ОКНО В МИР

ОКНО В МИР

В июне 1953 года в Копенгагене должен был проходить женский Международный конгресс.

Нам пришлось отправиться в Данию кружным путем, потому что Копенгагенский аэродром отказался принять пассажирские самолеты из Варшавы. Зато мы увидели чудесную страну — Чехословакию. От пограничной станции Чоп до Праги два дня бежал, покачиваясь по узкоколейной дороге, поезд с небольшими вагонами, оборудованными только для сидения, а за окнами развертывались величавые картины: то горы, заросшие дремучими зелеными лесами, то голые скалы, торчащие, как волчьи клыки, то глубокие ущелья, по которым льются бурные реки, молочно-белые от быстроты течения, то нагорные луга, уставленные островерхими избушками для хранения сена. Иногда все погружалось во тьму — поезд мчался туннелями.

Потом показались Татры, увенчанные снегами. Поезд летел, гремел вдоль русла красавца Вага, мимо причудливых лесистых сопок, изумрудно-зеленых вблизи, а вдали подернутых густой синевой. Живописнейшие городки в долинах. Белые среди садов дома под высокими серыми и красными черепичными крышами, асфальтированные улочки и дороги.

В селах деревянные оштукатуренные домики, крытые дранкой, стоят парами, стена к стене. Это из-за дороговизны земли, которую крестьяне покупали здесь у кулаков. Очень бедно тут жили. Промышленности почти не было. Основная работа — на лесозаготовках и лесосплаве да скудное крестьянское хозяйство.

На всех станциях мелькали пятиконечные красные звезды. Глядя на них, мы чувствовали себя в родной нам стране, среди своих людей. С нами в поезде ехали работницы, которые провожали нас от пограничной станции до Праги. Одна из них, маленькая чернокудрая смуглянка, всю дорогу пела русские песни. Она пела очень хорошо, ее слушал весь вагон, но на второй день пути мы убедились, что такие певуньи не редкость в Чехословакии. Как только стало известно, что едут советские делегатки на женский конгресс, нас стали встречать на станциях толпы людей, выходивших к поезду с цветами, лозунгами, с письмами, приготовленными вместо речей, для которых не было времени. Школьники вместе с учителями пели советские песни, дарили нам свои пионерские галстуки, любовно разрисованные письма: «Дорогие советские друзья! Мы были обрадованы и думали, что будем с Вами говорить. Это невозможно, и мы Вам пишем. Мы знаем, как Вы своей работой строите мир».

Люди шли чередой для того, чтобы пожать нам руки. Подносили к вагону детей. Оказывается, чехи и словаки всюду с большой охотой изучают русский язык.

Передавали нам письма и взрослые: «От имени рабочих, главно женщин, Вас сердечно поздравляю и желаю, чтобы Вам у нас хорошо нравилось. Поздравляйте могучий Советский Союз, доверите, что Вас наши рабочие люди никогда не обмануть».

Мы читали эти письма с волнением. Нас радовали и чувства, выраженные в них, и рисунки на полях, и милые ошибки. Да, мы верим, что руки, которые мы пожимали, — чистые руки, верим в честность рабочих людей. Они пережили тяжесть войны, испытали зверства фашизма и вместе с нами боролись против него. Расправы над патриотами были жестоки. В городе Оламоуце, мимо которого мы проезжали, немецкие оккупанты завалили в угольных шахтах много шахтеров, не захотевших работать на них. Мы проезжали недалеко от деревни Лидице, которая была совершенно уничтожена фашистами…

В Праге мы были недолго. Город утопает в садах. В нем много интереснейших памятников древности: церкви, дворцы, башни, масса скульптур. Есть улицы, похожие на каменные ущелья, в которых с трудом могут разъехаться две легковые машины, и крохотные площади с колодцами посредине, у которых в давние времена приковывали неверных жен на всеобщее позорище. Сохранилась на месте бывшего еврейского гетто, поглощенного разросшимся городом, единственная в Европе готическая синагога, построенная в IX веке.

Смотришь на все и невольно переносишься в эпоху средневековья. Часы XIV века, бьющие на городской ратуше, — свидетельство смекалки искусных мастеровых людей. Невысоко над мостовой два больших круга на стене: нижний — астрономические часы с делением на дни и месяцы. Верхний круг показывает время суток; с обеих сторон его скульптурные изображения, из которых особенно запоминается костлявая смерть с песочными часами, наблюдающая за богачом, считающим денежки. Над верхним кругом два больших окна с голубыми ставнями, выше еще одно — круглое окошко. Бьют часы… С первым ударом распахиваются голубые ставни, и по ратуше проходят двенадцать апостолов. Один за другим подходят они к окну… Поглядят, повернутся и следуют дальше. И вот уже выглядывают из соседнего окна и опять отходят. Кто с крестом, кто с пилой или ключом… Бородатые, лысоватые, идут и строго глядят на людей. При последнем ударе часов распахивается верхнее круглое окно, и в нем появляется железный петух. Он поет. Заслышав его грозное кукареканье, смерть, следящая за богачом, встрепенувшись, перевертывает свои песочные часы.

И также из тьмы времен выступает перед любопытным взором Злата уличка — тридцать «домичков», приткнувшихся к кремлевской стене, где жили и делали «злато» королевские алхимики. Кельи, клетушки с большими печными трубами, с подслеповатыми оконцами, вросшие в толщу кремлевской стены под крутым скатом черепицы. Задние окна этих «домичков» выходят по ту сторону стены на королевский сад, где впервые в Европе были выращены тюльпаны, привезенные из Турции.

— А потом Голландия закупила их у нас и сделала выгодной отраслью своего хозяйства, — поясняет нам провожатый.

— А отчего ваша столица называется Злата Прага?

