Глава 3 Война и месть

Глава 3

Война и месть

В 2001 году война перестала быть чеченской. Нам говорили, что война закончена, что чеченское сопротивление вырезано с корнем, а оно, как раковая опухоль, начало расползаться по телу России. Первым удар террористов приняло Ставрополье. Еще в конце 2000 года в Пятигорске произошло сразу три теракта – на железнодорожном вокзале, у городской администрации, на Верхнем рынке. Взорвалась бомба на Казачьем рынке Невинномысска. Погибло несколько человек, десятки были ранены. За годы безвластия в Чечне Ставрополье привыкло к вылазкам бандитов, отстаивающих какой-то бизнес или другие криминальные интересы. И поэтому в пятигорских терактах многие сначала увидели только криминальный след. И лишь когда судили двух неудавшихся чеченок-камикадзе, стало ясно, что между пятигорскими терактами и местью чеченцев за разрушенные бомбами дома есть прямая связь. В 2001 году произошли новые теракты в Минводах, унесшие жизни десятков людей. И это было только начало. Той весной в Минводах я поняла, какую ненависть испытывают чеченцы ко всем, кто жил рядом с ними и молча оправдывал войну. И тогда я впервые увидела страшную озлобленность тех, кому чеченские террористы мстили. Это было начало роста ксенофобии, которая сегодня привела к погромам в Кондопоге и Ставрополе.

06.03.2001. Могильники

Чеченцы ненавидят военных и готовы приписать им любые зверства. Военные ненавидят чеченцев и готовы мстить им за погибших товарищей. И те, и другие измучены взаимным недоверием.

Говорят, в Ханкале есть большая яма, накрытая брезентом и присыпанная землей, в которой содержат пленных. Во время боевых действий такие ямы действительно использовались как изоляторы. По словам сотрудника чеченского УБОПа, к которому неоднократно обращались чеченцы с жалобами на неправомерные действия военных, яма для пленных в Ханкале есть и сейчас.

– Забирают чеченцев, которых в чем-то подозревают, и держат там до тех пор, пока не проверят, – рассказывает убоповец. – Многие умирают там от побоев, потому что во время допросов их бьют и пытают. Я знаю сотрудника бывшей чеченской милиции, капитана, которого задержали на блокпосту по дороге в Грозный и увезли в Ханкалу. Ему повезло: родственники обратились к гантамировцам, и те договорились о его освобождении. Правда, когда его отпускали, пригрозили, что если что-нибудь расскажет – найдут и убьют.

Ханкалу я знаю очень хорошо: во время боевых действий многим журналистам пришлось жить на территории лагеря. Через весь лагерь ходили на взлетную площадку и часто видели то, что не следовало бы видеть. Как вели со взлетной площадки пленных из Комсомольского, мы тоже видели. И куда вели, видели. Тогда любой боец в Ханкале знал, где находятся ямы для пленных. Сейчас на этом месте палатки, где живут солдаты.

– Да вы что, думаете, что мы средневековыми методами действуем? – удивился начальник пресс-центра в Ханкале Сергей Артемов, когда я рассказала ему о найденных под Танги-Чу могильниках с трупами чеченцев. Он сказал, что военные не настолько опустились, чтобы позволять себе живьем закапывать людей. Пока шла война, действовали законы войны. А теперь другие законы.

– Да, таких могильников много, – подтвердил сотрудник военной прокуратуры в Ханкале. – Но когда шли бои с армией бандитов, трупы сваливали в одну яму, не хоронить же их. С нашими они поступали хуже.

Увидеть ямы для пленных, которые сегодня местные называют фильтрационными лагерями, мне так и не удалось. Проверить эту информацию практически невозможно – не станут же военные сами рассказывать о своей «неуставной» войне с местными. Правда, существование одного такого лагеря подтвердили сами сотрудники МВД: во время визита Владимира Рушайло в Грозный министру показали подземный изолятор временного содержания на территории комендатуры Заводского района. Журналистов, освещавших визит министра, в изолятор не пустили, заявив, что «ничего интересного, кроме избитых „духов“, там нет». Скорее всего, изолятор, показанный министру, был самым приличным. Такие изоляторы действительно есть при каждом РОВД, и возможно, что именно их чеченцы и называют фильтрационными лагерями.

Вообще о существовании фильтрационных лагерей в Чечне говорят много, особенно местные жители.

– Это подземные казематы, состоящие из нескольких помещений, – рассказывал чеченец Ахмед Джамаев, брат которого якобы побывал в таком лагере. – Живым оттуда, как правило, никто не выходит, потому что военные боятся, что об их зверствах узнают правозащитники.

Военные же говорят, что местные все время врут, потому что «боятся за своих родственников-боевиков» и надеются, что под давлением правозащитников военных из Чечни выведут.

– Они хуже боевиков, потому что выглядят хорошими, а на самом деле уничтожают наших мужчин, – говорила мне о военных жительница селения Аллерой Аминат. Ее муж пропал осенью прошлого года, и никаких известий о нем она не получала. В местной комендатуре обещали разобраться, но никаких объяснений женщине так и не дали. Аминат уверена, что ее муж не ушел к боевикам, а содержится в фильтрационном лагере, поэтому она ездила в Чернокозово, где находится единственный официальный следственный изолятор в республике. Вместе с другими женщинами, приехавшими узнать о судьбе своих мужей, она провела у входа в СИЗО две недели и ни с чем уехала домой.

Если раньше здесь говорили о том, что армия спасла республику от беззакония и произвола бандитов, а проколы военных списывались на сложность обстановки или неопытность, то теперь чеченцы, которые уже забыли о приговорах шариатских судов, о демонстрациях казней по телевизору и исчезновениях среди бела дня людей, виновниками всех бед считают именно военных. Потому что война затянулась, потому что, как говорила грозненская учительница Заира Махмудова, «надеялись на нормальную жизнь с работой, счастливыми детьми и спокойным сном, а получили голод, холод и страх». То же самое получили и военные.

Чеченцы верят разговорам о фильтрационных лагерях, и переубедить их невозможно. Они требуют вывести армию и предоставить защиту населения от бандитов чеченской милиции. Военные ненавидят чеченцев и готовы мстить.

