«НУ ТЫ ЖЕ МУЖЧИНА!»

«НУ ТЫ ЖЕ МУЖЧИНА!»

Филипп

Я пока не родитель, и то, что хочу написать, возможно, получится коряво и без должной аргументации, но я — брат, и брат старший, и мне, к сожалению, довольно часто приходилось слышать фразу: «Уступи, она же девочка!»

Модель воспитания проста: научить мальчика быть мужчиной с глубоким достоинством и уважением к слабому (а слабому ли?) полу. Однако происходит так, что мальчики, впитавшие родительский наказ, становятся мужчинами, умеющими закрывать глаза и прощать, прощать, прощать. Ну а что же девочки? Видя, что любой конфликт решается в их пользу с таким незатейливым вердиктом: «Ты — девочка!», они постепенно свыкаются с мыслью о вседозволенности и неминуемой победе на всех фронтах, а после гордо несут по жизни знамена победителей, распихивая по дороге безмолвных мужиков, которые скромно, с достоинством, уступают им дорогу. И так глубоко в сознание проникает аксиома неприкосновенности женщин, что рассудок уже сызмальства начинает работать только в одном режиме: «можно все». А почему? — «Так я же девочка!»

Спросите любую женщину, какие недостатки она готова мужчинам прощать? У доброй половины на лице в лучшем случае обнаружатся лишь потуги отыскать в воспаленном сознании хотя бы одну мужскую слабость, с которой она готова не бороться, а в худшем — сверкнет «глубокая» мысль о том, что не ОНА, Женщина (с большой буквы «Ж»), а ОН, мужчина (с малюсенькой «м», естественно, от всем известного слова), обязан носить ее на руках, пестовать, лелеять и ублажать. А что она? Ей выпала козырная карта — она родилась с «непохожей» писей, а следовательно, «ей можно все!».

И разве ж они, дурехи, задумываются, что черепная коробка терпящего человека сродни паровому котлу, который рано или поздно разорвет так, что диапазон поражения осколками нельзя будет и спрогнозировать.

«Двери» наших (с Кириллом) мозгов «посрывало с петель», и посрывало, надо сказать, давно. Два паровых котла разлетелись на миллионы крошечных частиц убойной мощи, которые и по сей день витают в воздухе Москвы, непримиримо разя всякое отъявленное хамство. И поэтому, всегда пребывая в прекрасном расположении духа, извлекая пользу из диалога с любой женщиной и на любую тему, отбрасывая предрассудки и стеснение, мы ползем на амбразуры, играем до победного, потому что ничто так не радует душу, как миг, когда тело противника вжато в татами.

Бар-клуб «Хамовники». Улица Льва Толстого. Город Москва, 7 июля 2006 года. Мы гуляем компанией. Настроение превосходное, хотя место не ахти себе. Вокруг танцпола в едком воздухе душного помещения расставлены столики для отдыхающих, над которыми, кажется, нависла мокрая от людского пота пелена. Мы выпиваем у стойки бара в бильярдной, делая периодические набеги в танцевальный холл (назовем так), чтобы обнаружить наличие интереснейших вариантов. И вот наконец-то мое внимание привлекает пестрая компания, расположившаяся за двумя сдвинутыми столами, полностью уставленными разной снедью и выпивкой. За трапезой были замечены аж пять девочек. Как потом оказалось, еще трое «отвисали» на танцполе. Сделав в мозгу зарубку, вырвавшись из смрада, я поведал Кирюхе преинтереснейший факт наличия за одним столом никому ненужных девочек, да еще и в таком количестве. Это не могло нас не порадовать, и в предвкушении интересного вечера я отплыл обратно в прокуренное помещение, где уже надрывалась голосистая дива с извечным «ветром, который дул с моря и навевал беду». Как потом оказалось, беду певичка или ветер, а может, общими усилиями, но все-таки накликали. Слава богу, не на наши головы, а на черепушки тех, кто… но обо всем по порядку.