— Оттого, что у нас, как в старой Москве, свои «сорок сороков». Купола пражских церквей и девяноста башен были позолочены.

Пражский кремль Град расположен на высокой горе, у подножья которой протекает полноводная Влтава. На островах ее среди пышных садов, как и всюду, белеют дворцы.

— Это резиденция наших пионеров, — сказал гид.

Мы переехали Влтаву по Карлову мосту, возведенному пятьсот лет назад. Это очень внушительное в своей суровой красоте сооружение. Оно держится на каменных арках, на массивных прямых его перилах масса статуй. Существует легенда, что со всей страны были собраны и привезены яйца, чтобы сделать раствор для кладки камней при постройке этого моста.

Асфальтированная дорога-улица идет зигзагами на кремлевскую гору, где расположены Градчаны. И вот мы у входа в самый кремль Град. По обе стороны ворот превосходные скульптуры. Направо полуголый атлет опрокинул на землю могучего противника ударом дубины; налево — такая же группа, но там вместо дубины пущен в ход нож. На наш вопрос: «Что это значит?» — нам ответили: «Это значит: человек человеку — зверь».

Образы жестокого прошлого еще ярче оттеняют радость сегодняшнего дня, когда в стране к власти пришел народ и человек человеку стал другом!

В Чехословакии строятся новые заводы, электростанции, рабочие поселки, детские сады и ясли, и вместе с тем заботливо и ревниво оберегаются замечательные памятники истории. Нам показали собор святого Витта в Пражском кремле, созданный по образцу собора Парижской богоматери. Он строился тысячу лет. Его устремленные ввысь готические башни и сто двадцать девять уродов-химер, которые смотрят с крыш черными провалами глаз и ртов, его мозаичные окна, сделанные художниками из цветных стекол и стоящие миллионы крон, статуи святых и серебряные алтари — все это вклад трудового народа в развитие мировой культуры. Церковники, обирая свою паству, не скупились на расходы ради того, чтобы пустить пыль в глаза. Когда капуцины «изобрели» своего святого — Яна Непомука, духовника королевы, не выдавшего тайну исповеди ревнивому королю, они оборудовали в соборе — роскошный алтарь — надгробие, барельефы которого изображают смерть святого, сброшенного по приказу короля во Влтаву с Карлова моста. Наверху статуя Непомука. На все это пошло полторы тонны чистого серебра. Не забыта, конечно, и священная реликвия: кусочек «нетленного языка», «обнаруженного» капуцинами через триста лет после гибели Непомука и вправленного в алтарь, где сияет лучами и серебряный язык, величиной с подошву. Забавно видеть эту игру в святость!

В соборном притворе нам показали дверь за семью замками, которую можно открыть, имея семь разных ключей. За этой дверью хранятся сокровища бывшего королевского дома — драгоценности, которые извлекались только во время коронаций.

— Они и сейчас там?

— Конечно, — ответил переводчик и, словно в подтверждение своих слов, потащил нас в Лоретто, взглянуть на богатства бывшего капуцинского монастыря, расположенного на горе, рядом с кремлем.

В Лоретто нас встретил мелодичный, точно хрустальный, звон. Оказалось, били часы: двадцать семь колоколов, сделанных амстердамским мастером, вызванивали на башне двухэтажного здания «Песнь богородице». Здание Лоретто, к которому примыкают постройки капуцинского монастыря, поставлено так, чтобы внутри образовался квадратный двор, где стоит каменный домик — копия «дома святой семьи» в Назарете. «Подтверждает» это кусок дерева, примощенный на каменной стене двухметровой толщины, — бревно, взятое из «стены святого дома». Лоретто — копию с римского Лоретто, — как и монастырь капуцинов, основали две богатейшие развратницы XVII века графиня Коловрат и Текла Валленштейн, под старость убоявшиеся наказания от бога за грехи своей жизни…

Нам показали в простеньком и очень тесном хранилище массу золота и драгоценных камней. Привлекали внимание золотые «благодетельницы» — каждая около пуда весом — изображение лучистого солнца на высокой подставке. При торжественных богослужениях священники благословляли ими молящихся. Очень богата церковная утварь, ризы, унизанные жемчугом, лампада с подвеской — сердцем из золота в кулак величиной. Бесценно распятие из слоновой кости и черного дерева работы Бенвенуто Челлини. Поражает «благодетельница Чумная», сделанная из колец, браслетов и сережек, пожертвованных прихожанками в благодарность за спасение от чумы, и еще одна благодетельница, украшенная сорока восемью крупнейшими жемчужинами, принадлежавшими Текле — дочери богача Валленштейна. Когда мы уже устали удивляться, нам показали в последней застекленной нише «благодетельницу», сделанную по заказу основательницы Лоретто графини Коловрат из семнадцати килограммов золота и усыпанную бриллиантами так, что солнечные лучи ее сияли как настоящие. Эти шесть с половиной тысяч бриллиантов были нашиты раньше на одном платье распутницы. Среди них блестит бриллиант стоимостью в десятки миллионов крон.

— Самая богатая в мире, — говорит переводчик, весело посматривая на сверкающую игрушку. — Ее привезли сюда под конвоем батальона солдат. Сейчас американцы предлагают нам за нее семьсот миллионов долларов, но мы хотим сделать большой музей и выставить там все это, чтобы народ увидел, на что шли его денежки.

— Почему же Гитлер не забрал драгоценности себе, когда оккупировал Чехословакию? — спросили мы переводчика, выходя из Лоретто.

Он хитро засмеялся:

— Гитлер и папа — это была одна рука.

Да, действительно, рука одна! Недаром капуцины пошли против народного правительства и свой монастырь превратили было в рассадник шпионажа в пользу иностранных агрессоров.