– Кому? – спрашиваю я.

– «Чехам», – отвечают они.

– Люди устали, людей надо менять, – говорит начальник военного госпиталя в Моздоке полковник Сухомлинов. Измученных солдат и офицеров, прошедших всю войну, возвращают в Чечню, где гибли их друзья.

– Они подсознательно будут видеть здесь врагов, – утверждает полковник. – Поэтому ни о какой их созидательной деятельности здесь не может быть и речи.

27.03.2001. Взрыв

В Минеральных Водах на улице Советской вчера прощались сразу с двумя ее бывшими жительницами. 72-летняя Лидия Сагайдак погибла в первые секунды взрыва. Она находилась на молочном рынке, в нескольких метрах от машины со взрывчаткой. В маленьком дворе, в котором Лидия Григорьевна прожила всю свою жизнь, собрались все соседи.

Через квартал, в таком же маленьком солнечном дворе, прощались с медсестрой центральной районной больницы Любовью Черняховской.

– Ее весь город знал, – сказала старшая медсестра центральной районной больницы Ольга Новикова, – она была медсестрой высшей категории. В любое время врача могла заменить.

На центральное городское кладбище у подножия горы Змейка пришли несколько сотен человек. Все говорили, что любой из них мог оказаться на месте погибших. Говорили, что никто сегодня не чувствует себя в безопасности. Говорили тихо, будто боясь чего-то. Одна из женщин, прощаясь с погибшей, вдруг закричала:

– Да сколько же мы будем это терпеть! Нужно самим что-то делать с этими подонками! Четвертовать их надо!

– Правильно, – поддержали ее несколько человек, – только так с ними и надо бороться!

Остальные молчали. Старушка, стоявшая рядом со мной, сказала:

– Бог всех накажет.

Тех, кого должен наказать Бог, теперь в Ставрополье ищут все спецслужбы.

– Понаставили посты на каждом шагу, как будто теперь можно что-то изменить, – говорил очевидец теракта Сергей Акулов. – Раньше надо было думать. После взрыва в Пятигорске пять дней поохраняли и забыли. И сейчас то же самое будет. Никто ведь даже не обратил внимания, что машина со взрывчаткой стояла в месте, запрещенном для парковки.

Виктор Казанцев, прибывший в Минводы почти сразу же после взрыва, задал местной администрации и правоохранительным органам вполне обоснованный вопрос:

– Почему у рынка и на остановках разрешаете парковку машин? Сколько раз говорили, а все на одни и те же грабли наступаем!

Жители Минвод переживают сегодня то же, что москвичи после взрывов на Каширском шоссе и улице Гурьянова: теперь здесь боятся всех приезжих. Всюду на дорогах и перекрестках милиционеры проверяют документы кавказцев. При виде припаркованной пустой машины у женщин начинается истерика. Выстраиваются народные версии произошедшего:

– Чеченцы мстят за своих осужденных, за взрывы в Буйнакске и вообще за все, что сделали с Чечней.

– Я давно говорила, надо было стереть эту Чечню к чертовой матери, – говорит пожилая женщина в темном платке, – и уже давно забыли бы о терактах и хоронить близких перестали.

А Светлана Афанасьева, торговавшая в тот день на рынке, вспоминает, что торговцев было меньше, чем всегда.

– Торговали только русские, а все остальные, чеченцы например, на работу не пришли. Потом мы их спрашивали, почему не пришли. Так говорили, что заболел кто-то и все такое.

Античеченские настроения в городе с каждым днем все сильнее, растет и недовольство действиями властей, не предупредивших трагедию. Но у мэрии свой взгляд на произошедшее.

– Такое могло случиться в любом другом городе. К этому нельзя подготовиться, – говорит замглавы администрации города Александр Науменко. – Сотрудника милиции не поставишь на каждой улице. Примерно третья часть ставропольской милиции несет службу на блокпостах на границе с Чечней. В самом же Ставрополье милиции не хватает.

Пока город обсуждает обычное «кто виноват?» и «что делать?», в больницах борются за жизни тех, кто еще жив. Главный врач железнодорожной больницы Сергей Найденов считает: городские власти к теракту оказались не готовы, несмотря на то, что после взрыва на рынке в Пятигорске не прошло и года.

06.04.2001. Русские в Грозном

С каждым днем русских в Грозном становится все меньше. Оставшиеся в основном надеются на помощь чешской гуманитарной организации, которая время от времени выдает по 10 кг муки и 1 кг риса на семью. Но вот уже два месяца и такой помощи люди не получают да уже почти и не ждут. Ждут же в любой момент пули снайпера или просто прихода бандитов, которые вырезают всех – от грудных младенцев до стариков.

На улице Дмитрия Донского, прямо в центре Октябрьского района Грозного, живет Серафима Тимофеевна Гончарова. Лет ей 78, вместе с нею в полуразрушенном доме живет больной сын Валерий. За всю свою жизнь Серафима Тимофеевна ни разу не уезжала из Грозного, не уехала и в 1999 году, когда город бомбили.

Вместе с соседями Гончаровы два месяца провели в подвале многоэтажки, которая во время одной из бомбардировок обрушилась, и вход в подвал завалило плитами и битым кирпичом. От голода и холода на второй месяц в подвале умерли сразу трое стариков. Валерий Гончаров ослеп на один глаз, а еще через месяц, когда их, полуживых, наконец-то извлекли из подвала местные жители, перестал ходить: отказали ноги.

Гончаровы вернулись в старый дом, половина которого уцелела, но не осталось ни продуктов, ни ценных вещей, ни теплой одежды – все унесли мародеры. Когда идет дождь, старуха и инвалид прячутся в углу дома, где сравнительно тепло и сухо. Когда дождя нет, Серафима Тимофеевна надевает единственную в доме тужурку и идет к ближайшему блокпосту просить воды и хлеба. Иногда у нее не хватает сил для того, чтобы дойти до поста, тогда она садится на землю и ждет, пока поблизости не появится кто-нибудь в камуфляже. Обычно военные помогают ей дойти до блокпоста. Кроме того, Гончаровы получают один батон на два дня от Красного Креста.

