Месть магам

Месть магам

– А вот за что мне прилепили ярлык бандита? Я вам скажу всю правду…

Шумно втянув воздух, осужденный И. выдает почти скороговоркой:

– Брал нас отдел по борьбе с организованной преступностью, тогда он располагался на Шаболовке, 6. И наши интересы с ними тесно соприкоснулись. Потому что они сами крышевали несколько салонов…

Понизив голос, осужденный продолжил:

– Я знаю об этом, потому и рассказываю. Я же не мальчик. Да, они крышевали несколько салонов. И когда меня взяли, посадили в машину, и один такой дяденька говорит-предлагает мне, чтобы нам с ними мирно разойтись, кхе-кхе… ну смешно! Я посмотрел на него и промолчал. Он тогда говорит: «Ладно, поехали».

Осужденный И.

– Я родом из Московской области, города Балашихи. Последние пять лет, после армии, я работал в уголовном розыске. Оперуполномоченным. Имею высшее образование. По роду своей деятельности… хотел в другое место перевестись… у нас там новый начальник пришел, потихоньку стали выгребать всех старых сотрудников. Я в отпуске как раз в это время был. Ну, пришел потом, смотрю, что там уже из моих знакомых никого не осталось. Думаю, ладно, я тоже потихонечку куда-нибудь переберусь. Написал рапорт, а меня не переводят…

– Значит, все-таки за какие-то кадры держались?

– Да непонятная система. Держатся не держатся – и отпускать не отпускают. Если вдруг человек сам захочет уйти – не отпустят, а вот если начальство решит – вытолкнут человека на улицу запросто. Даже задним числом могут оформить увольнение. Ну вот, меня не хотят никуда переводить, а я уже договорился о новом месте. По своей инициативе прошел медкомиссию. Хотел я перевестись в УБОП, там освобождалось место оперуполномоченного. Так вот ждал я, ждал нового места, не дождался – посадили меня…

– За что посадили-то?

– Уволился я! Произошли некоторые трудности…

– Какие трудности?

– Да не то чтобы трудности… Мне было на что жить. Но в виду сложившихся обстоятельств… в общем, сотрудникам милиции запрещено заниматься коммерческой деятельностью, даже подписку давали. А мы потихонечку… ну, своя фирма была. Я работал в милиции и одновременно в этой фирме.

– Чем фирма занималась?

– Чудесами наяву!

– В каком смысле?

– Потомственный ясновидящий, маг в третьем поколении, снимет сглаз, приворожит… Этим и занимались.

– И кто же у вас был ясновидящим?

– Реальные люди. Женщина, она работала одно время в такой же фирме, у Анджелики Эффи – ясновидящей, у которой сеть салонов по всей Москве.

– И у этой женщины, вашей знакомой, в самом деле был дар? Она действительно владела секретами магии?

– По-всякому… Раз у Эффи от нее потом проблемы начались. Значит, владела чем-то.

– А ваша роль в фирме в чем заключалась?

– Я был организатором. Я собрал всех этих людей, познакомил их, сплотил, поставил задачи, но сам я официально нигде не фигурировал. Я же милиционер, мне коммерческой деятельностью заниматься нельзя. Я давал, в основном, только советы.

– Это как-то оплачивалось?

– Здесь все было организовано.

– Итак, фирма работала…

– Да, мы давали в газеты рекламу, заманивали клиентов, предсказывали им будущее.

– Все это окупалось?

– С лихвой. По большому-то счету, все эти салоны – ну честно! – ведь это узаконенное мошенничество. Одних сажают, другие появляются. А кого сажают? Вот если задаться таким вопросом. Ведь человека не посадят, пока он никому не нужен. Пока он не попал в чье-то поле зрения. А в эту машину, в этот механизм его когда зацепило, так его и потащило… С кем я только ни сидел, пока шло следствие: начиная от председателя жилищной комиссии и кончая мэром Грозного! Это я с ними сидел, в одной камере. И я сделал один вывод: если человек попал в камеру, значит, на воле он кому-то сильно мешал. Ну а как по-другому? Даже в Евангелии написано, что Иисус сказал: «Пускай первым в меня бросит камень тот человек, который будет считать себя безгрешным». Кто у нас сейчас живет на одну зарплату? Естественно, если человек не попал в чье-то поле зрения, но если он несун – тащит с завода гайку, он тащит! – статья 158-я Уголовного кодекса. И будет тащить, пока не попадется. А может и никогда не попасться, всю жизнь так протаскает, по болтику трактор или самолет вытащит с завода…