Народ знает, кто его друзья, а кто враги, и свято чтит память советских бойцов, павших в борьбе за освобождение Чехословакии. Могилы их всегда украшены свежими цветами. Нам показали здание военной академии, возле которой происходили ожесточенные бои советских войск с гитлеровцами. На площади Советских танкистов мы увидели поставленный здесь, как монумент, русский танк, первым вошедший в Прагу. Побывали у дома, где в 1912 году проходила Пражская конференция и где выступал Ленин.

* * *

Рано утром мы вылетели в Копенгаген на четырехмоторном голландском самолете. К сожалению, из-за сплошной облачности увидеть Карпаты с высоты нам не удалось. Осталось лишь впечатление плавного полета над белоснежными полями под голубым небом и сияющим солнцем. Только иногда удавалось увидеть внизу в жемчужно-светлых провалах темную тень нашего самолета, окруженную радужным кругом.

Спустились в молочную кипень облаков. Туман вдруг разошелся, показались черная земля и светлые пятна воды. Плоский берег. Большой город в зелени садов. Потом ровные четырехугольники полей. Фермы. Длинные коровники и свинарники под серыми и красными крышами. Пруды и прудочки, окаймленные деревьями. Точно по линейке обрезанные опушки лесов. Опять, похоже, пролив. Низкий травянистый остров как скопище зеленой ряски на синей воде. Белые чайки. Пароходы и катера тянут за собой полосы сверкающей ряби. Летим над домами, рассыпанными на плоском берегу, над белой пеной прибоя. Опять пересекаем какой-то остров или полуостров с полями, фермами и лесочками. И вдруг устремляемся к воде. Ниже. Ниже. Вот-вот плюхнемся в нее… Но навстречу вывертывается берег, подставляя отличные дорожки аэропорта.

Итак, мы в Дании. Возле аэродрома нас встречают дети и женщины с цветами. После таможенного осмотра садимся в такси и катим на другой конец города, где находится отведенный нам скромный отель.

Копенгаген — мировой порт, расположенный на плоской низине, — производит, в отличие от Праги, впечатление очень современного делового города, хотя тоже имеет тысячелетнюю историю. Добротные дома в пять-шесть этажей под крутыми скатами черепичных крыш. Огороженные решетками каналы порта проходят от гавани к самому центру. Триста шестьдесят дней в году над городом работают морские ветры, продувая его со всех сторон. Летом это приятно, но зимой, при большой сырости, переносить их нелегко. Жителей около миллиона, но на улицах больше птиц, чем людей. Повсюду шныряют черные дрозды. Чайки ходят по крышам домов, по дворам, усыпанными гравием, кружатся стаями, играя над тротуарами, носятся над рыбным рынком, схватывая с прилавков рыбу, лепятся, как белые украшения, то на выступы ближних зданий, то на плечи и голову каменной бабы-торговки. Дикие утки запросто плавают в прудах и каналах. Город окутан зеленью садов, уличных аллей, иные дома так увиты плющом, что блестят лишь просветы окон. Роскошны тучные деревья и газоны парков. И всюду масса чудной сирени. Как раз она цвела: везде белели, розовели и лиловели пышные ее душистые гроздья. Очень хороши всевозможные живые изгороди, образующие сплошные зеленые переулочки. Кругом поразительная чистота.

Копенгаген находится на острове, отделенном от основного материка страны проливом Большой Бельт. Есть в городе красивое место Ланге-Линия. Издали видна фигура женщины-пахаря, идущей за плугом, запряженным четверкой могучих быков. В сильной руке застыл, изогнувшись, вскинутый бич. Каменные тела животных выражают крайнее напряжение. Из-под плуга косо бьет, хлещет вода, образуя водопад, сбегающий по двум широким ступеням. Тут, возле фонтана, мы услышали скандинавскую легенду о происхождении датского острова Зеландия, на котором расположен Копенгаген. Есть в Швеции озеро Венер, самое большое в Европе после Ладожского и Онежского. Очертания его почти в точности повторяют контуры берегов Зеландии. По легенде, ведьма Гефион попросила земли у шведского короля. Тот обещал ей дать столько, сколько она сможет вспахать за день. Ведьма превратила в быков своих четырех сыновей и вспахала участок такой величины, что, когда унесла его в Данию, на его месте образовалось озеро Венер.

Утро 5 июня 1953 года. Заседание конгресса открылось в зале городского Дома физкультуры — Идретсхаузене. Этот зал приспособлен для любых мероприятий: можно устраивать танцы, заседать, используют его и для спортивных выступлений. Большая площадь посредине, а вдоль всех стен амфитеатр для зрителей, над которым находятся окна. Потолок выгнутый, как в ангаре. Ко дню конгресса зал был празднично убран. Разноцветные знамена всех стран, приславших на конгресс делегаток, осеняли места президиума. Собрались к девяти часам. В амфитеатре разместилось до полутора тысяч гостей, внизу, за длинными рядами столов, сидело шестьсот одиннадцать делегаток от шестидесяти семи стран. Сколько было волнующих встреч и новых знакомств!

Надо особенно отметить нелегкую работу, проведенную по подготовке конгресса датскими женщинами-демократками. Они оказались поистине блестящими организаторами! Ведь датское правительство было настроено против созыва конгресса в Дании. Отели отказывались нас принять и обслуживать. Нам не хотели дать помещение для заседаний. Все это нужно было уладить.

От имени датских женщин конгресс приветствовала председатель Датского демократического женского союза Рут Херман. Открыла конгресс Эжени Коттон. Эжени семьдесят лет. Седая, хрупкая, темноглазая, она все силы отдает борьбе, которой посвятила свою жизнь. Она сказала: «Миллионы женщин во всех странах мира осознали свои возможности, и они не желают, чтобы их считали неполноценными людьми».