Улыбаясь (хотя и говорят, что улыбка у меня хитрая, я всегда стараюсь быть приветливым в отношении к людям, особенно незнакомым), подхожу к приглянувшейся компании и, наклонившись к уху ближайшей девочки, изрекаю:

— Привет! Меня Филипп зовут, а тебя как?

— Аня.

— Очень приятно!

Прошлись по стандартам, отработали основную программу.

— Аня, а как ты думаешь, могут ли два мужчины заинтересовать восемь женщин? — продолжил я.

— Нууу, я даже не знаю, — смеясь, ответила моя собеседница.

— Мы с приятелем решили к вам присоединиться, но, естественно, не можем сделать это без вашего согласия, поэтому поговори, пожалуйста, с подругами, и если совместно вы разрешите, то мы с радостью составим вам компанию.

— Договорились, — расплылась в улыбке Анечка.

— Окей, я тогда подойду позже.

И я отчалил допивать пиво. Надо заметить, что, почему-то веря в их положительный ответ, я был настолько озабочен тем, как выстроить общение, чем заинтересовать, что даже не вспомнил о двух типах «договоренностей»: общечеловеческой и женской. И мне это упущение аукнулось, но чуточку позже.

Прошло минут 20, и мы решили, что настала пора насладиться благосклонной реакцией милых фей на наше предложение, и смело двинулись в направлении девичьего застолья. Улыбаясь (ну что вы пристали — привык я улыбаться, пусть и с хитрецой), я подошел к своей новой знакомой Ане, а Кирилл расположился в стане подруг, сидящих напротив.

— Мы можем-таки к вам присоединиться? — начал я.

На лице собеседницы нарисовалась гримаса, являющая собой нечто среднее между «ну-вот-опять-этот-придурок» и «а-мы-разве-знакомы».

Я был в абсолютнейшем замешательстве. Меня обуяло такое чувство, что мой язык застрял между этими двумя Аниными мыслями. Осторожно, чтобы не испортить вкусовые рецепторы, я высвободил язык и изрек:

— Аня, может, я чего-то не понимаю… но мы вроде договорились, что вы ответите на вопрос: «Можно ли к вам подсесть?»

— Ну и че? Я вообще-то еще с ними не разговаривала.

— Так мы же договорились?

— Ну и че, что договорились? Я что, обязана выполнять все, о чем договариваюсь?

Сначала попробуем разобраться в природе так часто употребляемого «нуиче». Не знаю, как для вас, но для меня такие единицы простонародного языка, как «аче», «нуиче» и «ченадо», есть сгустки надменности, наглости, непонимания (даже нежелания понимать что-либо), явной тупости, мнимого превосходства над собеседником, элементарного неумения корректно общаться, намеренного хамства, неспособности правильно выстроить вопрос и абсолютного отсутствия культуры. Вот такой вот рождественский пирог получается. Я давно понял, что резко пресекать подобные выпады в свой адрес бессмысленно, и выработал другую манеру реагировать на всякие «че» — становиться подчеркнуто вежливым, в противовес изрыгаемой дерзости, которая неизбежно сыплется после каждого «аче». Мысленно потирая руки, я прошу разрешения у Анечки присесть рядом, получаю добро и опускаюсь на стул. После чего слышу следующее (во мне кувыркался уже не один литр пива, так что пришлось приложить немалые усилия, чтобы запомнить слова собеседницы и донести их до вас в девственном виде):

— Ващета, девушкам вовсе необязательно выполнять все то, что они обещают!

Сильно. Рискованно. Креативно. Но, увы, ход неверный. Во всяком случае, в разговоре со мной.

— Можно, я запишу то, что ты сказала, а ты поставишь подпись под своими словами? — направил я хитрющую улыбку в сторону Ани.

— Ну, записывай! — томно протянула она, не отрываясь от соломинки коктейля и не отдавая отчета в том, что я действительно намерен записывать и одной фразой все не ограничится.

