Шелепин как «важнейший» свидетель по делу № 159

Однако вернемся к катынским документам. Выше отмечалось, что вторым важнейшим документом, якобы подтвердившим факт расстрела сотрудниками НКВД 21.857 польских военнопленных весной 1940 г. считается записка Председателя КГБ при СМ СССР Александра Николаевича Шелепина № 632-ш от 3 марта 1959 г. Никите Сергеевичу Хрущеву с предложением уничтожить учетные дела расстрелянных поляков.

Она заслуживает более подробного исследования, и, прежде всего через призму личности Шелепина, которого «назначили» важнейшим свидетелем по катынскому уголовному делу. Обстоятельства подготовки записки Шелепина № 632-ш загадочны. Ведущие российские специалисты по Катынскому делу, авторы исследования «Катынский синдром в советскопольских и российско-польских отношениях» И.Яжборовская, А.Яблоков и В.Парсаданова, считают, что записка Шелепина Хрущеву стала следствием двух визитов партийного главы Польши Владислава Гомулки в январе-феврале 1959 г. в Москву. Якобы тогда у Хрущева зародилась мысль превратить Катынь в орудие международного развенчивания имиджа Сталина (Катынский синдром… С. 203—205).

Это мнение перекликается с версией российского публициста Л.Млечина о том, что Шелепин занялся катынской проблемой по указанию Хрущева (Млечин. «Железный Шурик». С. 261). И в этой связи якобы родилась записка Шелепина, которая подтверждала факт расстрела НКВД польских военнопленных. Но если внимательно проанализировать текст записки, то основная мысль в ней – обеспечить соблюдение тайны катынского преступления путем уничтожения учетных дел польских военнопленных (если текст его записки был таким, каким мы его знаем).

Версия о том, что Шелепин в марте 1959 г. занимался катынской темой по поручению Хрущева, не выдерживает критики. В этом случае Шелепин должен был бы представить Хрущеву исчерпывающую справку о катынском преступлении Сталина в духе ХХ съезда КПСС, подкрепив ее соответствующими примерами. Для обличения Сталина записка Шелепина составлена явно не профессионально. В ней, несомненно, должен был бы акцентирован «преступный» замысел сталинского руководства расправы с поляками, а также причины невыполнения в полном объеме решения Политбюро ЦК ВКП(б) о расстреле 25 700 поляков.

Подчеркнем еще раз, что основная мысль, которая явственно просматривается в записке Шелепина, следующая: избавьте КГБ и СССР от ненужных и опасных документов! Так называемая возможная «расконспирация» польской акции с нежелательными последствиями для советского государства, на что «напирал» автор письма, в КГБ была маловероятна. Это утверждение, видимо, должно было придать обоснованность просьбе «чекистов». Однако в КГБ в то время хранились не менее взрывоопасные материалы, но никто их не просил уничтожить.

Заметим, что по сведениям доверительного источника, о котором будет рассказано ниже, Шелепин не может считаться основным свидетелем в расследовании катынского преступления. О расстреле поляков он знал ровно столько, сколько было изложено в подготовленной для него записке. Катынское дело интересовало его только с позиций обеспечения секретности акции по расстрелу поляков, дабы исключить «нежелательные последствия» для советского государства.

Очевидно, что приход Александра Шелепина в КГБ в декабре 1958 г. некоторые работники решили использовать для решения проблемных вопросов, накопившихся в бытность Председателем КГБ Ивана Серова. Известно, что в центральных аппаратах московских министерств и ведомств одной из насущных проблем был кабинеты. Как сейчас, так и тогда, аппараты разрастались, а площади в зданиях оставались прежними. Работники по нескольку человек теснились в кабинетах.

Видимо, кабинет, занятый учетными делами польских военнопленных, давно привлекал внимание некоторых сотрудников, работавших на Лубянке. С приходом нового Председателя появилась возможность эту проблему решить. Тогдато и родилась записка Хрущеву, так как без ведома Генсека уничтожить сверхсекретные документы было нельзя.