Раньше получали гуманитарную помощь, но несколько месяцев назад в помощи им отказали, объяснив, что помощь – только для одиноких стариков и детей, а у Гончаровой есть 50-летний сын. Доказать, что сын нетрудоспособен, может только врач, но врачи в Грозном на дом к больным не приходят – не хватает сил на тех, кто в стационаре. Старухе остается надеяться только на военных:

– Когда супчик дадут, когда хлебца маленько, а то и просто воды, и то спасибо.

Когда она плачет, слезы теряются в морщинах, и их почти не заметно.

Омоновцы, к которым приходит Серафима Гончарова, говорят, что все равно помочь всем не могут.

– Сами порой живем на одних консервах. Раньше людей в городе было меньше, многие боялись на улицы выходить, – говорит боец ОМОНа Алексей. – Тем, кто к нам приходил, мы помогали, да и продуктов было больше. А теперь мы в Ханкале получаем продовольствие, так нам сразу условие: половину из полученного назад надо вернуть – ну за труды, в общем, «откат» продслужбе.

Сразу за блокпостом в полуразрушенной пятиэтажке живет пожилая чета Воробьевых. Они единственные в этом доме. Дыры в стенах залатали битым кирпичом, а некоторые просто заткнули мешками с песком, поставили печку-буржуйку и перестали открывать двери посторонним. Потому что за послевоенные месяцы в районе было убито несколько десятков русских. «Непосторонние» только омоновцы, которые изредка справляются, живы ли обитатели дома. Вот уже десять лет Воробьевы мечтают уехать из города, продать квартиру. Но квартира теперь ничего не стоит.

Сергей Воробьев говорит, что они «обречены умереть в этих развалинах» и что за все их страдания бог когда-нибудь накажет тех, кто виноват, но, наверное, это будет не скоро, а хотелось бы знать, что точно накажет.

На улице Богдана Хмельницкого в Ленинском районе Грозного русские семьи можно пересчитать по пальцам. Оксана Пыркина – мать троих детей, младшему нет еще года. Всю семью кормит 9-летний Альберт: собирает на рынке бутылки и просит милостыню. Без батона хлеба домой не возвращается: знает, что мать снова будет плакать, а младшие братья – просить еды.

Николай Лаврентьев вышел ко мне, приняв меня за представителя гуманитарной чешской организации. Он не понимает, почему грозненцам помогают только западные благотворители: а где же российские, разве Грозный уже не Россия?

– Вот потому и не помогают, что Россия, – сам себе тут же отвечает Николай Петрович.

– Забрали бы нас всех отсюда, – говорит Оксана Пыркина. – Мы согласны, чтоб нас хоть в товарном составе, как скот, только б увезли. Все равно куда, честное слово…

Недавно на соседней улице неизвестные убили двух русских женщин, в Ленинском районе вырезали целую семью, снайпер застрелил женщину, жившую в том же доме, что Оксана Пыркина, только потому, что у нее были светлые волосы. Каждый день люди, которые прячут русые волосы под платки, ждут, что следующая пуля – их.

– Говорят, что жизнь налаживается, – сказал Николай Петрович. – Так неправда это. Погибнем мы тут скоро.

30 июля 2001 года в минводах террорист захватил автобус. Я и фотокорреспондент Валерий Мельников вылетели из Москвы первым же рейсом. В Минводы мы попали к вечеру. Мост, на котором стоял автобус с заложниками, был оцеплен. Пока мы искали лазейки, уговаривая военных пропустить нас ближе к месту происшествия, террорист был убит снайперским выстрелом. Когда мы пробрались на мост, заложников уже эвакуировали. Труп террориста Эдиева, накрытый белой простыней с проступившими алыми пятнами, лежал на земле у автобуса. Милиционеры и медики из «скорых», оказавшиеся без дела, курили и над чем-то шутили. Тогда еще никто не знал, что за этим захватом заложников последуют более страшные, которые потрясут Россию.

02.08.2001. Минеральные Воды

Заложники, освобожденные спецгруппой «Альфа» в Минводах, смогли вернуться домой только к вчерашнему вечеру. На допросах и следственных экспериментах они провели почти столько же времени, сколько под прицелом автомата Саид-Султана Эдиева.

Весь вчерашний день бывших заложников продержали в Минводах. Утром покормили за счет администрации, но из номеров попросили. Люди стояли у гостиницы при 35-градусной жаре и просили, чтобы их отправили домой.

– Сначала следственный эксперимент, – сказали им сотрудники администрации, – потом вам отдадут вещи, оставленные в автобусе, и развезут по домам. Но если хотите, мы дадим транспорт, езжайте, только вещи вам потом отдадут.

Люди возмущались, но ехать домой без вещей никто не хотел.

Только после обеда пассажиров отвезли к месту происшествия для следственного эксперимента. До этого их еще раз допросил следователь, объяснив, что «вчерашние протоколы потеряли».

Подробности теракта в этот день выясняла и я. Автобус Невинномысск – Ставрополь отправлялся по своему маршруту в 6.45. Водитель проверял билеты, когда вошел последний пассажир, невысокий темноволосый мужчина, и закрыл за собой дверь.

– Я сидела впереди, у меня первое место было, – рассказывает одна из заложниц, Таисия Ивановна. – Как его увидела, сразу почувствовала недоброе. Он оглядел так всех поверх голов, а у самого в руках сверток какой-то. И прошел немного в салон. Я смотрю на соседа, парня молодого, и шепчу: «У него оружие!» Парень достал телефон, хотел позвонить, а тот вернулся. Достал автомат и говорит: «Всем сидеть, не двигаться! Вы – заложники. Я ничего вам не сделаю, вы мне не нужны. Просто сидите и не мешайте. Едем в Минводы». Громко так сказал. Или просто тихо в салоне было. Тут кто-то заплакал, а он выстрелил вверх и закричал: «Тихо!» Потом прошел в конец салона и еще раз выстрелил. Это он нас так успокаивал.