Ехидно улыбаясь во весь рот, я направился к стойке бара, где бармен услужливо подарил мне стопку листков и карандаш. В знак благодарности бармену я купил пива и отправился буравить сознание новой знакомой.

— Что ж… Значит, ты считаешь, что женщинам не обязательно выполнять свои обещания? — напомнил я о последней фразе.

— Ну!

— А ты не допускаешь того, что можешь обидеть человека? — резко свернул я на вспомогательную полосу.

— Женщину нужно уметь прощать!

Я пошатнулся, но до нокдауна дело не дошло.

Здесь я просто обязан сделать отступление и положить начало еще одной развернутой теме, которая будет освещена далее. Семейными вечерами на кухне в период моего бесславного сожительства мне приходилось довольно часто выслушивать «выдержки» из абстрактного кодекса поведения мужнин. Как я ни пыжился выпытать, где могу его купить, чтобы сразу ознакомиться со всеми статьями и твердо знать, как я должен поступать в той или иной ситуации, ответа на этот вопрос до сих пор я не получил, но временами мое сознание разрушается перечнем мужских обязательств в отношении женского пола.

Милые, я не снимаю с себя роли благородного мужа, я лишь хочу докричаться, донести свою мысль о том, что люди объединяются тогда, когда ОБА, слышите — ОБА, идут навстречу друг другу. Только тогда вероятность встречи значительно увеличивается, нежели когда мужчина, пыхтя, пытается взять неприступную крепость. До судорог в скулах, исходя слюной, девочки то тут, то там пытаются меня убедить, что если мужчина добивается женщину, то это нормальная ситуация. Чушь. Никогда не убедите.

Ответьте на вопрос: «Зачем вообще кого-то добиваться?» Вы, милые наши, олицетворяете себя с кубком, который достанется победителю? Ну, нравится тебе человек — сделай первый шаг, дай понять, что он тебе интересен, а не терзайся тем, что этот «нахал» не выказал ни одного знака внимания тебе, такой-растакой. Он, уверен, и не выкажет, потому что резонно себя спросит: «Если она молчит (холодна, не звонит), то зачем мне тратить силы в пустоту?»

Почему, когда вам чего-то надо, вы готовы на все: готовы испортить прическу, например, сломать накладные ногти, но никогда и пальцем не шевельнете, если вам НУЖЕН мужчина?! Неужели и вправду в головах ваших гиря из сплава предрассудков, никому неизвестных правил, установок, стереотипов?! К чему вам эта тяжесть? Откройтесь желаниям, не идите проторенными тропами хотя бы потому, что их протаптывали другие люди, непохожие на вас, и протаптывали исключительно для своих нужд. Короче, «выбирайте маршруты объезда»!

Априори кодекса поведения мужчины не существует, и это на руку женщинам, потому что тогда нет и законодательно прописанных прав и обязанностей, а следовательно, их можно придумать и вручить со словами: «Действуй, родной, если я тебе нужна!» Естественно, раз правила поведения трактуются той, кто их придумывает, она же и оценивает правильность того или иного поступка мужчины. Вот вам пример:

— Оля, а что привело тебя на сайт знакомств? С какой целью ты тут находишься?

— Ну не с того ты начинаешь знакомство…

— Возможно, ошибаюсь. Я не искушен в инет-знакомствах. Вероятно, я наивно полагаю, что, определив цели собеседника, можно сразу понять в одном с ним направлении движешься или нет.

— Не обижайся… но мужчина здесь ты…

Я не обиделся, Оленька! Дело в том, что мне жаль тебя — ту песчинку, которую мотает в разные стороны; ту потерянную лодку, которую не известно к какому берегу прибьет волной, потому что ты сама еще не выбрала себе тихую гавань.

Силясь не выказать раздражения, борясь с желанием тотчас послать посетительницу бара «Хамовники» куда-нибудь за грибами, я умиротворенно продолжил:

— Мдааа… то есть, Аня, вне зависимости оттого, какую боль девушка причиняет мужчине, ее нужно прощать?