На повестке было три вопроса:

1. Борьба за завоевание и защиту прав женщин.

2. Итоги и перспективы действия женщин в защиту мира и детей.

3. Выборы в руководящие органы МДФЖ.

Доклад по первому вопросу сделала представительница шведских женщин Андреа Андреан. В заключение она говорила: «В России впервые созданы все условия равноправия женщин, и это стало надеждой женщин всего мира. СССР в интересах народа делает все. Напрасно обвиняют его в стремлении к агрессии. Нельзя готовить войну и в шестой раз снижать цены, нельзя готовить войну и проводить такое строительство». Говоря о борьбе женщин за мир, она заявила: «Те, кто рожает детей, имеют право интересоваться их будущим». В прениях по ее докладу, очень тепло принятому, выступило много делегаток. Больше сотни человек вышло на трибуну в течение шести дней. Замечательно было общее единодушие: борясь за свои права, за мир и счастье детей, женщины всех стран пришли к осознанию необходимости борьбы за национальную независимость. С огромной силой был выражен на конгрессе протест против продажности правительств и растлевающего влияния американских агрессоров. На трибуны поднимались женщины разных партий, различных убеждений и социального положения, но все их речи звучали так, что мы забывали, где мы находимся, и нам казалось порой, что перед нами советские люди. Все честные и чистые сердцем восстали против политики насилия.

Эти выступления раскрыли потрясающую правду о тяжелом положении женщин и детей в странах капитализма. Такое мы, граждане Советского Союза, не можем даже вообразить. Молодежь особенно. Принцип равной оплаты за равный труд с мужчинами не проводится ни в одной буржуазной стране. Промышленники наживают на этом колоссальные прибыли, но, не довольствуясь ими, обращаются к еще более дешевому детскому труду. В Греции, когда кончается рабочий день на табачных фабриках, создается впечатление, будто окончились занятия в школах.

Делегатка Турции рассказала нам, что восемьдесят процентов турецких рабочих болеют туберкулезом. На 29 миллионов населения там только одни ясли и два детских сада. Не мудрено, если из 800 тысяч детей, рождающихся ежегодно, половина умирает.

Многие из нас со слезами на глазах слушали делегатку Ирана. Женщина находится там в полном рабстве. Ее до сих пор продают по контракту. Девочек выдают замуж в десять лет, чтобы избавиться от лишних ртов в семье, и власть имущие не тревожатся о том, что эти дети, не выдерживая раннего брака, умирают. Работающие женщины получают там лишь пятнадцать процентов зарплаты за равный труд с мужчинами при тринадцатичасовом рабочем дне. Фабричные работницы не имеют права отлучаться с территории фабрики. Медпомощи никакой: на 85 тысяч жителей один врач. Вместо жилищ — трущобы, где в холодное время года матери согревают новорожденных своим дыханием, а дети постарше греются возле собак.

— Материнство стало несчастьем не потому, что мы не хотим рожать, а потому, что мы слишком страдаем от смерти своих детей, которых не в силах прокормить, — говорила иранка.

Незавидно положение и женщин обеспеченных, принадлежащих к привилегированным сословиям. Женщина не имеет в семье никаких прав, не смеет думать о разводе, даже если брак превратился в сплошное истязание. Другое дело мужчина. Он может развестись в любое время, и жена должна по первому его требованию уйти из дома и отказаться от своих детей.

— Но женщины видят теперь, кто их враг! — сказала иранка, и горбоносенькое, светлое под черными волосами лицо ее стало суровым. — Несмотря на преследования, мы боремся за национальную независимость, против превращения нашей страны в военную базу для американцев. Мы требуем работы. Мы хотим иметь больницы и родильные дома. Мы хотим, чтобы нас считали людьми.

Вот выходит на трибуну круглолицая, но бледная женщина в черном балахоне и черном покрывале на голове, под которым красная повязка. Очень похожа на монашенку. Оказывается, крестьянка из Египта.

— Мы живем в жилищах из глины, и у нас тоже нет никаких прав, — доверчиво обратилась она к аудитории, — но мы услышали о женской борьбе, и у нас возникла надежда. Вот почему я села на самолет и прилетела сюда. — Неожиданно она оборачивается к президиуму и начинает неловко от волнения снимать с шеи нитку бус, стаскивая при этом и покрывало. Затем она сняла второе ожерелье и браслеты с рук, вынула серьги из ушей и, передав все Нине Поповой, сказала: — Наши женщины дали мне это, чтобы я передала вам как наш скромный вклад в борьбу. Мы хотели бы унести с конгресса чувство уверенности. Мы просим вас помочь нам бороться за национальную независимость. Пока угнетен весь народ, мы не получим никаких прав.

— Своим присутствием на конгрессе я обязана мобилизации огромного количества наших женщин разного социального положения, — заявила нам делегатка Эквадора из Латинской Америки. — Я успела улететь, а мои подруги были арестованы на аэродроме. У нас до сих пор существует для помещиков право первой ночи. Живем мы в домах из тростника и глины. Основное питание — рис, цены на который за последние годы возросли в шесть раз.

Право первой ночи! О том же сообщала делегатка Боливии.

— Долги наших рабочих неизбежны, а оплатить их нечем, — говорила она. — После смерти кормильца долг переходит на членов его семьи. Таким образом, рабочие закрепощены на всю жизнь.

Дико слышать такое. Но не верить нельзя. Говорят люди, рискующие своей жизнью, судьбой своих близких ради того, чтобы на весь мир заявить горькую правду.

Легкой походкой в своем длинном сари и сандалиях на босу ногу проходит делегатка Индии, но нелегок груз обличений еще не изжитому прошлому, который она несет на трибуну конгресса.