– С ним более-менее понятно, он – обыватель, темный человек, он нарушает закон, не зная статей Уголовного кодекса. Но вы-то – сотрудник милиции! И тоже преступник.

– Ну, я… родился-то не с крылышками. Я не евангельский герой.

– Вы атеист?

– Нет. Верующий.

– Присягу на службе принимали?

– Да. Это было в 1993 году. И опять хочу сказать, что к тому времени в России все уже четырнадцать раз перевернулось с ног на голову. Вообще, при чем тут милиция? Присягу и в прокуратуре принимают. А потом, я видел, к нам в камеру и прокуроры попадали – тоже за преступления. Ну, за что я – лично я – попал в тюрьму? Стечение обстоятельств. Я жил очень хорошо. Материальный достаток… все было! Ну вот расскажу про преступление… моя роль заключалась в том, что я стоял в коридоре. Я присутствовал при разговоре. Как сотрудник милиции я понимал, что я – это лишние глаза и уши, что все равно я всплыву, если их зацепят. А город у нас маленький, в одном конце города скажешь «а», в другом конце ответят б». И все друг с другом связаны: криминал, милиция… Я, помню, только устраивался в милицию, смотрел на все в розовых очках. Ну вот, устроился, думаю, сейчас всех буду вязать, бороться буду с преступниками, а вот нет, начальник говорит: ты зачем полез туда-то? Я – в другое место, а начальник опять погрозил, мол, снова не туда лезу. И слава богу, что начальник только грозил.

– Но вы-то понимали, что это ненормальное положение дел?

– А где у нас в стране было нормально? Я вот в коридоре постоял-послушал и получил за это девять лет лишения свободы.

– Ну, за один разговор на строгий режим не отправляют…

– Да почему за разговор? Да, был разговор, да, я стоял, а вменили мне – реально – три статьи: 209-ю – бандитизм, 162-ю, часть третью – разбойное нападение, и 222-ю – у меня в машине газовый пистолет лежал, который я покупал еще в свое время по удостоверению сотрудника милиции. За этот пистолет мне дали год. Потом Верховный суд убирает мне 222-ю статью, часть четвертую, а год оставляют почему-то. Родители подходят, адвокат подходит, спрашивают, а им отвечают: «Пускай сидит». А бандитизм признали потому, что были неоднократные эпизоды. Я вам расскажу предысторию. Брал нас отдел по борьбе с организованной преступностью, тогда он располагался на Шаболовке, 6. И наши интересы с ними тесно соприкоснулись. Они крышевали там…

– Где крышевали?

– Ну, в двух салонах.

– Каких салонах? Интересно…

– Я знаю об этом, потому и рассказываю. Я же не мальчик. Да, они крышевали несколько салонов. И когда меня взяли, посадили в машину, и один такой дяденька говорит-предлагает мне, чтобы нам с ними мирно разойтись, кхе-кхе… ну смешно! Я посмотрел на него и промолчал. Он тогда говорит: «Ладно, поехали». Потом мы сидели три месяца в тюрьме, и, по большому счету, нам даже прилепить нечего было…

– Погодите, здесь непонятно. Брал вас РУБОП? [7] И они крышевали кого-то? Но вы-то какое отношение имели к этим салонам?

– Я же говорю, что у нас было четыре эпизода – четыре разбойных нападения.

– Так вы что же, нападали на те самые салоны?

– Ну конечно. Я же не говорю, что просто в коридоре постояли… Я не один был. Но лично моя роль заключалась в том, что я стоял, видел, слышал, и у меня не было выбора – так судьба распорядилась, что в тот момент я оказался в том месте. И вот следствие – зона.

