En route[8]

«…И пусть у гробового входа

Младая будет жизнь играть,

И равнодушная природа

Красою вечною сиять».

(А.С. Пушкин, «Брожу ли я средь улиц шумных»)

…Снова Новый Год, снова канун – 31 декабря. К океану. Холодно и ветрено, а у океана особенно. Власти города позаботились о безопасности населения на случай очередного «Сэнди»: поставили вдоль побережья хитроумые заборчики, которые помешали бы волнам накатиться внезапно… Нахожу проход меж заборов, выхожу к океану. Удивительное зрелище: по всей поверхности ходят серые волны, волнуется серый океан. Справа от меня странная группа – то ли туристов, то ли бомжей. Посовещавшись, по очереди раздеваются и робко идут в ледяную ребристую воду. Им, вероятно, нужно как-то помыться, но… Моржи? Ах, моржи. Между тем слева от меня появилась коротко стриженная девушка. Стремительно подошла к самому берегу, бросила наземь рюкзак, быстро разделась донага и побежала-полетела в волнующуюся воду… Вау! Влетела, окунулась, проплыла несколько метров; вернулась – выскочила из воды, быстро вытерлась полотенцем, стала одеваться… Я ушла. Мне нужно было успеть купить что-нибудь для студии, где обычно встречаю Новый Год.

В тот момент, когда эта девушка бежала-летела в воду, я подумала: «Юная Парка». Правда, не знаю точно, что такое «Парка», но я читала рассказ современного французского автора «Юная Парка», где вот такая же девушка, красивая и коротко стриженная, купалась обнаженной…

Купила бутылку вина «Бордо», пошла искать цветы. Последние 9-10 лет я встречаю Новый Год в Спринг Студии, художественной студии, хозяйка которой, М. не жалеет ни сил, ни времени, ни средств (впрочем, средства поступают также и от художников) на устройство юбилеев и праздников. Обычно начинают концертную программу флейтист Андре и его жена Мари – оперная певица, потом исполнитель негритянского фольклора Фрезер; после перерыва во втором отделении – «Open Mike», все понемногу поют, танцуют, декламируют на сцене, а в полночь открывают шампанское (если есть) и вино, поздравляют друг друга с Новым Годом…

С бутылкой вина «Бордо» и букетом лиловых гвоздик прибыла в студию, с которой связано так много приятных и разных воспоминаний. Еще я надеялась увидеть там мою аргентинскую подругу – художницу Патрисию Орсони. Мы виделись последний раз 3 месяца назад: условились пообедать в индийском кафе, она пришла на встречу-обед с рукой на привязи – рука отказывалась функционировать. Патрисия нервничала и поминала недобрым словом М., которая, по ее словам, хоть и предоставила помещение для соло-выставки, но не сдержала своего обещания найти покупателей для её, Патрисии, работ… И не взяла её инструктором в класс рисунка… Патрисия думала сходить к доктору на обследование: вот как назло, немела рука правая, ни писать, ни рисовать… Только что есть. Переучиваться на левшу занимает время. «И зачем я уехала из Аргентины!» («Правда… Зачем я уехала из России!») Я на днях оставила сообщение, потом отправила ей емэйл: мол, ради праздника, ради одного праздничного вечера, можно забыть обиды. Забыть обиды, принять тот факт, что мир – это своего рода «коза ностра», и если ты не угодник и не сексапил, то никуда не стремись, хорошо так, как есть – лучше не бывает. Да и, в конце концов, М. – ещё не вся студия.

…Немного опоздала, Андре и Мари сыграли-спели и ушли, на сцене был Фрезер со своими аккомпаниаторами, пел свои трогательные напевы… Я продвигалась через толпу к столу с напитками, во главе которого стоял с ученым видом знатока, как сказал бы Александр Сергеевич, русский мачо Вадим – сейчас бартендер, а вообще уборщик, в свободные же от работы часы посетитель всевозможных auditions, то есть прослушиваний и просмотров в надежде попасть на большой экран. Что ж. Когда нам пятьдесят, мечтается о несбыточном… Поставила на стол «Бордо». Вадим, в свою очередь, молча, как бы повинуясь условному рефлексу, плеснул мне в пластиковый стаканчик какой-то кислятины. Я отошла. Когда подавала цветы М., та спросила шепотом: «Is it for me or for Fraser?» («Это мне или Фрезеру?») «Up to you.» («Вам решать».) Она оставила цветы у себя на коленях. У туалета разминались балетные танцовщики Джейсон и Джоана. Когда двигалась назад, ближе к выходу, оттуда виднее, встретила Гордона, который учится произносить русские фразы, на этот раз его устным упражнением было: «Сергей Воронин. – Я правильно произношу?» «Правильно, правильно». И Гордон исчез в толпе.

В перерыве все устремились к столу с закусками, не минуя, конечно, стола с напитками. Фрезер на сцене жевал поданный кем-то кекс. Он уже не может передвигаться: парализован на ноги, на сцену его доставили в инвалидной коляске. Я спросила, не нужно ли ему принести какой-нибудь напиток, он отказался, «no, thank you»… Вот, принесли коляску, усадили его и вывезли вон.

Во втором отделении, по программе, должны были танцевать Джейсон с партнершей Джоаной – те, что разминались у туалета.