Мы слышали горестные и гневные речи делегатов из всех уголков мира: и темнокожей, как ночь, но по-своему красивой представительницы Черной Африки, и светлолицых прекрасных женщин из Ливана и Трансиордании, и индонезийки, и крестьянской партизанки из Колумбии, и коричнево-смуглых курчавых негритянок.

Немногим лучше положение женщин в странах империализма.

Вот говорит делегатка Дании:

— Внешне кажется, что у нас все в порядке. Наш жизненный уровень в сравнении с другими странами довольно высок. Однако огромная разница между видимостью и действительностью. Слишком неравномерно распределение денежных прибылей. Сколько детей у нас погибло в бедных семьях, невозможно сказать, так как полиция не ведет этой статистики. Цены на квартиры невероятно высоки. Американские «комиксы» развращают население. Гонка вооружений ухудшает все условия жизни, и это отражается прежде всего на детях и женщинах. Дания — одна из первых стран, где признали равноправие женщин, но мы до сих пор получаем лишь пятьдесят процентов зарплаты мужчин. Некоторые стараются объяснить все эгоизмом мужчин, но это неверно. Мы не добились равноправия — вот в чем дело. Поэтому большой проблемой сегодняшнего дня в Дании является вопрос: может ли женщина быть преподавателем? И женщин допускают только на низкооплачиваемые должности. Значит, надо бороться дальше, чтобы равноправие было осуществлено на деле. У нас большой процент разводов, а положение матери-одиночки поистине отчаянное. Североатлантический договор ухудшил наше положение: мы платим налоги за каждую чашку молока, которую даем ребенку.

Вот вам краткий конспект выступления делегатки из страны «процветающего» капитализма. И каждый из этих пунктов — драма трудового народа.

О тлетворном влиянии на умы людей американского «искусства» говорили очень многие. Америка готовит будущих убийц и насильников. Литература и кинопродукция, экспортируемые из США, — это предел духовного падения, до какого могли дойти только современные торговцы человеческой плотью и кровью. Когда берешь в руки «комикс», то диву даешься, на что потрачена бумага и печатное слово. Нет, не смешно, а омерзительно! Не может убийство выглядеть комично! Только извращенные люди станут смеяться над тем, как другим выбивают зубы, как проламывают черепа, выпускают кишки, поджигают дома, воруют и насилуют. Но «комикс» — это трупный яд, который проникает в малейшую царапину, и вся американская пропаганда войны — яд, отравляющий души. Он опасен потому, что в первую очередь предназначен для детей. Недаром делегатка США, приехавшая нелегально, сказала:

— Рост детской преступности стал проклятием для американских матерей. Уровень жизни? Цены все растут и растут, а заработная плата заморожена.

С горячей речью выступила француженка:

— В нашей стране нет денег для школ. В нашем Париже, который все любят, увеличивается нищета и строятся лачуги. Война во Вьетнаме уносит жизнь наших юношей.

Большое сочувствие вызвало выступление делегатки Австрии:

— Чудовищно, что в мире, где не убраны еще руины, готовится война. У нас сооружаются танковые площадки и военные объекты. Все это стоит огромных денег. А бремя налогов в первую очередь ложится на наших детей. Школы загоняются в подвалы. Сто тридцать тысяч молодых людей после окончания школы ждут работы. По приказу американцев наше правительство экспортирует сырье на Запад по дешевым ценам, а у нас растет безработица, преступность и проституция.

Единственное из всех выступлений — речь делегатки Норвегии — началось с утверждения, что в ее стране все хорошо: существует и равноправие, и забота о детях и матерях. Много там детских яслей и садов. Но дальше норвежка вынуждена была признать, что «при всем этом» — оплата женского труда не выше пятидесяти процентов, а количество детских учреждений ничтожно.

— Разве мы мало страдали? Разве мы мало боролись? И невольно напрашивается вопрос, — заключила делегатка Норвегии, — не устарела ли наша экономическая система?

Бурное сочувствие вызвало выступление представительницы Испании.

— Испанские женщины-работницы живут в беспросветной кабале, — заявила она. — Франкистский режим ничем не отличается от гитлеровского. Работаем по четырнадцать — семнадцать часов в сутки, а оплата зачастую тридцать процентов от зарплаты мужчин. Миллионы семей лишены крова и живут в пещерах…

Можно весь разговор как бы подытожить словами гречанки:

— В Греции женщина равноправна только тогда, когда дело касается тюрьмы, голода или смерти.

Да, такое «равноправие» существует во всех буржуазных странах: и агрессивных и зависимых. Иного там нет и не будет, пока у власти находятся торговцы человеческими жизнями.

Совсем по-другому выступали делегатки из СССР и демократических стран. И в рукоплесканиях их речам выражалась гордая радость за тех, кто уже победил. Самым убедительным оказалось выступление делегатки Венгрии.

Вышла на трибуну женщина тридцати восьми лет, с темными косами, подвязанными «корзиночкой», как у школьницы, в черном платье с круглым воротником, окинула зал открытым и добрым взглядом.

— Я простая домохозяйка. Для меня великий почет — присутствовать на конгрессе, но я не знала, о чем следует говорить с такой большой трибуны. Спросила своих женщин, и они мне посоветовали: «Расскажи им о своих детях». У меня двенадцать детей. Я еще не забыла, как живется, когда в правительстве сидят господа. Сколько раз, когда муж не имел работы, я не могла накормить детей, а их тогда было только семеро! Я знаю, как голодают, как ходят раздетые. Но тот строй у нас отошел в прошлое. А наше народное правительство поддерживает многодетных матерей.