– Выбор всегда есть.

– Зря вы так думаете…

– Просто не надо было заниматься разбоем.

– Да не в том дело – разбой не разбой. В тот момент я поступил так, а сейчас бы сделал иначе. Я думал, что у меня нет выбора – вот чем дело! Активной роли в преступлении я не принимал. Я вообще не знаю, как в зоне оказался. За что?! Я сюда не стремился, от тюрьмы и сумы зарекался. Я всегда знал, что делаю и как делаю. А в зоне, я вам так скажу, процентов семьдесят людей сидит ни за что. Совершенно случайные люди. Срока нереальные дают! Я же не девятьсот лет живу. Вот за что мне дали девять лет? Разве я пытал кого-нибудь, глаза, может быть, выдирал, ножом кого-то резал? Да нет, конечно. Меня просто засудили. Суд начался, и я уже знал, что приговор мне заряжен. Давайте, я попробую вам объяснить, как это делается. Нас брал московский РУБОП. Как он вообще там, в Балашихе, в тот день оказался, этот РУБОП? – таким вопросом никто не задавался на суде. Причем изначально брал нас 5-й отдел по борьбе с ворами в законе и бандитизмом. Они, значит, борются с бандитами. Как после этого выглядело все наше дело? Я сижу три месяца в тюрьме. У нас при аресте не нашли ни ножей, ни пистолетов. Нам вменяют 162-ю статью, часть вторую – нападение без применения силы. Я больше вам скажу: так называемые потерпевшие даже не хотели писать заявление на нас. Моя роль заключалась в том, что у меня была машина. Я привез ребят, зашел с ними в коридор, они – в кабинет, потом вышли, и мы все вместе уехали. Вот все «преступление». Мы спокойно уехали. Никто никого не убивал, не пытал, даже не кричали ни на кого. Говорили совершенно спокойно. А взяли нас уже дома. Причем без заявлений «потерпевших» взяли нас. Приехали, постучались. Предъявили обвинение в разбойном нападении. И закрыли в ИВС. Ну, три месяца проходит… Вещдоки, правда, какие были, я сам сразу выдал. Я, в принципе, знал, из-за кого я сюда попал, из-за каких уродов.

– Что за вещдоки были?

– Разные вещи, которые забирались у людей…

– Из тех салонов, куда вы наведывались?

– Да.

– Какие-то ценности?

– Ну, как сказать…

– И что же суд?

– А что суд? На суде вдруг выясняется следующее. Спустя три месяца после нашего задержания РУБОП «находит» в каком-то подъезде какого-то дома в электрощите нож – такой вот тесак, пролежавший три месяца, и никто из жильцов его не замечал! – ну так вот, приобщают нож почему-то к нашему делу, а потом меня вызывают и спрашивают: «Узнаете нож?» Я отвечаю: «Ну как вы думаете, с чего я должен его узнать?» А там, по делу, этот нож-тесак якобы кто-то из нас достал, кому-то угрожал и все такое вроде бы было. Опять, по делу, якобы нож оказался у меня, и какая-то девушка пыталась его у меня выхватить, и какой-то двухметровый мужчина все это видел. Потом на следствии мужчина сказал, что не так все это было, а следователь записал: «Мужчина добросовестно заблуждается, поскольку находился в состоянии аффекта». А значит, нужно верить только девушке, которая, пытаясь вырвать нож, очень хорошо этот нож разглядела. Ну вот, якобы нож нашли, предъявили на суд… его фотографию. Сам нож на суде так никто и не видел! Зато на этом ноже построили все обвинение, что мы, дескать, сплотившись в банду и вооружившись ножом, кхе-кхе… Я так понимаю, что иные банды действуют годами. А наша «банда» существовала всего восемь дней. Ну вот, на суде адвокат кричит: «Покажите нож!» Нет ножа.

– В каком году вас арестовали?

– В мае 1998-го.

– А когда осудили?

– В феврале 1999-го.