— Да.

Следующая сказанная Аней фраза была записана дословно:

— Женщине прощается все, мужчине ничего прощать нельзя, потому что он человек слова.

— Поставь свою подпись, пожалуйста, — попросил я.

Девушка размашисто нацарапала вензель.

— Другими словами, ты обижаешь людей спокойно, уверовав во всепрощение? — не унимался я.

— Нууу нет… — всыпала Аня первые семена нелогичности в почву нашего разговора.

— Не понял. Так может женщина обижать мужчину или нет?

— Женщина мужчину может обижать, но редко!

Рука инстинктивно дернулась к карандашу, и фраза молниеносно была записана.

— Давай допишем, насколько редко? С какой периодичностью?

— Ну, дописывай!

— Нет, ты ответь, насколько редко.

— Один раз в неделю.

Записано. И опять Аня, не задумываясь, ставит свою подпись.

— Резонен вопрос: а мужчина женщину может обижать?

— Мужчина женщину не имеет права обижать! — отчеканила Анна на горе всем мужчинам на ее жизненном пути.

И опять я скоренько набросал этот постулат и попросил Аню завизировать, что она и сделала.

— Так. Хорошо. Вернемся к обещаниям. Ты считаешь, что тебе как женщине обещания можно не выполнять?

— С чего ты взял?

И действительно, с чего я взял? Придумал, наверное. Но не стал возвращать ее в начало разговора, потому что ту самую фразу в обрамлении кричащего «ващета» я не записал, и мне ничего не оставалось, как перейти к точечным ударам.

— А перед кем ты выполняешь свои обязательства тогда?

— Я выполняю свои обещания перед людьми, которых я хорошо знаю.

Записано. Подписано.

— А перед кем ты не выполняешь своих обещаний?

— Я не выполняю обещаний перед людьми, которых не знаю.

Логично, в общем-то. Запись. Подпись.

Чтобы не кипятить свой мозг, я решил не вторгаться далее в поле сознания человека, которому «все можно» и перешел к «спокойным» темам.

— А какие тебе мужчины нравятся?

— Мне нравятся порядочные мужчины!

Снова записано. Хотелось добавить: «В отношении которых я буду иметь право поступать непорядочно!» Хе-хе. Или Аня имела в виду, что порядочность есть не что иное, как умение прощать и носить на себе тонны неоправданной женской необязательности и хамства? Ответа у меня нет.

— А что для тебя честь?

Уже не первый раз замечал, что этот (в сущности, простой) вопрос приводит людей в абсолютное замешательство. Почему-то они — в особенности девушки — не сразу вспоминают, что «честь» и «честность» — однокоренные слова. Аня не была исключением и что-то бубнила, перемежая мычание постоянными «ну».

— То есть для тебя честь — это многоточие! — пытался я помочь собеседнице.

— Ну, типа того!

— Мне так и записать: «Честь для меня — многоточие»?

— Записывай.

Сказано — сделано.

— А ты замужем?

— Я замужем!

Может быть, и не было смысла записывать такую простую (вариант: пустую), ничего не значащую фразу, но я почему-то был и остаюсь уверенным, что она соврала (чести-то нема). И, возможно, запись эта станет неоспоримым доказательством лжи. Странно получается: когда незамужняя женщина говорит, что у нее есть муж, — это нормально, это воспринимается как вранье в самую последнюю очередь. А вот если женатый мужчина скрывает, что он в браке, — это возмутительно, это предательство, это наглая, неприкрытая ложь. Милые, и в первом, и во втором случае мы имеем дело с лживым поведением! Пусть это разные подтипы вранья, у них разные мотивации, но, тем не менее, это ЛОЖЬ.

— А есть в жизни то, чего ты не достигла?

— Я абсолютно всего достигла! — уверенно отбарабанила Аня.