И женщина рассказала, казалось бы, о самых будничных делах: о том, как ее семья живет в трехкомнатном доме, который через несколько лет, после выплаты последнего пятипроцентного взноса, перейдет вместе с садом в их собственность; о том, что перед поездкой на конгресс она купила восемь костюмов для мальчиков, костюм для матери и новые занавески. Она рассказала, что в ее домашнем хозяйстве расходуется ежедневно шесть килограммов хлеба и один килограмм сахару, а когда готовится обед, ей нужно сразу три килограмма картофеля и три килограмма муки. Муж получает 1500 форинтов. Это твердый доход семьи. Кроме того, пособие на многодетность — неожиданные деньги. Она так и сказала «неожиданные». И на все хватает. Младшие ребятишки — в детском саду, которые постарше — учатся. Один сын хочет стать пилотом, другой — геологом, третий — зубным врачом, четвертый — машинистом паровоза.

— Я счастлива и горда за своих детей: они все станут образованными людьми, их не ожидает безработица. Для нас каждый день приносит лучшее.

Все выступления на конгрессе награждались овациями, и они стоили того. Но обычно мы, поприветствовав одного оратора, садились и начинали слушать нового, а тут было иначе: когда мать спустилась с трибуны и направилась вдоль зала к столу венгерской делегации, ее проводили взглядами и бурей аплодисментов до самого места. Женщины всего мира, стоя, приветствовали ее, пока она шла, озаренная радостью своего материнства.

В последний день заседания мы слушали приветствия от Кореи, Вьетнама и Малайи. Правительство Дании отказалось дать визы делегаткам этих стран. Но общее настроение на конгрессе было таково, что мы все время ощущали, будто эти делегатки были с нами.

Англичанка, мать демобилизованного солдата, вынесла на трибуну красно-синее знамя Кореи. Зал качнулся от грома овации этому знамени, ставшему символом международной борьбы за мир, за национальную независимость. Затем наступила немая тишина, в которой зазвучало передаваемое по радио приветствие конгрессу от корейской делегации.

— Мы шлем вам пламенный привет от имени корейского народа и корейских матерей. Мы благодарим вас за помощь.

Лица делегатов и гостей сосредоточенно-серьезны. Слушают, не шелохнувшись, только за соседним столом молодая женщина тихонько, будто боясь помешать соседям, снимает под очками слезинки тонкими пальцами.

— Мы не одиноки, — звучит в огромном зале далекий голос, — на нашей стороне моральная и материальная поддержка всех честных людей мира.

Затем на трибуну было вынесено знамя Малайи. С волнением услышали мы приветствие от женщин прекрасной страны, которую называют садом Востока. Малайя богата оловом и свинцом, и уже сто лет империалисты грабят ее. Чтобы подавить сопротивление шестимиллионного малайского народа, Англия мобилизовала четыреста тысяч солдат, использует химическое оружие, прибегает к убийствам и насилиям. Но народ Малайи не сдается.

Не сдается и вьетнамский народ. Когда над трибуной конгресса развернулось красное, с золотой звездой, знамя Вьетнама, вся французская делегация поднялась, как один человек, и прослушала приветствие стоя.

Голос вьетнамской делегации, переданный по радио, прозвучал на конгрессе с потрясающей силой. Это был рассказ о борьбе и страданиях вьетнамских женщин.

— Сейчас мы боремся вместе со всем народом против французских оккупантов. Наши села горят от напалмовых бомб… Мы никогда не забудем обугленные тела матерей, сжимавших детей в своих объятиях, но это лишь усиливает наше сопротивление и ненависть к палачам.

Святые слова! Ненависть к агрессорам и сопротивление их желанию вызвать новую мировую войну растут, растет и движение сторонников мира.

Трудно переоценить значение конгресса. Он показал широкий размах женской борьбы за мир и счастье детей, за национальную независимость и равноправие женщин. Он привлек внимание трудящихся всех стран к этой борьбе. Привлек, несмотря на то, что буржуазная печать сначала решительно замалчивала его, а потом так же решительно заявила, что демократический конгресс — это лишь вывеска, а в Копенгагене идет мировое собрание коммунисток. Конгресс принял декларацию прав женщин с требованием права на работу, на равную оплату за равный труд, с требованием предоставления политических и гражданских прав. Он обратился с воззванием к женщинам всех стран с призывом бороться против расовой дискриминации, против политики военной агрессии.

А кроме того, он стал незабываемым, прекраснейшим событием в жизни двух тысяч женщин, которые присутствовали на нем.

Заседания длились шесть дней. Мы заседали с 9 часов утра до 12 часов ночи. Последнее заседание окончилось в 5 часов утра. Так вышло потому, что нам удалось получить зал по контракту только до 10 июня (11-го там должны были начаться танцы), а желающих высказаться оказалось очень много. Но мы не испытывали усталости. Каждый день был как праздник. Находясь в зале конгресса, мы чувствовали себя дома и забывали, что мы в стране, где есть король и капиталисты, где властвуют американцы, а на площадях города марширует королевская гвардия в папахах из черного медвежьего меха.

Перед началом заседаний происходили встречи делегаций. Делегатки обменивались подарками, знакомились. Повсюду в гигантском зале образовывались оживленные группы, слышался смех, аплодисменты, песни. Дарили друг другу игрушки, броши, вышивки, статуэтки. Маленькая веселая суетня. Короткий обмен приветствиями. Энергично вскидывая вверх кулаки, делегатки Индии кричат:

— Мир! Мир! Мир!

Мы знакомимся с женщинами Тринидада, Ливана и Трансиордании. Это женщины большой судьбы, посвятившие свою жизнь народному делу. Одной из них, Лейле, двадцать два года. Она приехала на конгресс с годовалым ребенком. Муж ее в тюрьме: он выступал за мир. С каким трудом эти женщины прорвались сюда! Они увезут массу впечатлений и еще большую волю к борьбе, но им будет нелегко, когда они вернутся на родину.