Следователи Главной военной прокуратуры считают, что рукописную записку писал «начальник секретариата Шелепина Плетнев». Известно, что в марте 1959 г. начальником секретариата КГБ СССР был В.П.Доброхотов, а Я.А.Плетнев

в это время занимал должность начальника Учетно-архивного отдела КГБ. Сверхсекретную записку Хрущеву мог готовить, как Плетнев, так и Доброхотов. Однако ни один из них не мог владеть исчерпывающей информацией по Катынскому делу. Возникает вопрос, кто и с какой целью предоставил им «своеобразную» информацию о ситуации с Катынским делом? Или все же она «плод» работы полковника Климова в 1992 г.?

Если же согласиться с тем, что известный текст записки Шелепина был подготовлен в 1959 г ., то поневоле приходится сделать вывод, что основной причиной появления этой записки явилось желание «чекистских» аппаратчиков получить новый кабинет . Уничтожение дел польских военнопленных означало автоматическое высвобождение так необходимой площади. Предлагаемые для сохранения протоколы заседаний тройки НКВД и акты о приведение в исполнение решений о расстрелах были небольшими по объему и могли храниться в «Особой папке», не занимая отдельный кабинет.

Историко-содержательный анализ свидетельствует, что, так называемую записку Шелепина, (приходится так называть ее, несмотря на то, что Шелепин не был ее автором) сложно считать надежным историческим документов, по причине целого ряда неточностей и ошибок, содержащейся в ней.

Прежде всего, она фактически дезинформировала главу Советского государства Хрущева о действительной ситуации с Катынским делом . Так, в записке утверждается, что выводы комиссии Н.Н.Бурденко, согласно которым «все ликвидированные там поляки считались уничтоженными немецкими оккупантами… прочно укрепились в международном общественном мнении. Исходя из вышеизложенного представляется целесообразным уничтожить все учетные дела на лиц, расстрелянных в 1940 году по названной выше операции».

Это утверждение ложно. И об этом хорошо было известно Хрущеву. Все послевоенные годы Катынское дело на Западе упорно разворачивалось в антисоветском направлении. Ситуация с Катынью с начала 1950-х годов являлась важным элементом идеологической войны Запада против СССР. Информация о различных аспектах Катынского дела регулярно вбрасывалась в западные средства массовой информации. Были изданы десятки книг, обвиняющие СССР в расстреле польских офицеров. В Польше катынская тема оставалась предметом ожесточенных споров все послевоенные годы.

Во время визита Хрущева в Польшу осенью 1956 г. в связи с антисоветскими волнениями, ему пришлось выслушать немало по поводу причастности НКВД к расстрелу поляков в Катыни. К вышесказанному добавим, что Хрущеву было известно, что в 1951—52 гг. в США работала специальная комиссия Палаты представителей американского Конгресса (так называемая «комиссия Мэддена») по расследованию Катынского дела, которая пришла к выводу, что массовые убийства польских офицеров и полицейских совершили органы НКВД.

Руководство СССР и МГБ СССР внимательно следили за ходом работы этой комиссии. В МИДе СССР была создана «своя комиссия по катынскому вопросу… Членом этой комиссии являлся и представитель МГБ СССР полковник госбезопасности Д.В.Гребельский, постоянно информировавший свое начальство о ходе ее работы» (Катынь. Расстрел… С. 441).

Комиссия Р.Мэддена единогласно признала вину СССР за Катынь и рекомендовала Конгрессу подать иск в Международный трибунал. Однако этого не произошло, так как Советский Союз в то время имел доминирующие позиции в Восточной Европе, в связи с чем представители Государственного департамента не поддержали это предложение. Но, несомненно, о выводах и предложениях комиссии Мэддена докладывалось Хрущеву.