Водитель автобуса Борис Каракулин попытался отвлечь террориста—увидел, как по вокзалу забегали вооруженные милиционеры с рациями:

– Я думал, еще минут десять, и они его возьмут. Надо его отвлечь. И стал говорить ему про женщин и детей, а он понял, наверное, автомат мне к боку приставил и сказал: «Давай без разговоров, садись за руль и выезжай».

Из города автобус выехал в сопровождении машины милиции, что террориста почему-то успокоило. Он сказал заложникам, что называть его можно Асланом: «У меня нет политических требований, я просто хочу, чтобы отпустили моих друзей. Они ни капли крови не пролили, а им дали по 15 лет. Ваши жизни мне не нужны».

– Мы даже как-то успокоились, поверили, что он нас не тронет, – вспоминает студентка Марина, которая в этот день вместе с другом Виктором ехала в Ставрополь на практику. – Он такой спокойный был, совсем не похож на бандита. С ним даже шутить пытались, и он улыбался.

У водозабора, сразу за Невинномысском, Эдиев приказал шоферу остановиться. Вывел сидевшего в первых рядах Сергея Жукова и отправил за рацией к милиционерам. Его не было очень долго, и террорист занервничал. Отправил еще одного заложника вслед за Сергеем Жуковым. Вернулись оба, с рацией.

– Что-то Аслану не понравилось, он сказал Жукову, что тот сговорился с ментами, и автоматом стал водить из стороны в сторону, – рассказывает Борис Каракулин. – Очень страшное лицо у него было. Жуков ему говорит, они, мол, меня за твоего товарища приняли, отпускать не хотели, я же сам, говорит, в Чечне жил. Ну Аслан и успокоился вроде, только говорит ему: «Сигарет для меня возьми у ментов». Я думаю, зачем идти за сигаретами, брал же до сих пор у ребят в автобусе. А он автомат навел на парня. Один раз выстрелил в Жукова, а еще шесть пуль выпустил в воздух. И кричит в рацию: «Труп свой заберите!» Мы потом уже узнали, что он Жукову ногу прострелил, а тогда думали – убил парня.

Потом террорист выпустил несколько женщин с детьми и старушку. По рации сказал, что больше никого не выпустит, пока не будут выполнены его требования. Эдиев требовал освободить его товарищей и брата из тюрьмы, предоставить им шесть пулеметов, камуфляж, маскхалаты и вертолет. Милиционеры, с которыми переговаривался по рации Эдиев, обещали выполнить его требования в Минводах. До Минвод ехали без остановок.

– Чувствовалось, что он знает свое дело, что не новичок, – говорит старший лейтенант Дмитрий Шандров, возвращавшийся злополучным рейсом в Ставрополь из Новороссийска. – С оружием обращался мастерски, рожок быстро менял, за секунду, да и с рацией, видно, хорошо был знаком. Не дергался, спокойно себя вел. На шее у него висела самодельная бомба, он нам так и сказал – это пластит, если взорвется, никого в автобусе не останется. И сказал, что терять ему ничего, что он смертник. Еще у него была граната Ф-1, ее он потом применил.

В Минводах автобус остановился под мостом, ведущим в аэропорт, но через несколько минут террорист решил, что наблюдать за развитием событий лучше будет с моста, и приказал водителю въехать на него. Мост сразу же оцепили спецгруппы, прибывшие из Ставрополя, а в четырех точках – у аэропорта, в недостроенном доме и в частном секторе – рассадили снайперов. К месту захвата приехали Виктор Казанцев, губернатор Ставропольского края Александр Черногоров и начальник УФСБ края Петр Кондратьев. Они обсуждали, кто пойдет на переговоры с террористом и что делать дальше. Те, кто был в автобусе, о готовящейся операции ничего не знали. Вскоре к автобусу отправили альфовца, молодого мужчину в желтых очках.

– Я представитель администрации президента, давайте поговорим, – сказал он Эдиеву.

– Что-то я тебя ни разу не видел, – ответил террорист, пропуская «представителя президента».

– Ну, меня нечасто по телевизору показывают, – оправдывался представитель. – Фамилия моя Мишин. Я в такой ситуации впервые, очень волнуюсь.

И поправил свои съезжающие на нос желтые очки в тяжелой черной оправе.

– Он так удачно сыграл, что мы и правда поверили, что он боится, кто-то даже засмеялся, – вспоминают Марина и Виктор. – Это потом уже сказали, что в очках этих скрытая камера и он снимал террориста.

На помощь господину Мишину пришли пожилые пассажирки автобуса.

– И то правда, из администрации, видела я его по телевизору, – сказала одна из женщин. – Ты, милок, лучше скажи, когда пенсию нормальную давать нам начнут?

– И про «Курск» правду расскажи! – крикнул кто-то.

Эдиев «представителю» поверил и сказал, чтобы в автобус передали радио, но вести переговоры через Мишина отказался.

– Было очень жарко, нечем дышать, мы стояли всего полчаса, а многим уже стало плохо, – рассказывает 80-летний ветеран войны Василий Яструбенко. – Он видел, что мы долго не продержимся, и сказал Мишину, чтобы принесли воды и мороженое. Отправил его, а потом повыбивал стекла. Ему предложили для переговоров, кажется, Казанцева, но он показал на какого-то человека в штатском и сказал: «Вон того генерала».

Террорист не ошибся: Петр Кондратьев – настоящий генерал. Он вошел в автобус под дулом автомата и стал успокаивать бандита:

– Людей твоих уже вывезли, скоро будут здесь, вертолет готов, камуфляж сейчас принесут.

– И кроссовки еще, 43-го размера, с носками, – сказал Эдиев.

Генерал кивнул головой и предложил бандиту обмен: по трое заложников на одного отпущенного из тюрьмы. Но Эдиев не согласился:

– Троих обменяю на троих, остальных отпущу, когда сядем в вертолет.

Генерал снова кивнул. В автобус принесли радио, форму, продукты, воду и мороженое. Первым делом террорист переоделся в камуфляж, потом настроился на какую-то радиостанцию.