– Я правильно понял, что сначала у вас была фирма, в которой…

– …Мы занимались черной магией. Я тогда работал в милиции. Но потом мне все это стало неинтересно, и я отошел от фирмы. Туда пришли уже другие люди. Как-то с одним знакомым у меня зашел разговор за эти вещи, и он говорит, что имеет большие огорчения по поводу этих вещей. Не конкретно на фирму, с которой я имел отношения, а вообще на всю эту систему одурачивания простого обывателя. Доходило до смешного. Звонит он на фирму и говорит: «Машина у меня пропала, украли, не смогли бы вы найти ее?» Ему отвечают: «Сможем». Но только надо им показать ключи от машины. Хорошо, берет какие-то ключи, приезжает в фирму, где этими ключами долго трясут-ворожат, а потом – бам-с! – вот где твоя машина – и показывают место на карте Московской области. А он им отвечает: «Да у меня машины никогда не было!» Ха-ха… Дурят они обывателей, обманывают. Это огорчило моего подельника. Он высказал претензии.

– Вы говорили еще про три других эпизода в составе преступления. С чем они были связаны?

– Ну с тем же самым… В карман к простому работяге, который где-то на заводе вкалывает, никто не лез.

– А к кому лезли?

– В фирмы…

– Какие фирмы?

– Связанные с магией.

– Ну а почему не шли, например, на рынки, которых повсеместно развелось пруд пруди? Там тоже крутятся большие деньги.

– А зачем идти на разные рынки, если у подельника конкретные претензии были именно к этой отрасли… Ну зачем?

– Значит, кто-то ему сильно насолил из «магов» и «чародеев».

– Видимо, да.

– Хорошо, поговорим про тюрьму. Что человек чувствует, попадая в нее?

– Страх. Ожидание чего-то нового, чего-то неизвестного. И я с кем сидел, у которых по две-три ходки были, они говорили: «Неизвестно еще, куда попадешь». Действительно, отморозков в тюрьме, то есть тех, кто не в состоянии владеть собой, очень много. За примером далеко не пойду. Недавно я и еще один осужденный проходили по одному делу, связанному с попыткой побега из этой колонии. Попытку раскрыли, а мы проходили свидетелями, нас на какое-то время вывозили в СИЗО, и вот там я опять насмотрелся. Я потом сказал этому второму осужденному: «Вова, – говорю я, – а кому амнистию-то проводить?» Мутанты… кругом были одни мутанты! Как в фильмах ужасов показывают… Общий сбор у нас был. И вот я насмотрелся на все эти лица. Не обремененные интеллектом! Удручающее впечатление. Ну ладно, я – оступился. Получилось так в жизни. Допустим, не видел я в тот момент другого выхода. Сейчас у меня, может, мировоззрение изменилось. Сейчас я бы так никогда не поступил. Я бы лучше в деревню уехал, еще куда-нибудь, чтобы избежать каких-то этих нюансов… они мне не нужны.

– По-моему, вы лукавите про деревню.

– Да нет, какое лукавство? О чем вы говорите? Через такое пройти… Сидели мы в столыпине, в этом вагоне. Когда семнадцать человек в купе загоняют, это купе разогревается настолько – дышать нечем! И вагон где-нибудь полдня на солнце стоит. Один человек, с которым я вместе ехал, он валидол принимал, чтобы не задохнуться там…

– Вам сколько остается до конца срока?

– Пять лет. Но пять лет я не собираюсь еще сидеть. Я все-таки рассчитываю на льготы. Я всем своим поведением стараюсь показать, что хочу выйти отсюда пораньше.

– Представьте, что приезжаете домой, а там – старые знакомые…

– Это не мои знакомые. Я стал просто жертвой обстоятельств. Это не мой круг общения.

– А если опять сложатся аналогичные обстоятельства?

– Ну, давайте тогда… вообще нужно расстрелять! Какой тогда смысл в сроке? Брать и расстреливать! Мало ли что может случиться… Каждый день с каждым может что-либо случаться. И что же, тогда всю нашу страну решеткой огораживать? Ведь сажают новых людей. Сажают! Вы не смотрели в кинотеатре «Особое мнение»? Там, в кино, центр по профилактике преступлений создали. Людей за мысли сажали. Они еще не совершили ничего, а их уже – в тюрьму.