В августе 1956 г. шесть членов Палаты представителей Конгресса США обратились к Н.Хрущеву с вопросом, почему он до сих пор не признал вину Сталина и Берия в «катынском убийстве офицеров польской армии» («Нью-Йорк Таймс». 5 августа 1956 г.). Аналогичные письма были направлены всем руководителям стран социалистического блока от Владислава Гомулки в Польше до Броз Тито в Югославии. Несомненно, все они консультировались (кроме Тито) с Хрущевым, какой должна была быть реакция на это обращение. Это вновь напомнило Хрущеву о Катынском деле.

В 1957 г., как уже говорилось, в Европе развернулась шумная акция по поводу появления в западногерманском журнале «7 таgе» статьи о сомнительном рапорте начальника Минского УНКВД Тартакова по поводу исполнителей катынского преступления. Вряд ли этот скандал прошел мимо Хрущева.

А тут в записке «молодой» выдвиженец Шелепин уверяет Хрущева, что все в мире верят советской версии. Вспыльчивый Никита Сергеевич мог бросить записку прямо в лицо Шелепину. Ну, а дальше наступил бы черед разбора полетов в самом КГБ. Сотрудники, курировавшие катынскую проблему, вынуждены были бы отвечать, почему наверх пошла ложная информация? Какие цели, помимо выборочного уничтожения части катынских документов (причем, именно той части, которая хуже всего поддается фальсификации!), преследовали авторы записки, дезинформируя высшее руководство СССР и КГБ о ситуации вокруг Катынского дела?

Однако все обошлось. В этой связи возникает вопрос, читал ли Хрущев в марте 1959 г. именно тот текст записки № 632-ш, который ныне приписывается Шелепину? Заявитель Илюхина в мае 2010 г. сообщил, что записка Шелепина также была сфальсифицирована . Занимался этим некий полковник Климов . Возможно, по этой причине в записке, которая готовилась для первого лица страны, что подразумевает максимальную тщательность и высшую степень ответственности исполнителей, были допущены существенные фактологические ошибки (помимо орфографических и грамматических).

Так, в записке говорится о « пленных и интернированных» поляках, тогда как весной 1940 г. в Козельском, Старобельском и Осташковском лагерях содержались исключительно военнопленные , а в тюрьмах – арестованные граждане бывшей Польши. Интернированные поляки появились в лагерях НКВД только после вхождения Прибалтики в состав СССР летом 1940 г.

Помимо этого указывается, что поляки расстреливались непосредственно: «в Старобельском лагере близ Харькова и Осташковском лагере (Калининская область)». В то же время известно, что офицеры из Старобельского лагеря расстреливались во внутренней тюрьме Харьковского УНКВД, а военнопленные из Осташковского лагеря – в тюрьме Калининского УНКВД.

Весьма странным является утверждение о близости Старобельского лагеря к Харькову. Старобельск располагался на территории Ворошиловградской области и расстояние от него до Харькова составляло 210 км! Чем была обусловлена подобная неточность в столь важном документе?

В записке также ошибочно утверждается, что все поляки «были осуждены к высшей мере наказания по учетным делам, заведенным на них как на военнопленных и интернированных в 1939 г.», хотя известно, что на 7.305 арестованных и якобы расстрелянных польских граждан из тюрем Западной Украины и Западной Белоруссии заводились не учетные , а следственные дела, причем, значительная часть дел была заведена не в 1939, а в 1940 г.!

В записке Шелепина говорится о приведении в исполнение решений «троек» (во множественном числе!). В то же время рассмотрение дел польских военнопленных и вынесение решения Политбюро ЦК ВКП(б) возложило «на тройку в составе т.т. Меркулова, Кобулова и Баштакова». Ни о каких других тройках речь на Политбюро не шла. Что это, простая опечатка, или за этим стоит нечто большее?

Фактически в записке Шелепина нет ни одного абзаца, в котором не содержалось бы ошибок, неточностей, искажений фактов или недостоверных сведений. У любого исследователя эти неточности и ошибки неизбежно вызовут вопросы:

Можно ли считать, что автор записки обладал объективной информацией о Катынском деле? Являются ли сведения, содержащиеся в записке Шелепина о количестве расстрелянных поляков, достоверными и точными? Можно ли считать записку Шелепина надежным историческим документом?