– Передавали последние новости про наш автобус, – вспоминает Таисия Ивановна. – Сначала говорили, что террористов трое, что пострадала девушка-заложница, в общем, врали. Кто-то в автобусе так и сказал: «Вот врут!» А потом передали, что автобус окружен «Альфой» и скоро начнется захват. Что с ним стало! Он сразу изменился, стал проверять свои бомбы, автомат. Потом сказал, что ему выбора не оставляют. Я думала: ну все, конец. Женщины стали просить: «Асланушка, не надо, не убивай нас».

Генерал Кондратьев тут же связался с террористом по рации:

– Не дури, никакой «Альфы» здесь нет, ты что, думаешь, мы людьми не дорожим?

– Где мои люди, где вертолет? – закричал Эдиев.

– Людей уже привезли, осталось немного, потерпи, – сказал генерал.

В это время в автобусе стало плохо молодой женщине. Ее муж Сергей сказал, что женщина беременна, и попросил Эдиева отпустить ее. Тот кивнул головой. Сергей довел жену до выхода и передал генералу Кондратьеву, а сам вернулся назад. – Аслан расслабился, он поверил Кондратьеву, это было заметно, даже автомат оставил в пустом кресле, – говорит Дмитрий Шандров. – Правда, взял Ф-1, выдернул чеку, а гранату положил в стакан. Сказал, что вариант верный, если стакан разобьется – взорвется и граната. И пошел курить с этой гранатой в руке.

Около часа ничего не происходило, и террорист снова занервничал. Долго вызывал генерала Кондратьева, но тот почему-то не отвечал. Тогда он крикнул Сергею, который только что вывел жену из автобуса:

– Эй ты, лысый, иди сюда, пойдешь к краю моста.

Сергей вышел под дулом автомата. Эдиев спустился на последнюю ступеньку и сказал:

– Сейчас я в тебя постреляю, тогда генерал быстро придет. И выстрелил два раза, но в воздух.

– Третий выстрел должен был быть настоящим, – вспоминает жена Сергея Ирина. – Сначала он держал автомат вверх дулом, а потом направил прямо на Сергея. Кто-то в автобусе сказал: «Сейчас он его грохнет». В это время раздались выстрелы, и я отключилась.

Первая снайперская пуля попала террористу в ногу, вторая угодила в живот. Растерявшегося Сергея кто-то толкнул на землю, и появившиеся словно из-под земли бойцы «Альфы» бросились к автобусу.

– Когда он вывел Сергея, я думал, он попугать решил, – говорит водитель Каракулин. – Потом слышу выстрелы и вижу: он, Аслан, вползает в автобус, рукой за живот держится. Матерится сильно и кричит: «Всем сидеть, взрываю автобус». И что-то делает со своей бомбой на груди. Тут в автобус полетели дымовые шашки, что-то взорвалось, я сквозь дым увидел, что у гаишника Андрея Урасько, что с нами ехал, нога в крови, и выпрыгнул из окна автобуса.

Когда террорист Эдиев, получивший две снайперские пули, вполз в автобус, через разбитые окна уже лезли спецназовцы. Они еще не знали, что террорист только один, поэтому толкали всех, кто был в автобусе, на пол, и выбивали из их рук любые предметы. В это время уже расстрелянного Эдиева, с разорванным животом (под ним взорвалась граната в стакане, так называемый «афганский колокольчик»), накрыли брезентовой накидкой и вынесли из автобуса. Только потом через окна и дверь стали выносить людей. «Скорая» сразу забрала семерых получивших осколочные ранения. Среди них – милиционер Урасько, он был ранен осколком в берцовую кость, 70-летний мужчина с ранениями плеча и ушибами ребер и Дмитрий Шандров с множественными осколочными ранениями голени и колена. На месте пришлось оказывать помощь пожилым женщинам и 80-летнему Яструбенко, который едва держался на ногах.

Через несколько минут освобожденных заложников отвезли в гостиницу «Кавказ», где их допросили следователи Ставропольской прокуратуры, которые пообещали, что утром все пассажиры злополучного рейса будут доставлены домой.

На мосту остались милиция, судмедэксперты и работники прокуратуры, которые около двух часов работали у тела Эдиева. Простые милиционеры смотрели на убитого издалека, ближе подойти не давали. Сообщили, что из Грозного привезли мать и дядю убитого, но к месту трагедии их не пустили.

– Завтра утром в морге увидят, опознают, – сказал судмедэксперт. – А то в таком виде его трудно узнать будет.

Но первым его узнал командир спецбатальона краевого УВД Виктор Гранкин:

– А ведь это он был тогда, в 1994 году.[2] Доллары из вертолета разбрасывал! Ведь ушел тогда, думали, никогда не встретимся. Так нет же, опять полез. Видно, есть Бог на свете.

– А если бы он взорвал гранату, сколько людей бы пострадало? Разве можно было так рисковать? – спросил кто-то из заложников, наблюдавших за происходящим, у милицейского начальства.

– Спасибо скажите, что живые все, – ответили ему. – В таких случаях без потерь, как правило, не обходится.

– Страшно было, – говорит старик Яструбенко. – Войну прошел, в концлагере был, мины под ногами взрывались, да не думал, что на старости такое увижу. Как палить стали да взрыв, я голову в колени зажал, уж не чаял дожить.

Старик чуть живой, но от госпитализации отказался:

– Старуха дома одна после инсульта, надо быстрее к ней ехать, а то уж узнала, наверное, про автобус.

03.10.2001. На зачистку

С утра в комендатуре Ленинского района Грозного военные готовились к спецоперации. Мы уговаривали командиров взять с собой и нас, журналистов. Командиры согласились не сразу, убедил их наш последний, достаточно наивный аргумент:

– Мы покажем и расскажем, как на самом деле проходит зачистка.

– Ладно, только держитесь возле бойцов, – разрешили нам. Пока командир спецгруппы инструктировал бойцов, майор по имени Саша рассказывал, что этой осенью минирование дорог и территории, по которой обычно передвигаются военные, усилилось в несколько раз. Последний раз Саша был в Грозном весной, тогда, по его словам, были только цветочки:

– Только сейчас мы поняли, что такое минная война.