Еще бы! Я охотно ей верю, ведь она в процессе разговора ввернула еще и такой оборот: «Мне не привыкать подписывать, секретари столько бумаг приносят». Не могу похвастаться, что записал его, поэтому привожу не дословно. Все у Ани есть, жизнь удалась, вот только остается неясным, как обстановка этого горе-клуба могла импонировать внутренней сущности преуспевающей особы.

— То есть тебе всего хватает? — продолжил интересоваться я.

— Мне всего хватает!

Записано. Подпись поставлена. И только я начал муссировать в голове очередной вопрос, моя собеседница налилась кровью и выпалила в дерзком тоне: «Ты заколебал меня, может, хватит? И ваще, нам пора!» Хотел я было проблеять, что это же ты, Анечка, разрешила мне записывать, что мне просто казалось, что ты знаешь цену своим словам… Но все мои потуги вымолвить что-либо были резко, в брутальной форме, пресечены Аниным «скорым копошением».

Из-за громкой музыки (все про тот же ветер, и по пятнадцатому разу) я не мог слышать, что делалось на другом конце стола, но выглядело это более чем занимательно.

Кирилл со стороны был похож на жонглера, ловко кидающего в воздух слова. И почему-то во мне бродит уверенность, что он закидал собеседниц ими, ведь у одной из них, когда я поймал ее взгляд, в глазах читалось явное желание размозжить Кириллу башку. Моя Анечка-лебедушка уплыла, я скучал, и мне ничего не мешало встать, подойти к обозлившейся мадам и попытаться разрядить обстановку (может быть, мы действительно перегнули палку). Попытка узнать ее имя, как обычно бывает, закончилась абсолютнейшим «никаком», после чего я прокричал, что мы не хотели никого обидеть, просто…

— Валите отсюда! Чего вам надо! Может, хватит грузить?!

После данного тройного тулупа девочка делает следующее па: скрещивает руки и поднимает их на уровень лица. Первый раз в жизни я чувствовал себя нечистой силой, от которой, закрываясь крестом, голосили: «Сгинь, сатана!» Интересные, надо сказать, ощущения.

Мы ретировались, унося в кармане очередной фугас, сделанный тем, против кого он будет направлен. Зачем же, Аня, вы себя сознательно подрываете? Скажите простейшее: «Я сморозила глупость!» — и незамедлительно я искромсал бы, сжег бы все, что записал. Но вы пошли по более сложному пути — вам хотелось доказать, что правы вы, и для этого готовы были использовать любые приемы и уловки, не думая, насколько нелепыми и бездейственными они выглядят со стороны. А когда почувствовали, что все идет куда-то не в ту сторону и против вас, вам стало неуютно, и осознание собственной неправоты подтолкнуло к единственно «верному» решению — агрессивно оставить меня.

Хорошо хоть не послала в неприличное место.

Спасибо вам, Анна. До встречи.

Кирилл

Филя очень точно дает характеристику наблюдаемым процессам. Подхватываю. На моем конце стола именно «делалось». Все, что мне явила собеседница, целиком и полностью лежало в сфере страдательного залога. Я спрашивал — мне отвечалось, я шутил — мне кивалось, я делал паузу — мне в ответ тягостно молчалось и упиралось взглядом в стол. Она бы и рада была встать да уйти, но вот досада, ей что-то не уходилось. Она вся погрузилась с головой в страдательный залог и там страдала в напряженной позе, изнывая от моего навязчивого общества. До сих пор не могу забыть: девушка на протяжении всей, с позволения сказать, беседы зачем-то держала в руках матерчатую салфетку, натянув ее наподобие транспаранта, что явно символизировало желание отгородиться. Но мы же, черт побери, не на Военно-Морском флоте, чтобы сигналить флажками! Не хочешь общаться — скажи об этом ртом, и я уйду ногами. Единственное, что мне запомнилось из нашего кособокого диалога, так это просьба «не грузить».