Необходимо отметить, что в ряде публикаций роль Шелепина в Катынском деле неоправданно преувеличена. Российское следствие также гипертрофировало роль бывшего Председателя КГБ, как одного из важнейших свидетелей по уголовному делу № 159 . Такая позиция глубоко ошибочна. Как говорилось, Катынскому делу Шелепин особого значения не придавал, подробностями не интересовался и к началу 90х годов забыл содержание своей записки Хрущева.

Не случайно Шелепин во время допроса-беседы 11 декабря 1992 г. заявил следователю Главной военной прокуратуры Анатолию Яблокову о том, что « о преступлении в Катыни и других местах в отношении польских граждан он знает только то, что сообщалось в газетах» (Л.Млечин. Железный Шурик. С. 268).

Это заявление подтверждает несоответствие, допущенное Шелепиным в весьма обширной статье-воспоминании « История суровый учитель», опубликованной в газете «Труд» за 14, 15 и 19 марта 1991 г. В этой статье Шелепин утверждает, что генерал Серов, «имел прямое отношение к расстрелу 15 тысяч польских военнослужащих в Катынском лесу» (Труд. 14 марта 1991). В то же время известно, что Иван Серов в 1940 г. был наркомом внутренних дел Украины, в силу чего он мог иметь отношение только к расстрелу польских военнопленных из Старобельского лагеря в Харькове и заключенных из тюрем Западной Украины в Киеве, Харькове и Херсоне.

В своей статье Шелепин допустил еще одну серьезную ошибку. Он утверждал, что в Катынском лесу были расстреляны 15 тысяч поляков , в то же время как в его записке 1959 г. говорилось о расстреле там 4.421 польских военнопленных.

Объяснить это можно следующим. В апреле 1990 г. во время написания Шелепиным статьи «История суровый учитель» было опубликовано заявление ТАСС с признанием ответственности руководителей НКВД СССР за расстрел 15 тысяч польских офицеров. Эта цифра и вошла в статью Шелепина, так как точные количественные данные из письма Хрущеву он к 1991 г. уже не помнил.

Во время допроса Шелепин также заявил, что «в первые месяцы, не чувствуя себя профессионалом в этой области, он во всем доверился тому, что ему готовили подчиненные, и поэтому подписал, не вникая в существо вопроса, письмо Хрущеву и проект постановления президиума» (Катынский синдром… С. 395) .

Позднее, для исключения такого зависимого положения, Шелепин ввел практику, при которой он, минуя служебную «вертикаль», в сложных ситуациях лично обращался за разъяснениями к оперативному работнику центрального аппарата, непосредственно курировавшему проблему (Млечин. Железный Шурик. С. 184—185). Но это было позже.

О мнимой «ценности» показаний Шелепина свидетельствует следующий факт. Во время допроса Шелепин рассказал следователю ГВП Яблокову совершенно невероятную историю о порядке получения из Архива ЦК КПСС выписки из протокола заседания Политбюро ЦК ВКП(б) с решением от 5 марта 1940 года. Якобы эту выписку ему принес какой-то сотрудник аппарата КГБ?! Этого не могло быть ни при каких обстоятельствах!

Для получения документа из «Особой папки» Политбюро ЦК КПСС требовалось получить разрешение непосредственно у Первого секретаря ЦК КПСС Хрущева . Шелепин, несмотря на то, что он был Председателем КГБ, не мог непосредственно в Общем отделе ЦК КПСС «затребовать» выписку со сверхсекретным решением Политбюро ЦК ВКП(б). Прежде всего, он должен был обратиться к Хрущеву и получить «добро».

Логично предположить, что Шелепин дал указание руководителю своего Секретариата прозондировать ситуацию с заведующим Общим отделом ЦК КПСС В.Малиным на предмет получения выписки из решения Политбюро ВКП(б). Однако вряд ли В.Малин взял бы на себя ответственность, без согласия первого лица, выдать документ из «Особой папки». Поэтому Шелепин в любом случае должен был обратиться к Хрущеву.