Наконец дают команду к отправлению. Подразделение саперов на БТР и группа прикрытия на «Урале» уже на местах, ждут только нас. Лица у всех серьезные, кто-то проверяет автомат, кто-то, не стесняясь, целует нательный крест. Говорят, что теперь на каждую зачистку отправляются вот так, не зная, вернешься ли назад. На инструктаже командир поставил задачу, и теперь все знают, что в районе, в котором пройдет зачистка, на улице Жуковского, уже было три подрыва бронетехники. Мы забираемся на БТР, ребята протягивают нам руки, помогая устроиться. За секунду до выезда во двор комендатуры въезжает «уазик».

– Фээсбэшники приехали, – объясняют ребята, – значит, дело серьезное.

Майор ФСБ приказывает нам слезть с БТР, говорит, что на спецоперации журналисты не нужны. Мы в три голоса упрашиваем майора, но он, уже не слушая нас, уходит проверять готовность бойцов. Оператор НТВ успевает передать одному из бойцов цифровую камеру:

– Серега, сними, что успеешь.

О Сереге говорят, что он сапер от Бога. Однажды он пошел на разминирование в комнатных тапочках и обезвредил несколько мин.

Мы желаем ребятам удачной работы, и через минуту все они, саперы, спецназ и фээсбэшники, скрываются за воротами комендатуры.

Через 40 минут коменданту передают по рации, что БТР подорвался на фугасе.

– У нас один «двухсотый», пятеро «трехсотых», – хрипит кто-то в трубку. – В нас стреляют.

Еще через пару минут передают, что стрельба прекратилась.

Вскоре БТР и «Урал» возвращаются в комендатуру. На БТР – злые бойцы и еще не засохшая кровь, в грузовике – труп погибшего сапера. Раненых, а среди них оказался и наш знакомый Сергей, сразу же отправили в аэропорт.

Нам отдают камеру, запачканную кровью. Потрясенные бойцы собираются вокруг убитого. Он весь посечен осколками, и товарищи не узнают его лица.

– Он спиной ко мне сидел, спиной к спине, – всхлипывает без слез рыжий парнишка. – Он все на себя взял, все на себя…

Ребята рассказывают, что, проведя зачистку, обратно возвращались по той же дороге. Еще по дороге на задание кто-то обратил внимание на немолодого чеченца у большого дома из красного кирпича. Он сидел на табурете у ворот и улыбался.

– Когда мы ехали назад, на дороге у этого дома сработал фугас, – рассказывает командир спецгруппы. – Он был начинен гвоздями и болтами. Сразу после взрыва со стороны дома начался обстрел, мы тоже ответили огнем. Но стрельба быстро стихла, а когда мы бросились к дому, там было пусто.

Вместе с комендантом мы выезжаем на место взрыва. Здесь уже тихо, редкие прохожие говорят, что ничего не видели. Только одна женщина рассказывает, что взрыв слышала, что осколки залетели даже к ней во двор, а у нее дома был маленький ребенок. Большой дом из красного кирпича с изображенным на воротах долларом действительно пуст.

– Кто мог заминировать дорогу? – спрашиваем мы у женщины.

– Да они сами и подорвали, – спокойно отвечает она.

– Кто? – не понимаем мы.

– Федералы, – так же спокойно отвечает женщина.

– Подорвали сами себя! – мы с изумлением смотрим на женщину.

Женщина смущается и отводит глаза:

– А что, есть погибшие? Ну, тогда я не знаю.

В марте 2002 года в комендатуре Грозного мне рассказали о том, что из всех силовых подразделений, работающих в Чечне, лучшие результаты у чеченского ОМОНа. Я решила выяснить, как чеченцам удается работать лучше федеральных военнослужащих. В чеченский ОМОН меня доставил знакомый таксист. Омоновец с автоматом на воротах долго рассматривал мое журналистское удостоверение, потом связывался по рации с командиром, потом дотошно осматривал мой рюкзак.

– На себе ничего не несешь? – спросил он, глядя на мою куртку.

– Будете мою одежду проверять? – разозлилась я.

– А ты не ругайся, – примирительно сказал парень. – Я же тебя впервые вижу. Знаешь, что Масуда журналисты убили? А мы к своему командиру посторонних вообще не пускаем.

Парня звали Нурди. Потом я часто видела его в ОМОНе. Как-то даже встретила его после очередной спецоперации, уставшего и почерневшего от пыли.

– Носишь на себе килограммов тридцать, – сказал он, показывая на бронежилет, пояс с гранатами и оружие. – Когда все это снимаешь, кажется, что сейчас улетишь.

Это была самая серьезная жалоба, которую я услышала от чеченского мужчины.

Но в тот день Нурди с каменным лицом подвел меня к воротам и долго подозрительно смотрел вслед, пока его напарник вел меня к зданию. Они боготворили своего командира, и каждый готов был за него не раздумывая умереть. Кабинет командира находился на втором этаже. Меня не заставили ждать – дверь открылась, как только я постучала. На пороге стоял высокий худощавый мужчина в берете. Он, видимо, как раз выходил из кабинета и что-то говорил в свой Kenwood. Улыбнувшись мне и совершенно преобразившись, он исчез за дверью. Это был замкомандира ОМОНа Бувади Дахиев. Из-за стола встал второй – невысокий, симпатичный, с веселыми черными глазами мужчина лет сорока. – А что это за девочка и где она живет, – пропел он слова популярной песенки.

Так я познакомилась с командиром чеченского ОМОНа Мусой Газимагомадовым.

Уже через час беседы он стал совсем другим – серьезным и даже грустным. Его веселость и внешнее легкомыслие были защитой от новых людей, на самом же деле он каждый день осознавал весь трагизм жизни – своей и тех, за кого нес ответственность. Это я поняла не сразу, а спустя время – в тот день, когда 16 его бойцов погибли в подорванном террористами автобусе и он с черным лицом метался у воронки, выискивая следы тех, кто это сделал. Потом он и Бувади входили в 16 домов, где хоронили их бойцов. Хоронили в Урус-Мартане, в Гехи-Чу, в Науре и Комсомольском. Я заходила в дома вместе с Мусой и Бувади. Я никогда не забуду их лица. В те минуты они готовы были отдать все, чтобы оказаться на месте тех 16 убитых, а не в их осиротевших домах, перед глазами их матерей и жен.