Мимо меня прошел к столу с закусками высокий человек с рыжей шевелюрой и орлиным профилем. В руках у него была папка с рисунками ли, текстом, и поскольку вокруг шептали «Сергей Воронин, Сергей Воронин…», я подумала, это и есть мистический «Сергей Воронин», который, вероятно, прочтет трактат об искусстве либо продемонстрирует свое искусство со сцены. Сейчас он налегал на сыр, отправляя его в рот щедрыми кусками…

На сцену поднялась М. и сказала, что поскольку Сергей Воронин задерживается («Ах, это не он…»), она, М., прочтет отрывок из своей автобиографической книги, которую начала писать в уходящем году, в назидание потомству. Ей было что вспомнить. Отрывок был о том, как она снимала в рент квартиру, как давала депозит лэндлорду, как просила его сделать некоторые ремонтные работы, а он хитрил, пытаясь избежать, но она-таки его заставила это сделать. Между тем, кто-то ещё посягал на эту квартиру, но М. проявила бдительность, и въехала в эту квартиру она. Рассказ кончался фразой: «В первую ночь она (кто «она»? Я прослушала) имела секс». Публика хохотала и аплодировала. Я искала глазами Патрисию.

М. объявила: второе отделение начнется с росписи моделей без Сергея Воронина, который где-то задерживается. На сцену-подиум поднялась миловидная девушка в коротеньком халатике; с невинной улыбкой сбросила халатик, представ публике обнаженной. К ней устремился человек с длиннющей бородой – прямо дядька Черномор какой-то – с ведром краски и огромной кистью, и стал, макая кисть в ведро, расписывать тело девушки черными полосами. Кто-то рядом сказал: «Нужно иметь совершенную фигуру, чтобы…» Выходило, у нее была совершенная фигура. Но с Юной Паркой аналогии не было – слишком расходились невинная улыбка и бесстыдство показа. Следом за девушкой на сцену пришел обнаженный мужчина, которого принялась расписывать сама М., из того же ведра, что и Черномор. Обнаженный мужчина повернулся в анфас, и я узнала в нем того самого обладателя орлиного носа, а теперь, можно сказать, ещё и комариного пениса… Мимо прошел Джейсон, я спросила его, когда можно видеть их танец, Джейсон сказал, не раньше одиннадцати. На часах было полдесятого… А вот и Манте, танцовщица фламенко, наша общая с Патрисией знакомая и её соседка по дому:

– Привет. Ты будешь танцевать?

– Нет, сегодня не буду.

– А что с Патрисией, не знаешь? Я её не вижу…

– А Патрисия умерла.

– К-как. К-когда?

– Недели две тому назад. Да… Рак.

Я отошла. («Так вот почему она не отвечает на мои звонки и емэйлы».)

…М. объявила, что пришел, наконец, Сергей Воронин и присоединяется к рисующим по обнаженке. К ним подошел молодой человек с головой, выбритой по бокам, и грядкой-чупрыной крашенных в зеленый цвет волос посредине, вдоль головы. Миловидная обнаженная девушка с невинной улыбкой махала руками, изображая полет: на спине её были нарисованы Сергеем Ворониным крылышки. Человек с орлиным профилем подставил кисти М. свои ягодицы. На часах было без пятнадцати десять. Мне стало нестерпимо скучно и… невыносимо. Я вышла и направилась к метро.

10:00. Десять часов. Поезд «Кю» (Q). Я вошла в вагон, села на свободное место. Мои черные соседи сказали, смеясь: «Это место для черных.» Я ответила: «А я черная.» Они извинились, что сразу не заметили. Поезд тащился. Именно тащился, к тому же останавливался безо всякого повода между станциями. По вагону вышагивал молодой сумасшедший и читал какую-то проповедь для невидимого слушателя. В дальнем конце вагона прехорошенькая девочка лет трех-четырех в розовой курточке крутилась вокруг металлического стержня по часовой стрелке, её родители смотрели на это молча, как-то безучастно… Леди на сиденье напротив нервничала и считала на пальцах количество остановок до Шипсхедбея. Пальцев не хватало. На Атлантик она вышла было из вагона, чтобы подождать на платформе и пересесть в идущий экспрессом поезд «Би» (B), но мы буквально втащили её назад в вагон нашего «Кю», посоветовав не рисковать, мало ли, вдруг «Би» уже не ходит после десяти. Поехали, то есть потащились дальше.

Сумасшедший вышагивал по вагону и читал свою пламенную проповедь. Парочка в углу справа пила водку из пластиковой бутылочки. Девушка запела, парень подхватил…

Когда стояли на подступах к «7-й Авеню», мимо промчался поезд «Би». Леди с Шипсхедбея грустно вздохнула. Потащились. Остановились. Потащились. Остановились. Парень справа бросил под сиденье пластиковую бутылочку из-под водки… Не доезжая до «Черч Авеню»… мимо промчался еще один «Би». Леди с Шипсхедбея покачала головой.

Девушка справа объявила:

– Знаете, что, я хочу пи-пи!

И решительно направилась в сторону междувагонья. Кто-то дал ей бумажных салфеток. Через несколько минут она вернулась и предложила оставшиеся салфетки кому-либо ещё, кто захочет, кому приспичит… Было 11:30. Поезд стоял.

11:45 – поезд тронулся… И вот – Шипсхедбей!! Попрощались с той самой леди с сиденья напротив, что считала на пальцах остановки. Поехали дальше. Остановились. Поехали, то есть потащились… Остановились.

Парочка справа весело воскликнула дуэтом:

– С Новым Годом!

– С Новым Годом! – дружно откликнулся, расхохотался вагон.

Была полночь. Поезд стоял. Сумасшедший вышагивал по вагону в ритм своей нескончаемой проповеди, девочка в розовой курточке по-прежнему крутилась вокруг шеста по часовой стрелке…

С Новым Годом, Патрисия. Прости, Патрисия.

Бруклин, Нью-Йорк