– Тюрьма, зона учат чему-то?

– Я хочу так сказать: нормальный человек сделает для себя нормальные выводы. Если он пришел, например, изначально злой на весь мир, так он еще больше зла в себя вбирает. То есть это зависит еще от человека: какие цели он для себя выбирает. У меня сейчас совершенно нормальные цели. И были они у меня нормальные, но, можно сказать, я сам себя в тюрьму загнал. Может, какая-то безвыходность у меня была… Но вот вы говорите – друзья. Родственники за меня борются. Друг, тоже милиционер, майор, написал от себя помиловку. И надзорные жалобы друзья пытаются… Все-таки, я думаю, что если бы я был таким отстоем, как хотели меня преподнести в уголовном деле, то, я думаю, вряд ли кто стал бы за меня заступаться, во всяком случае, из друзей – из людей компетентных, в погонах, – чтобы себя не замарать. Правильно? Люди все-таки какие-то планы для себя строят… все-таки я не конченый какой-то… По крайней мере, зла я меньше сделал, чем нормальных поступков. Моя матушка ездила в Комиссию по помилованию, где еще писатель Приставкин был председателем. Нормально ее приняли, сказали: подождите, вот сейчас полтора года пройдет, и у вашего сына будет полсрока, тогда напишите заявление – и помилуем. Вопросов, мол, никаких не будет. Характеристики нормальные, естественно, колония предоставила, потому что я… ну, стараюсь здесь, чтобы все было нормально. А сейчас Комиссию Приставкина расформировали, и я уже не знаю, что будет дальше.

– Сейчас подобные комиссии созданы в регионах.

– Дай бог… Но я что хочу сказать? Я не знаю, как будет теперь, а вот при Приставкине у нас много народу уходило. И не один из тех, с кем я сидел, а потом его выпустили, не один не заехал обратно. Люди стали подниматься, стали нормально жить. Вкус жизни поняли. Понимаете? Нам с рождения свобода дана. Мы другого состояния не знаем, что ее может и не быть – свободы. И когда ее в один миг отбирают… она… прелесть в том, чтобы просто выйти на улицу, воздухом подышать, пройтись. В колонии это в такой мере понимается, настолько осмысливается… Впрочем, люди разные, кому-то и здесь нравится сидеть, такой тип выходит на свободу, как в отпуск. Я не говорю про нашу колонию, я вообще говорю про тот контингент, с которым мне приходилось работать. Они выйдут для того, чтобы две недели попить, опять кого-нибудь нахлобучить и снова заехать в зону. Здесь же, в этой колонии, я смотрю, в основном люди случайные. Вот вы сможете ответить на такой вопрос? Ситуация: человек, допустим, ограбил и получил девять лет, ну, как ограбил – ударил по карману… И другой пример: кто-то кого-то до смерти забивает, ногами пинает. Человек умирает в муках, страшной смертью. А убийца получает три-пять лет лишения свободы. На какие-то мысли это наталкивает? Оно и грызет иногда внутри. Ну вот, если собрать все вместе, что я