Я провела много вечеров с Мусой и Бувади. Я доверяла им на все сто, и они мне тоже. Наверное, мне это льстило. Конечно, они часто надо мной подтрунивали – я не ела мясо и не пила водку, и они все время спрашивали меня, что я делаю на войне. Но мне кажется, за это они меня и уважали. И еще они уважали мою работу. Среди военных в Ханкале я никогда не встречала такого отношения. И я была очень благодарна за это своим чеченским друзьям. Когда мне негде было ночевать, я отправлялась в ОМОН – там для меня всегда находилась отдельная комната с диваном и спальный мешок. Однажды Муса после долгих уговоров даже взял меня на спецоперацию. Конечно, зря, потому что потом я долго мучила его вопросами о том, не жалко ли ему тех, кого он задерживает, и как жестокость может быть оправданной. В такие минуты он меня не понимал и ощетинивался, как еж.

– Значит, надо простить тех, кто ставит бомбы, разрывающие моих парней? – злился он.

Мы так и не пришли к согласию в этом вопросе, и я часто думала о том, что его вынужденная жестокость не приведет его к добру. После смерти своих омоновцев он заявил по телевизору, что объявляет кровную месть и что из каждого рода убийц он убьет лучшего. Меня тогда эти слова шокировали. «Значит, ты можешь убить невиновного только потому что он родственник убийцы?» – спрашивала я. «Что ты хочешь понять? – злился он. – Это война! И это чеченцы, а здесь другие законы! Здесь нельзя так, как вы привыкли там у себя в России!» Но все-таки, зная его, я была уверена, что он не станет убивать невинных людей просто ради мести. Объявить о ней – это был долг чеченского командира, за это его бойцы любили его и готовы были отдать за него жизнь. И он не мог сказать даже мне, что этот долг его тяготит.

В одну из последних наших встреч он взял гитару. В его кабинете, кроме меня и Бувади, находился еще мой коллега Вадим Речкалов и фотокор Костя Постников. Муса пел что-то очень грустное, а потом неожиданно подмигнул и запел свою любимую:

– А что это за девочка и где она живет, а вдруг она не курит, а вдруг она не пьет?

– Наверное, если я умру, то попаду в ад, – вдруг сказал он.

– А каким ты его представляешь? – спросил Вадим.

Муса помолчал и хитро улыбнулся.

– Не знаю каким, но вокруг меня 70 гурий, и все прекрасны.

В этом он был весь – ироничный, трагичный, трогательный, добрый и жестокий одновременно.

Он погиб в автокатастрофе, столкнувшись на трассе с грузовиком. Он ехал один в машине, ночью, из Грозного в Шелковскую. Его бойцы – те, кто еще жив, – так и не поверили в случайность этой смерти.

После смерти Мусы я ездила в ОМОН уже только к Бувади. Он поседел и стал как будто еще выше. Омоновцы хотели сделать командиром его, и какое-то время он исполнял обязанности командира, но он никогда не был человеком Кадырова и не скрывал своей нелюбви к нему, поэтому тот настоял на назначении командиром Руслана Алханова. Последнюю встречу с Бувади я запомнила почему-то очень хорошо. Мы сидели в его кабинете, беспрерывно говорила рация, а он смотрел на аквариум с разноцветными рыбками. Аквариум у него только что появился, и он, как ребенок, зачарованно рассматривал рыбок. Потом, не отводя глаз от воды, задумчиво сказал:

– Не знаю как насчет мяса, но есть рыб точно нельзя.

И этот человек стрелял в людей и жестоко мстил своим врагам.

Через год его убили в Ингушетии. Он был замкомандира, но, по сути, делал командирскую работу, потому что ОМОН всегда был на его стороне. В тот день в Ингушетии произошла перестрелка между омоновцами и группой боевиков, пытавшихся отбить своего задержанного товарища.

Погибло несколько человек, ингушская милиция оцепила место происшествия, и Бувади выехал разруливать ситуацию. Один из его друзей потом мне рассказывал, что приехал Бувади спустя два часа после перестрелки. Переговорив с чеченцами, Бувади отправился к ингушской милиции, и в это время в спину ему кто-то три раза выстрелил. На чеченской стороне в тот момент, кроме омоновцев, были сотрудники других подразделений чеченского МВД, называемые кадыровцами. Что это было – случайность, предательство или намеренное убийство человека, который никогда бы не смирился с культом Рамзана Кадырова, я не знаю.

Но после смерти Бувади я перестала ездить в Грозный. У меня там не осталось друзей.

22.04.2002. Кровная месть

Вчера в Грозном проводились массовые зачистки. Они были связаны с днем гибели Джохара Дудаева, который боевики традиционно отмечают терактами, и последними преступлениями, совершенными в чеченской столице. В четверг здесь взорвали 16 омоновцев, а вчера был убит еще один милиционер.

На спецоперацию нас взяли после долгих уговоров. В машине старший собрался дать нам по пистолету. Мы отказались.

– Ну вот, теперь еще и вас охраняй, – вздохнул омоновец.

Первым объектом было кафе в центре города – там, по данным ОМОНа, иногда собираются боевики. Омоновцы в масках выскочили из машин и окружили кафе. Пятеро вошли внутрь, столько же осталось снаружи. Через десять минут вывели парня без документов.

– Проверим, если ни в чем не замешан, отпустим, – пообещали омоновцы.

Проверка еще в двух кафе ничего не дала. Но у маленького рынка омоновцы выскочили из машин и побежали в глубь заросшей кустарником улицы. По улице шли трое мужчин, а за ними на расстоянии еще мужчина и женщина. Им приказали остановиться, но те, что шли впереди, бросились бежать. Омоновцы стали стрелять в воздух. Убегавшие тоже открыли огонь из пистолетов. Тогда уже стрелять стали по ним. Наш «уазик» рванул вслед за убегавшими, и на какой-то момент ничего не было видно и слышно: из-за выстрелов пришлось спрятаться на дно машины. Убегавшие скрылись в одном из домов. ОМОН начал зачистки по всей улице.