Документ из «Особой папки» или «закрытого пакета» в запечатанном виде спецкурьер ЦК КПСС должен был лично доставить Шелепину. После прочтения получателем курьер был обязан забрать документ (в запечатанном виде) и доставить его обратно в VI сектор Общего отдела ЦК КПСС (архив Политбюро). Трудно поверить, что Шелепин забыл этот порядок. Вероятно, старый чекист решил проверить компетентность военного прокурора и, поняв, что тот малосведущ в тонкостях проблем, которые расследует, соответствующим образом выстроил свои показания, заявляя, что не имел отношения к получению решения Политбюро ВКП(б). В силу этого ценность информации, сообщенной Шелепиным военному прокурору Яковлеву во время допроса в декабре 1992 года, сомнительна.

Утверждение Яблокова о том, что: «в целом, допрошенный в качестве свидетеля Шелепин подтвердил подлинность анализируемого письма и фактов, изложенных в нем. Он также пояснил, что лично завизировал проект постановления Президиума ЦК КПСС от 1959 г. об уничтожении документов по Катынскому делу и считает, что этот акт был исполнен» также сомнительно (Катынский синдром… С.396).

Весьма двусмысленно выражение Шелепина о том, что он «считает», что документы были уничтожены. Оно явно свидетельствует о неуверенности Шелепина в факте уничтожения «катынских» документов, чего не могло быть в случае получения санкции Хрущева на такое уничтожение. Тогда бы Шелепин, согласно неписаным правилам аппаратной работы советского периода, был обязан проконтролировать исполнение указания Первого секретаря ЦК КПСС и лично доложить Хрущеву об исполнении. в этом случае Шелепин был бы абсолютно уверен, а не «считал бы», что документы были уничтожены.

Кроме того, в 1992 г. Шелепин не мог уверенно подтвердить подлинность письма № 632-ш, предъявленного ему в виде черно-белой ксерокопии, так как практически не помнил его содержания. В предварительной беседе с Яблоковым 9 декабря 1992 г., в ходе которой у Шелепина не было необходимости поддерживать свой авторитет, как бывшего Председателя КГБ, он признался, что записку ему « подсунули» , пользуясь его неопытностью, и он подписал ее, практически не читая. Не случайно он попросил Яблокова ознакомить его с оригиналом этого письма и связаться с сотрудником КГБ, непосредственно отвечавшим за подготовку данного документа . Но этого не было сделано.

Следует учесть, что за три недели до допроса Шелепина Яблоковым, центральные российские газеты опубликовали основные документы из катынского «закрытого пакета № 1», в том числе и его записку Хрущеву от 3 марта 1959 г. Несомненно, А.Шелепин был знаком с этими публикациями, но, тем не менее, по поводу записки у него возникли вопросы. Что бы это значило?

С учетом вышеизложенного, утверждение Яблокова о подтверждении Шелепиным подлинности письма просто не корректно . Однако в сентябре 2009 г. бывший военный следователь Яблоков в ходатайстве в Басманный суд г. Москвы вновь утверждает, что бывший Председатель КГБ Александр Шелепин в ходе допроса подтвердил подлинность кремлевских документов из «закрытого пакета» (См. Новая газета. 02.09.2009. «Он лично допрашивал Шелепина и Судоплатова. И за это ответит»). В данном случае Яблоков пошел на явный подлог. Он забыл собственные утверждения, изложенные в книге « Катынский синдром…» о том, что Шелепин подтвердил подлинность только записки , направленной Хрущеву. На самом же деле Шелепин вынужден был согласиться с утверждением, навязанным ему Яблоковым.

Мифическая ситуация, рассказанная Шелепиным по поводу получения им «закрытого пакета» из Архива Политбюро, позволяет оценить профессионализм остепененных катыноведов. Так, авторы «Катынского синдрома…» утверждают, что « готовя записку, Шелепин затребовал и получил – с датой 27 февраля 1959 г. – выписку из протокола Политбюро ВКП(б) с решением от 5 марта 1940 г. Вероятно, он познакомил с нею Хрущева, тем более, что его подписи на документе не нашел» (Катынский синдром… С. 205—206).