натворил, ну максимум, пять лет, которые мне можно было бы набросать. К матушке моей во время перерыва суда подошли кивалы – народные заседатели – и говорят: «Мы всё видим, но ничего не можем сделать». Меня посадили в 1999 году. И судебная система на тот момент была настолько глухой к здравому смыслу! Тем более что на нас обкатывали новый Уголовный кодекс. Это сейчас к нам приходят в зону, и, смотришь, по совокупности преступлений они получают по пять-шесть лет. А мы за те же преступления получали по восемь-десять-пятнадцать лет. Я вам расскажу одну историю. Фамилию не помню. Сейчас человека отправили в Нижний Тагил, он там сидит. Его история началась в 1995 году. Едет он в машине с другом-напарником – патрулируют город. По улице идет пьяный. Машина останавливается, напарник говорит: «Надо переговорить с человеком». Начинает говорить, слово за слово, чего-то они начинают ругаться. Пьяный выхватывает у напарника автомат и стреляет. Пуля черкашом прошла по водителю. И он, водитель, недолго думая достает пистолет – хлоп! – палит его. Сообщает по рации о ЧП в райотдел. Приезжает начальство, прокуратура. Все нормально, оружие применил правомерно, дескать, молодец, медаль получишь. Только вот сначала давай, мол, в больницу, а то у тебя, видишь, ранение. Приезжает в больницу, а там его цепляют, увозят на Петровку, где начинают его «воспитывать»… Это я с его слов рассказываю. Оказывается, опер с МУРа был тот человек, которого он застрелил. Значит, сидит он два года. Уже заехали в камеру те люди, которые его сажали… Кстати, я точно знаю, что те люди, которые меня принимали, тоже сидят сейчас – в Мордовии. А таких случаев очень много: сначала кто-то сам сажает, потом его сажают, потом сажают того, кто его посадил… Ведь пока работаешь и сажаешь других, то не думаешь, что можешь оказаться на их месте. За что сажают бывших сотрудников милиции? За взятки, превышение полномочий, разбой, грабеж, вымогательство. Да я вам так скажу: возьмите любого сотрудника милиции – стоит ему только попасть в поле зрения службы собственной безопасности, так считайте, что он потенциальная жертва. Но я вам дальше расскажу про того моего знакомого. Суд идет. Дают ему четырнадцать лет. Он пишет кассационную жалобу. Другой суд, более беспристрастный, человека освобождает. Полтора года он ходит на свободе. Но прокуратура выражает свое несогласие с вынесенным оправдательным приговором. Проходит новый суд, который выносит ему двенадцать лет лишения свободы. И потом сколько он ни писал, приговор больше не пересматривали. Таких случаев, опять же… Ну вот сейчас приезжал один человек, тоже рассказывал про случай: опера одного начальник уволил с работы. Тот через суд восстановился. А в отделе сделали так, чтобы он уехал опять… Дело в том, что сейчас, при нашей жизни, никто ни от чего не застрахован.