Это самое заветное «не грузи» преследует нас с Филей почти везде, где мы пытаемся говорить, общаться, осуществлять полноценный акт коммуникации с обратной связью, а не нести бульварную бессмыслицу ни о чем. Как только мы начинаем фразу, содержащую более одного неизвестного или, не дай бог, научного слова, нас незамедлительно посвящают в грузчики. На нас искренне обижаются за незнакомые слова, представьте себе! Как будто мы произносим их со злым умыслом. Как будто мы обкладываем человека иностранными ругательствами, а он подозревает неладное, но доподлинно знать не может и потому нервничает. Но это не показуха, девочки! Мы так устроены, таков объем нашего словарного ресурса. Нет нашей вины в том, что в языке существуют определенные слова, равно как и нет ее в том, что лично вы этих слов не ведаете. Почему не спросить значение новой для вас лексемы? Мы с радостью и без подтруниваний дадим перевод; вы чего-то не знаете, мы чего-то не знаем — обычное дело… А обижаясь, вы признаете: да, я дура, да я не в силах это изменить, и поэтому не забывайте делать скидку яа оный печальный факт, когда со мной общаетесь.

«Видишь ли, — ступаю на опасную тропу я, беседуя с очередным светочем. — В данном случае схоластический, лишенный синергетики подход существенным образом ограничивает…» — и тут на меня приземляется усыпанное шипами бревно: «Так! Я же просила не умничать! Я же просила без всех этих наворотов!» (Комарова, привет!) Что ж, надо было знать, куда прусь. Не повторяйте моих промахов, мужчины. Не суйтесь на заряженную капканами, а потому безнадежно заросшую мхом, тропу. Будьте с ними проще. «Без всех этих слов».

Спасение моей несостоявшейся подруге пришло со стороны ее соседки по столу справа, которая вдруг вскочила, как подпружиненный чертик из шкатулки, и, перекрывая музыку, заорала на нас.

Мы с Филиппом удалились в минорных раздумьях. В такие моменты я ничего не могу с собой поделать. Я как на ладони вижу наш народ и его историю. Таких, как эта «закапсулированная» в страдательный залог женщина, много. Очень много. Мы живем среди тысяч и десятков тысяч аналогичных персонажей, пораженных проказой затравленности. И они ничего не хотят с собой делать. В час испытаний, в час исторической альтернативы такие бессловесные тени превращаются в ту самую инертную массу, что позволяет над собой измываться, что позволяет грубо втискивать себя в стойло, и отголоски этой рецессивной, задавленной психологии до сих пор живы в нас. Выйдите на улицу. Обратитесь к одному, второму, двадцатому с самым простым вопросом или предложением. Поспрашивайте соотечественников, как их зовут, — рискните. Вы обязательно столкнетесь с величайшим проявлением невежества — необоснованным страхом или, как обратной стороной его, необоснованной агрессией. Рабы здесь, сейчас, они среди нас, они никуда не исчезали. Нам просто исключительно повезло, что мы живем в относительно мирные дни, когда форма проявления этой психологии не трагична. В спокойные времена эти люди скажут, что их зовут «никак», а в лихолетье будут беззвучно плакать за колючей проволокой, жалея себя и рассматривая свои запястья, на которых грубо наколоты лагерные номера. А что иное может произойти с растоптавшими свою индивидуальность? Но об именах чуть позже. Вся мерзость ситуации в том, что ничего не изменилось. История (я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не сказать — судьба) нашего народа читается в неистребимых повседневных пустяках. Русских людей по-прежнему необычайно просто перевести в страдательный залог. И я недоумеваю: неужели мы хотим слишком многого? Неужели для того, чтобы жить среди личностей, готовых открыто пожать руку и улыбнуться или корректно сказать о своем нежелании общаться — неужели для этого надо жить в другой стране? Я, сам того не желая, подбираюсь к чудовищной мысли, что Сталин был в чем-то прав. Если люди позволяли называть себя «врагами народа», если они позволяли уничтожать себя и отмалчивались, когда творилось зло, значит, они действительно враги всего человеческого — только пассивные.