– Куда?! – рявкнул на меня, убегая, старший группы. – Сиди в машине!

Мы все равно вышли, прячась за «уазик», и видели, как взяли двоих из убегавших: их со скрученными руками вывели из брошенного дома, забрали две гранаты и пистолеты. Третий исчез. Я впервые услышала, как чеченские омоновцы ругаются по-русски.

– Ушел, сука! – бил кулаком по автомату старший.

– Это же тот Рустам! Как же вы его упустили!

– Да мы четверо по нему стреляли, не пойму, как он ушел! – кричал в ответ другой.

На базе в ОМОНе задержанных разговорили не сразу.

– Один из них – аргунский ваххабит, другой – похоже, ахмадовец, – сказал замкомандира ОМОНа Бувади. – Но говорит, что работает на ФСБ. А Рустам, который ушел, – исполнитель теракта, от которого погибли наши омоновцы. Его сдала одна пленница.

Азу, задержанную в четверг, вывели из камеры, чтобы в камеру (она в ОМОНе одна) поместить других задержанных. Аза живет вместе с матерью в высотном доме по соседству с ОМОНом. Именно ее квартиру боевики выбрали для того, чтобы дождаться автобус с ОМОНом и взорвать фугас. Аза говорит, что двое, Рустам и Руслан, – ее старые знакомые, а один даже обещал на ней жениться. Руслан называл себя двоюродным братом Гелаева.

– Я ничего не знала про то, что они делают, – сказала Аза. – Они сказали, что им просто надо переночевать.

Но пленнице не верят и не отпускают ее: омоновцы говорят, что она многое знает и на воле ее, скорее всего, убьют.

Вчера утром в Октябрьском районе Грозного боевики напали на дом местного милиционера и убили его. Милиционер, отстреливаясь, убил одного из нападавших. Сотрудники райотделов и комендатур отказались выезжать на место происшествия без предварительной инженерной разведки. Чеченскому ОМОНу отдали приказ выдвигаться немедленно. Они уехали и привезли одного задержанного.

– Без саперов никто работать не хочет, – раздраженно объяснял Бувади. – А нам саперы не нужны, я три машины смертников загрузил и отправил по приказу. И так всегда.

Задержанный Аслан Атгериев ранен в ногу осколком гранаты. Он закатывает глаза и еле слышно говорит:

– Мы зашли в дом, нас было трое: я, Хамзат и Ахмед. Хамзат направил пистолет на милиционера, а тот выхватил свой и направил на него. Они стали кричать друг на друга. Потом женщина выскочила из комнаты и ребенок. Хамзат и тот, второй, выстрелили, и оба упали. Я побежал к окну, но кто-то из наших кинул гранату, она взорвалась, и меня ранило. Ахмед дотащил меня до завода, мы там собирались, когда на операцию шли. И ушел, сказал, что за машиной.

– А ты бы вернулся, если бы он был ранен?

– Может быть.

– Нет, ты тоже не вернулся бы, – крикнул ему молодой омоновец. – Потому что вы все такие, вы можете только исподтишка убивать людей!

– Вы ваххабит? – спросила я у парня.

– Нет, – сказал тот.

Омоновцы засмеялись:

– А кто из них хоть раз признался, что ваххабит?

– Зачем вы пошли в этот дом? – снова спросила я.

– Хамзат сказал, что надо убрать одного милиционера.

– Ты лучше скажи, сколько денег вам пообещали! – толкнул задержанного омоновец.

– Я ничего не знаю про деньги, это Хамзат решал, – ответил раненый.

– Ничего, скоро все расскажешь, – пообещали ему.

Вечером на базу чеченского ОМОНа в Грозный вернулся командир Муса Газимагомадов со своими бойцами. Они были усталые и подавленные.

– Расскажите про ваших погибших ребят, – попросила я.

Командир ОМОНа потер рукой лоб:

– Это были хорошие омоновцы, 17 чеченцев, один русский, – сказал он. – Двое при смерти. Самому молодому 20 лет, самому старому 36. Эти были из старой гвардии. В 1999 году они вместе с федералами освобождали Урус-Мартановский район и Грозный – сильные были парни. Трое представлены к званию Героев России.

– Почему вы считаете Ахмадова организатором теракта?

– Потому, что у меня есть точные данные. В первых числах апреля Ахмадов получил от Хаттаба большие деньги, два миллиона долларов, причем именно на устранение чеченского ОМОНа, РУОПа, милиции. Дали бы мне $2 млн, я бы этого Хаттаба им через месяц в мешке приволок.

– Разве все дело в деньгах?

– Конечно. Деньги решают проблемы с транспортом, с агентами, с материальным обеспечением бойцов, которые думают о том, что, если их убьют, их семьи останутся без кормильцев, и так далее.

– Вы уже задержали виновных во взрыве?

– Пока не всех. Но я теперь даже знаю, где делали эту бомбу, от которой даже танк разворотило бы: в Урус-Мартане.

– Как же они провезли ее в Грозный, там ведь около 90 кг было?

– Это не у меня спрашивайте, у военных на постах.

– Вам о бомбе пленные рассказали?

– У нас свои источники везде есть: среди местных, среди боевиков даже. К сожалению, не всегда это спасает от таких вот трагедий. В данном случае, конечно, пленные говорят. Мы после этого взрыва троих задержали. Двое раскололись, сдают потихоньку все свои контакты, связи. Знаешь, какое удовлетворение испытываешь, когда видишь, как они своих закладывают! Это для меня лучшая агитация, которую можно проводить против ваххабитского режима.

Тут замкомандира Бувади дал Мусе радиостанцию, которая в очередной раз заговорила по-чеченски. Командир насторожился.

– Радиоперехват, – объяснил Бувади.

Потом они засмеялись.

– Мы одного взяли из баграмовской группировки, он теперь всех их закладывает, – объяснил Бувади. – Вот они это чувствуют и пытаются с ним поругаться. Послушай сама.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.