– Но в милиции-то почему происходят такие дела? В милиции, которая должна быть оплотом законности. Что вы думаете об этом как бывший сотрудник? Вообще сколько лет вы проработали в милиции?

– Четыре года десять месяцев и двенадцать дней.

– За четыре года все-таки можно понять, чем дышат в милиции, вжиться в специфику отношений в этой структуре.

– Да, я вжился. Но ответ на ваш вопрос будет слишком долгим. Да, в милиции происходит много странных вещей, но… боюсь, я не готов ответить на ваш вопрос.

– Вполне возможно, у вас просто нет ответа.

– У меня есть ответ.

– Хорошо, поговорим про суды. Вы утверждаете, что человек просто оступился, а его засудили.

– Причем, действительно оступился. Видят, что человек не мразь. Так зачем ему ломать настолько жизнь? Зачем вот по первому разу надо было мне давать девять лет? По первому разу! Взяли – и жизнь перечеркнули. Вы, наверное, думаете, что отсидел человек пять-шесть-семь лет и вышел из тюрьмы законченным уголовником. А я вот был в отпуске, ездил домой, и мне друг сказал: «Саня, ты стал даже лучше, чем был, когда садился». Вы можете не поверить мне. Я тоже не верил, когда раньше, по работе, сталкивался с такими случаями, когда один за другого говорил: «Он там отсидел семь лет, он человек порядочный». А у меня не укладывалось в голове: как порядочный человек мог отсидеть в тюрьме? Тюрьма и порядочность для меня были два разных понятия. Тюрьма и порядочность… Но! Если думать, что тюрьма не исправляет, то какой смысл вообще в существовании тюрем? Я вот говорил, как мучился в спецвагонах – столыпиных, задыхался… Там не ешь, не пьешь, сутками едешь. И такое отношение… А чем я его заслужил? У нас считается, что исправительная система не исправляет. Попал в тюрьму, значит, ты мразь. Ну тогда давайте, как в Китае, руку-ногу отрубать за воровство. А если подумал плохое – голову отрубать! Чтобы думать было нечем. Зачем тогда держать исправительные колонии? А если держать, то менять надо всю структуру, как в Англии или Австралии – убийцы там на фонтанчики смотрят, чтобы у них нервная система успокаивалась, а не будоражилась. Вот как в наших тюрьмах можно в три смены спать? Это кошмар. Нечеловеческие условия. Я в СИЗО сидел, меня возили на суд. Что значит ездить на суд? Это тебя в десять вечера привозят обратно в СИЗО, запирают в камере. Успел покушать. Лег спать. В пять утра опять поднимают, загоняют в боксик – нишу в стене, полтора метра в ширину, там человек восемь стоят, одни решетку подпирают, другие – бетонную стену. И прозябают они так до десяти часов утра, пока их не заберут автозаки. Опять боксы, но в машине. Потом снова боксы, но в суде. А я человек некурящий, мне в дыму тяжело, голова вот такая квадратная. Я уже адекватно соображать не могу. И все это продолжается из месяца в месяц. Как в три смены спать?.. Я сидел на Красной Пресне. На окне снаружи – реснички металлические, в виде наложенных друг на друга железок, затем решетка, потом сетка и поверх сетки – намордник. Вместо двадцати человек в камере – шестьдесят. Свежего воздуха практически не было. И все время, которое я находился в камере, – это пытка. Я спал по два часа в сутки, просыпался весь мокрый, потому что жара. Мне этой тюрьмы хватило на всю оставшуюся жизнь. Иной раз и просыпаться-то не хотелось. Думаешь, проснешься – опять дышать нечем, весь мокрый, одежда вся липнет к тебе. Если кружку чая холодного выпил, то она же, эта кружка, вскоре вся из тебя и выйдет. Опять мокрый! И что должен обо всем этом думать нормальный человек? Что государство над ним в открытую издевается. Если человек совершил преступление, его так колпашат… В него буквально впиваются: «Ага-а-а, все-таки ты совершил! Кхе-кхе… мы, государство, тебе не платили полгода зарплату, а ты все-таки украл! Какая ты, однако, скотина!» Мол, посмотрите на него… Вот мы говорили про милицию. Милиционер в Москве получает четыре тысячи рублей. Ну а что такое четыре тысячи рублей? Этому милиционеру, значит, всю жизнь быть, как говорится, холостяком. И покупать носки за тридцать восемь копеек или, там, пиджак за сорок копеек. Таких цен, конечно, нет, я просто утрирую. Ведь для чего люди живут? Любой, наверное, мечтает о продолжении своего рода. Значит, нужно как-то содержать жену. А чтобы укрепить брак, нужно завести ребенка. И разве возможно содержать семью на четыре тысячи рублей? В большом городе, где за одни только коммунальные услуги уходит в месяц полторы тысячи рублей. И пятьсот рублей уходит на проезд в городском транспорте. Две тысячи у него уходят ни во что. И как человеку, надевшему погоны, нормально существовать на эти деньги? Я затрудняюсь сказать. Государство не может достойно платить своим гражданам. Почему? Якобы нет денег. Всю жизнь деньги были, а потом их вдруг не стало. В 1991 году обокрали население, в 1998 году опять обокрали… И спросить не с кого! Потому что они не преступники, они депутаты! Ха-ха… Вагонами воруют, но не преступники! РАО ЕЭС принадлежало народу – тоже разворовали. Опять не преступники! Опять они почтенные люди, с ними здороваются, их везде принимают, телевидение их показывает. А преступники – вот они, пошел, там, вечером у кого-то отобрал тридцать восемь копеек, на носки себе, и уже преступник, можно сказать, злодей. Ату, в тюрьму его, в тюрьму!

– Вы говорили, что проходили свидетелем по факту попытки побега из этой колонии. Кто и как пытался совершить побег?