— Мы не боимся трудностей, — задумчиво говорит Лейла, — мы знали, на что идем! Мы счастливы тем, что побывали здесь и увидели, как велики наши общие силы. Но мы не успокоимся, пока не рассеется угроза войны, пока не исчезнет черная тень заботы, омрачающая лица матерей, пока не отлетит угроза голодной смерти — ворон, каркающий над изголовьем миллионов детей.

Несмотря на бойкот, объявленный конгрессу буржуазной печатью, сообщения о его работе проникали всюду. Ежедневно мы получали сотни телеграмм и приветствий из всех уголков земного шара. То и дело заседание прерывалось: приходили делегации с приветствиями от предприятий и организаций города, приходили школьники и совсем маленькие дети. Нам приносили цветы, вышитые панно, огромного голубя, сделанного из белых гвоздик. Популярность конгресса увеличивалась с каждым днем.

Однажды мы увидели датских солдат, которые прохаживались группами возле здания, где шел конгресс. Они стояли и в толпе у входа, а вечером нам объявили, что нас хочет приветствовать рядовой датской армии.

И вот он появился на трибуне — славный молодой парень.

— Я пришел сюда сказать вам от имени солдат моего батальона, что мы с большим вниманием следим за вашей благородной работой. Мы желаем вам успеха. Мы заверяем вас, что не будем воевать против стран народной демократии и Советского Союза.

Овация потрясла зал. Солдат стоял, взволнованный оказанным ему приемом. Он вытирал платком раскрасневшееся лицо. Ему стало жарко, а тут еще взбежала на трибуну женщина, обняла его, расцеловала и вручила букет пунцовых роз. Он взял букет и направился к выходу, но вдруг спохватился, вернулся и с милой, немного смущенной улыбкой передал розы делегатке, которая сидела в президиуме. Женщина встала, сняла с плеч голубой платок и повязала им шею солдата.

Когда мы встречались с представителями датского народа, мы каждый раз убеждались в том, как сильны их симпатии к делегаткам демократических стран и Советского Союза. На второй день конгресса датские женщины и молодежь устроили вечер для делегаток в спортивном зале, где присутствовало около шести тысяч человек. На открытой эстраде разместился большой хор. Впереди — девушки в красно-белых костюмах. На том вечере мы и увидели в первый раз знамена Кореи, Вьетнама и Малайи, торжественно внесенные датчанками. Под несмолкаемые аплодисменты зрителей, одно за другим появлялись они из темноты и, пламенея в лучах прожекторов, поднятые руками чистых сердцем борцов за мир, проплывали над головами людей, вставших им навстречу. Незабываемые минуты! А потом состоялся концерт, и мы услышали датские народные песни и песни советских композиторов на русском языке. Потом был концерт Бетховена для рояля с оркестром. Его с большой силой исполнили музыканты Королевского театра и молодой талантливый пианист Уинтер, который должен был участвовать в предстоящем международном фестивале. Перед нами выступила известная датская певица Хироп. Молодые артисты Королевского балета тоже сочли за честь выступить перед делегатками конгресса и показали нам свое мастерство.

Слушая Уинтера и Хироп, мы думали о талантливом и трудолюбивом датском народе. О том, что знаменитый скульптор Торвальдсен и оба Андерсена — и любимый всеми сказочник Ганс Христиан, и славный романист Мартин Нексе — вышли из рабочих семей. Мы думали о том, что трудящимся всех стран света нечего делить и дружба между ними рождается так же естественно, как естественно рождается вражда между капиталистами.

На следующий день в Фелез-парке состоялся митинг, на котором мы вынесли протест датскому правительству за то, что оно не допустило на конгресс делегации Кореи, Малайи и Вьетнама. Когда мы шли на митинг, на улицах сплошной стеной стояли толпы людей. Нам махали руками и цветами, кричали «мир», «ура». Подойдя к парку, мы увидели, что большое поле перед входом было завалено велосипедами. Много нашлось желающих присутствовать на митинге!

Копенгаген не зря называют столицей велосипедов. Когда кончается рабочий день, улицы принадлежат велосипедистам, заполняющим не только отведенные им дорожки, но и асфальт, предназначенный для машин. Оказывается, велосипеды в Дании самое дешевое средство передвижения, и потому на всех тротуарах и дворах устроены для них стоянки.

На одной из громадных полян парка собралось у раковины-эстрады до двадцати пяти тысяч человек. День стоял солнечный, но жару смягчал прохладный морской ветер. Казалось, сама природа была заодно с нами.

Датчане в большинстве шатены и рыжеватые блондины. Голубоглазые. Сероглазые. Дети прелестны, много светлокудрых. На малышах кожаные шлейки, чтобы пристегивать их к стульчику впереди сиденья велосипеда.

Митинг прошел с большим подъемом. Голубые делегатские платки развевались над толпой. Всюду масса цветов.

Представительницу Бразилии Элизу Бранко встретили овацией и долго не стихавшим: «Э-ли-за! Э-ли-за!»

Протест датскому правительству все приняли с воодушевлением.

Незадолго перед конгрессом была утверждена новая датская конституция. Наряду с такими пунктами, как введение престолонаследия по женской линии (у нынешнего короля народились одни девочки и нет наследника), был внесен в конституцию и пункт, гласящий, что в минуту опасности датское правительство может весь суверенитет власти передать международной организации. Это еще более усилило оппозиционные настроения в стране. Конституция прошла со скрипом: почти половина жителей, имеющих право голоса, проголосовала, как здесь говорят, лежа на боку, то есть не пошла на голосование, да 300 тысяч голосовало против.

