом и говорит шепотом, улыбаясь: «Еще встретимся…»

* * *

Каждое утро в государственном бюджетном учреждении «Социальный центр реабилитации инвалидов и пенсионеров», попросту именуемом в городе старперкой, начиналось одинаково. В шесть утра заспанные медсестры в мятой светло-голубой брючной униформе передавали дежурство своим бодрым и выспавшимся сменницам.

Медсестра Танечка Ивлева относилась к той редкой категории медицинских работников, любивших свою профессию, и по праву считалась одной из лучших медицинских сестер центра. Конечно, со своей квалификацией, умением ладить с людьми, врожденным тактом и порядочностью, она могла бы найти место, более высокооплачиваемое. Вот, совершенно недавно ей предложили место медицинской сестры в Москве, в частной клинике для худеющих. И работа непыльная, всего и делов-то – ставить инъекции, раздавать таблетки, да заполнять медицинскую документацию. Никаких загаженных уток, банных дней, после которых она еле домой добредает – руки-ноги гудят. Каждого старика надо поднять, а неходячих много, дотащить до душевой, обмыть, в том числе, причинные места. Иной старик – одни мощи, в чем только душа держится, а весит как здоровый упитанный мужчина в самом расцвете сил. И в чем тут секрет, наверное, правда, думала Танечка, кости тяжелеют с возрастом, так говорят старики.

Но от предложенного места Танечка отказалась. Во-первых, от длительных поездок на автобусе ее укачивало, а во-вторых, привыкла она к своей старперке, бросать как-то жалко, даже свои любимчики появились. Старикам-то многого и не надо – одному улыбнулась, другому смешную историю рассказала, услышанную в электричке, глядишь, стихает ворчание, потухает едва начавшаяся склока соседок по палате. Так и звали пациенты дома престарелых ее – не Таня или Татьяна, а именно Танечка.

Ровно в 5.45 – опозданий она не любила – Танечка появилась на посту, стеклянной будке на первом этаже центра реабилитации, чтобы принять смену у Ларисы, молодой медсестры, у которой только две недели назад закончилась стажировка.

Лариса, увидев сменщицу, вскочила со стула, изогнувшись, потянулась, сцепив руки в замок.

– Ой, Танька, как тебе это удается, никогда не опаздывать, да еще и раньше приходить.

На щеке у Ларисы алел след от пуговицы. «Опять спала, наверное», – подумала Танечка, но ничего не сказала.

– Таньк, а у нас один сегодня прижмурился.

Танечка поморщилась, услышав скабрезное словечко, дав себе слово, в дальнейшем подкорректировать понятийный аппарат коллеги.

– Ну этого, помнишь, который с придурью, воды все время боялся, все забываю, как звать.

– Сергей Никифорович, – машинально отозвалась Танечка.

– Ну да, Сергей Никифорович. Ты только подумай, сколько здесь жил, в банный день в ванную не усадишь, стой, видите ли, держи его под душем, – возбужденно тараторила Лариса, – захожу сегодня часа в четыре утра в душевую, мне показалось, свет горит, и на тебе, картина маслом. Сидит этот, значит, Сергей Викторович в костюме с галстуком в наполненной ванной. И вид такой, знаешь, блаженный, сам улыбается, а глаза закрыты. Я думаю, ну все, приехали, у старика крышу рвануло, эскузи я в джакузи, за плечо его тормошу, а он холодный весь. И в руках тетрадку какую-то держит. Я к дежурному, зав. отделением, буча такая была, только увезли жмура. Тут у вас, я гляжу, не соскучишься.

Не дослушав сбивчивый речитатив Ларисы, Танечка вышла с поста, прошла мимо душевой, остановилась около семнадцатой палаты, дверь в которую была открыта. Скудный скарб Сергея Никифоровича, состоявший, в основном, из книг, был уже разворошен пронырливыми санитарками, знавшими наверняка, что родственников у старика нет и делить его пожитки будет некому.

Танечка медленно зашла в палату, на подушке еще виден был отпечаток его головы, одеяло аккуратно заправлено. «Он вообще аккуратистом был», – подумала Танечка, самый тихий и непритязательный пациент, ее любимый пациент. Ночью, во время дежурств, когда спать хотелось сильно, но ни в коем случае нельзя, зная о бессоннице Сергея Никифоровича, она частенько заходила к нему, и они подолгу разговаривали обо всем. Не было, пожалуй, в жизни Танечки человека, который так спокойно и доходчиво мог объяснить суть любого житейского, да что там говорить, и философского вопроса. Своей библиотекой Сергей Никифорович по праву гордился, и Танечка с удовольствием обменивалась с ним книгами, после прочтения которых они иногда до ожесточения спорили, но даже после самых бурных словесных дуэлей, Сергей Никифорович виновато разводил руками и говорил: «Ну полно вам горячиться, Танечка, давайте лучше пить чай».

Не в силах сдерживать подступающие слезы, она рассеянно подошла к письменному столу, заставленному книгами, на столе лежала мокрая тетрадь, наверное, та, про которую говорила Лариса. Танечка раскрыла набухшие от влаги линованные листы. Слова, написанные почерком Сергея Никифоровича, разобрать было невозможно – чернила расплылись синими разводами, сухой осталась только концовка. Татьяна придвинула тетрадку к себе поближе и сумела только разобрать – …шепотом улыбаясь, – еще встретимся…