– К нам в отряд перевели из другого отряда одного осужденного. Допустим, по фамилии Иванов. А я, как прибыл в колонию, так сразу стал думать, как мне заработать условно-досрочное освобождение. Получил должность старшего дневального. Одним словом, стал активно сотрудничать с администрацией колонии. И ничего зазорного в этом не вижу. Я живу своей головой, и мне все равно, что думают о моем сотрудничестве с администрацией другие осужденные. И вот, значит, переводят ко мне в отряд Иванова. А он сам по себе человек немножечко беспокойный, не то чтобы конфликтный, а проблемный человек. Есть люди, которые понимают, что если его посадили – так ему надо сидеть, молчать, ждать окончания срока. А есть такие, кого посадили в девятнадцать лет, например, он еще солдатом был, кого-то избил, так он был дурак дураком там, на воле, а в зоне еще хуже стал. Тюрьма-то тоже свою лепту вносит. Есть люди, которые от себя отталкивают весь негатив, а есть люди – как промокашки, наоборот, все в себя впитывают. Думают, чем больше он впитает, освободится и начнет пальцами кидать, его обязательно где-нибудь заметят… ха-ха, но обычно замечают не те. Ну, смысл в чем? Я с ним пообщался, говорю: «Будут у тебя проблемы – покрывать я тебя не собираюсь». Он сразу: «Нет-нет-нет, мне осталось немного, я хочу спокойно досидеть». Десять месяцев ему оставалось до льгот. Я говорю: «Ну ладно». А сам, думаю, приставлю к нему людей, чтобы присматривали за ним. И приставил. Чтобы лишних движений у него не было. И вот в тот день, когда все это случилось, мне говорят, мол, что-то Иванова давно не видим на спальном месте. Я дал полчаса его найти – у нас в локальном секторе находятся сразу три отряда – говорю: «Может, он где в гостях сидит, в другом отряде». Стали искать его. Я сам прошел по отряду, смотрю – нет его нигде. На кровати лежала его шуба, и был расчет, видимо, на то, что если свет выключить, а было уже темновато, то подумают: человек лежит, спит… И думал, видимо, прокатит. Отбой в десять вечера должен быть. А без десяти десять я спрашиваю: «Ну что, нашли?» Нет, не нашли. Я побежал в дежурку докладывать по поводу случившегося. Дежурный принял меры. Начали Иванова искать. Пошли на промзону. На промзоне оказалось, что не хватает еще одного осужденного – из 3-го отряда. В конце концов их поймали, обоих, они собирались прокопать под колонией подземный ход. Ну вот безрассудный поступок, про который мы говорили. Тот же Иванов просто не живет своими мозгами. Он потом говорил, что просто хотел помочь осужденному из 3-го отряда, а в чем помочь, как помочь, не знал: может, тот хотел за пивом сползать… Но факт: нормальный человек, вменяемый, он бы такого делать не стал никогда. Потом был суд, на который я пошел свидетелем. Вывозили меня в СИЗО. Дали им обоим одинаково, по шесть лет дополнительно к сроку, и отправили на особый режим. Ну а мне пришла бумага: поощрить меня. Благодарность объявили. В отпуск отправили.

– А что говорят в отряде по поводу попытки побега?

– Никто этих действий не одобряет. Зачем людям усложнять без того сложную ситуацию? Всех нас посадили, изолировали, все мы отбываем срок. Ну ладно, если у кого-то получается какое-то взаимодействие с администрацией. Люди понимают, что здесь свои законы. Нужно как-то выживать. И скажу так, что беспредела со стороны администрации здесь никто никогда не видел. Поэтому обстановка у нас в лагере нормальная, хорошая, спокойная. Дай бог здоровья начальнику колонии, я в душе этого желаю. От чего здесь бежать-то? Иванов, он сам проблемный. Да и второй осужденный, его подельник, такой же. А здесь, в зоне, каждый понимает, что удался бы побег, и сразу же последовали бы какие-то неукоснительные действия со стороны силовых структур. Действия по отношению к нам, остальным осужденным. Ну почему я должен страдать из-за какого-то дурака?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.