Утверждение о том, что Шелепин после ознакомления с выпиской из протокола Политбюро ЦК ВКП(б) осмелился ознакомить Хрущева с этим документом, просто невероятно с позиций внутрипартийных должностных отношений. В КПСС никто и никогда не смел показывать «первому лицу», что тот чего-то не знает в вопросах, находящихся под его непосредственным контролем. «Особая папка» и «закрытые пакеты» в ЦК КПСС всегда были прерогативой «первого лица». Если бы Шелепин сунулся к Хрущеву подобным образом, как это описывается в «Катынском синдроме…», то его дни на руководящей работе были бы сочтены. Зная амбициозный и взрывной характер Хрущева, ситуация, без сомнения, перешла бы на личностный уровень и кончилась бы для Шелепина весьма печально.

Следователю Яблокову следовало бы также поинтересоваться некоторыми моментами, на которые записка Шелепина не давала ответа. И, прежде всего тем, почему решение Политбюро не было выполнено в полном объеме ? Эта информация могла бы пролить дополнительный свет на Катынское дело. Следствие также не выяснило, на основании каких отчетов была определена цифра расстрелянных поляков в 21 857 человек?

Не заинтересовал Яблокова и вопрос о том, куда исчезли «протоколы заседаний тройки НКВД СССР и акты о приведении в исполнение решений троек», которые Шелепин предлагал сохранить в «особой папке» ЦК КПСС? Ответа на этот вопрос до сих пор также нет. Предполагается, что они были уничтожены вместе с учетными делами. Так ли это? Расследования по поводу их пропажи не проводилось.

У катыноведов вызывает удивление, что такой сверхсекретный документ, как записка Шелепина Н—632-ш, хранился в ЦК КПСС в течение 6-ти лет без регистрации. Авторы «Катынского синдрома…» утверждают, что: «Документ длительное время, с 3 марта 1959 г., не регистрировался, очевидно потому, что находился в сейфе у заведующего общим отделом ЦК КПСС Малина. Такое положение имело место с многими документами аналогичного значения. В 1965 г. Малин уходил с этой должности и поэтому 9 марта 1965 г. под номером 0680 документы были зарегистрированы в текущем делопроизводстве ЦК КПСС, а 20 марта 1965 г. под № 9485 переданы в Архив ЦК КПСС » (Катынский синдром… С.396).

Вывод чрезвычайно «глубокомысленный»! Документ не регистрировался, потому что находился в сейфе, а в сейфе находился, потому что не регистрировался и т.д. Но это не ответ на вопрос о том, почему же в нарушение правил секретного делопроизводства ЦК КПСС, нацеленных на недопущение подобных фактов, документ пролежал в сейфе заведующего 6 лет?

Известно, что в сейфах у некоторых зав. отделами ЦК КПСС годами хранились секретные документы, которые регистрировались только при передаче ими дел. Помимо Владимира Никифоровича Малина, такой практикой грешил, по воспоминаниям бывших сотрудников ЦК КПСС, заведующий Отделом оборонной промышленности Иван Александрович Сербин. Как правило, это были важные сверхсекретные документы, по которым, в силу различные причин, так и НЕ БЫЛИ ПРИНЯТЫ РЕШЕНИЯ Президиума или Политбюро ЦК КПСС. Судьба документов, по которым отсутствовало положительное решение, не имела продолжения и их можно было без опаски хранить в сейфе.

Другое дело записка Шелепина, по которой, как утверждается, Хрущевым было принято устное положительное решение. В таком случае история документа приобретала продолжение и его регистрация становилась необходимой . Но его так и не зарегистрировали. Все становится логичным, если предположить, что положительное решение по записке Шелепина не было принято . Эту версию подтверждают свидетельства, о которых мы расскажем ниже.