Весь этот трёп мы с Филиппом затеяли ради одного: показать, что в наше время пассивность — это закамуфлированная, неявная, но полноценная по своей разрушительности разновидность активности. Пассивность несет в себе эмбрион смерти — поначалу нравственной, интеллектуальной, а потом настоящей. Ее первые симптомы вполне доброкачественны на вид: на первых стадиях человек просто становится, как все. Говорит, как все, делает, как все, мыслит, как все. Предпочитает не грузиться. А потом… а потом суп с котом.

Согласен, в подобных дискурсах можно зайти далеко. Сгущение красок увлекает. Но что-то мне подсказывает, что слишком далеко от реальности я все равно не забреду. Будь я социологом или публицистом, я изыскал бы сейчас средства переплавить свои эмоции в более складную аргументацию. Вполне вероятно, что в дальнейшем я это сделаю. А вы обещайте мне провести хоть один вечер своей жизни, приглашая незнакомых людей к разговору. К обыкновенному искреннему разговору. Вдруг нам с Филиппом просто не везло?

А по поводу социально сформировавшегося императива^[3] «Она же девочка!» я имею сказать следующее. «Женщинам так мажно, мужчинам так нельзя» — крайне плодоносная и ветвистая тема. Кто и в каких только вариациях ее не продвигал. Затрудняюсь даже представить себе размер клещей, которыми теперь надо вытаскивать из массового сознания установку, что, например, женское лицеприятие, а тем паче любовь — продукт гораздо большей цены, нежели то же самое, но мужского производства. Мужские чувства по сравнению с женскими у нас не считаются феноменом; так — нечто само собой разумеющееся… Обидно. Величайший мыслитель двадцатого столетия Лидия Гинзбург как-то по неосторожности оставила в своих эссе из цикла «Человек за письменным столом» пару таких клякс: «Несчастная любовь своего рода прерогатива мужчин; в том смысле, что она возможна для них без душевного ущерба. Она их даже украшает. Смотреть на безответно влюбленную женщину неловко, как тяжело и неловко смотреть на женщину, которая пытается взобраться в трамвай, а ее здоровенный мужчина сталкивает с подножки»; «Женская любовь без взаимности, мужское равнодушие — это нечто, оскорбляющее вкус и нравственное чувство, какая-то трагическая невежливость». Лидия Яковлевна, я вами зачитываюсь, но хочу заметить, что если женщине действительно надо ехать на трамвае, то можно взять пример решительности с мужчин — коль не пускают в салон, прокатиться на «колбасе» буферной сцепки. Или вы не знаете, какие чудеса изобретательности и творчества проявляют влюбленные мужчины — и зачастую только тем и берут? Но, ах, это невозможно. В платье и на шпильках, со свежим лоском на ногтях «дать цепаря» не получится. Остается только заняться высокопарным бульканьем и попытаться доказать, что мужчину, дескать, украшают любые без разбору шрамы, даже нанесенные безответной любовью к женщине. Попытка не засчитывается. Я еще готов согласиться, что среди алкоголиков-мужчин попадаются гении и что спиртное иногда способствует высвобождению таланта у мужчин, а среди алкоголичек-женщин гениев не наблюдается. (Хотя, если быть математически честным, и алкоголичек-то в десятки раз меньше). Но в отношении любви не надо опять этой наскучившей дискриминации по первичным, хорошо? Безответная любовь вызывает любую сильную личность на переход, на трансцедент, на преображение в независимости от половой принадлежности. А любую слабую швыряет в запой или депрессию. И говорить, что отвергнутая женщина по какому-то странному кодексу может рассчитывать на удвоенную компенсацию состраданием, — смешно. Что это за инструмент и что это за единица измерения, которыми вы, Лидия Яковлевна, измеряли коэффициент травматизма в душах мужчин и женщин? Не гордыней ли он зовется, не протекционизмом ли заинтересованного лица? Мне лично тяжело смотреть на безответную любовь как таковую. А таблички «М» и «Ж» рекомендую приберечь для дверей туалета.