Когда мы знакомились с Данией, то побывали и на фабрике телефонных аппаратов в десяти километрах от Копенгагена. Мы увидели отлично оборудованные цехи. Но работницы, все без исключения, в том числе и беременные до восьми месяцев, ездят сюда из города на велосипедах. На трамвае рабочему ездить не по карману.

Очень интересны были встречи в порту… Докеры, показывая нам на набережную, где не видно было ни одного крана, сказали:

— Вы видите эти горы товаров? Все тяжести мы переносим на своем горбу… Так хозяевам выгоднее.

Нам показали детский сад в Вестброу — западном районе, где живут низкооплачиваемые трудящиеся и безработные. Единственный детский сад на семьдесят тысяч жителей! Он принадлежит частнику. На верхнем этаже, где ясли, было три грудных ребенка, на втором — для дошколят — человек двадцать, они играли во дворе, где росло около десятка деревьев, загороженных очень высокими решетками.

— Мы бережем деревья, — пояснили нам, — других нет в районе.

Тяжело смотреть на мальчиков в американских трикотажных ковбойках на «молниях». Рубашки эти с рисунком: мелкий орнамент — браунинги и воинственные восклицания, крупным планом — стреляющие и режущие молодцы.

«Человек человеку — зверь!» — стараются внушить ребенку даже видом рубашки американские помощники смерти, товарами которых завалены прилавки датских магазинов.

В Дании существуют летние лагеря для детей. Один такой лагерь мы видели, и он произвел на нас грустное впечатление. Представьте себе большой пустырь, изрытый какими-то ямами. Кругом — ни травинки. Песок, камни да пыль. И на этом участке проводят время дети рабочих. Их тут «воспитывают». Прежде всего трудом. Дети корчуют пни, занимаются «строительством» домиков из ящиков, старой жести и соломы. Внутренняя обстановка таких курятников — домашний хлам: порванные шторы, поломанная посуда, но на дверке каждого домика большущий замок. Так прежде всего воспитывают собственника в человеке. В лагере есть «художественная студия» — низкая палатка. Когда мы в нее заглянули, там был один мальчик. Он наклеивал на большой лист черной бумаги изображение почти нагой женщины, должно быть вырезанное из американской афиши. А тут же рядом крупным планом рука, держащая браунинг…

Перед отъездом мы взяли такси и проехались по городу. Побывали в богатом музее искусств, где хранятся исключительно произведения древних: из Греции, Рима, Египта. Потом осмотрели прекрасный музей Бертеля Торвальдсена. Он построен в античном стиле. Над фронтоном — большая скульптурная группа: колесница, запряженная четырьмя мчащимися лошадьми. А во внутреннем дворике, вымощенном серыми плитами, строгий четырехугольник из черного полированного камня — могила Торвальдсена, пышно заросшая вечнозеленым плющом.

В открытой гавани крутобокие океанские пароходы, однако и в этом порту не видно техники, только иногда проезжают самоходные тележки с небольшими подъемными кранами. Что ж, рабочих рук здесь много: 200 тысяч безработных.

В маленькой Дании очень высок процент самоубийств, и в первую очередь самоубийств матерей вместе со своими детьми. Об этом же говорила нам на конгрессе представительница Японии, где пятьдесят пять процентов от числа самоубийц составляют матери, вместе с собой убивающие детей. Возможно, это японки, которые не хотели продавать своих девочек в публичные дома.

Осмотрев благоустроенный Копенгаген с его чистенькими улицами и густыми, безмолвными в будничные дни парками с просторными полянами для гуляний, мы спросили датчан:

— Почему в вашей красивой, цветущей, такой веселой на вид стране много самоубийств?

— Потому что жить очень трудно. Дания — страна молочного хозяйства, мы экспортируем, главным образом в Англию, бекон, яйца, масло. Мы славимся этим, а многие у нас не в состоянии приобрести даже кусок хлеба. Нищенствовать же не разрешается: официально у нас нет нищих. Те, кто работает, платят большие налоги. Квартирная плата съедает не меньше четверти заработка. А ждать нечего — нет никакой перспективы.

Мы вспоминаем слова венгерской матери: «Каждый день для нас приносит лучшее». Вспоминаем десяток деревьев за решетками в Вестброу, где в добротных, тесно поставленных домах задыхается от нужды 70 тысяч населения. Разве им нечего ждать? Мы вспоминали еще шофера такси, который вез нас на первое заседание конгресса. Он не взял в гостинице адреса, а мы никак не могли объяснить ему, куда нам нужно. Спортивный зал? Но в городе их четыре. Пришлось прибегнуть к помощи полисмена.

— Джерман? — сердито спросил шофер, включая газ.

— Нет.

— Инглиш?

— Нет, Москва.

Мрачное лицо водителя сразу просияло. Неожиданно он ударил большой ручищей по плечу сидевшую рядом с ним нашу делегатку и, широко улыбаясь, сказал, сразу использовав весь свой запас русских слов:

— О, Москва! До свидания!

Шофер, который возил нас на экскурсию, тоже смотрел невесело, все время поторапливая наших провожатых.

— Куда он спешит? — спросили мы.

— Он хочет, чтобы вы посмотрели побольше.

И мы, в самом деле, с его помощью успели осмотреть очень многое. Уже по собственному почину шофер завез нас в парк, где находились могилы жертв фашистской оккупации. Судя по надписям, это в большинстве была молодежь.

— Здесь много железнодорожников, которые действовали против гитлеровцев, устраивая аварии, — сказал переводчик. — Поэтому фашисты возили в поездах заложников, которых тоже расстреливали.

У братской могилы мастерски сделанная гранитная скульптура. Сидит мать, охваченная скорбью. У ее ног, привалившись к ней, — мертвый молодой солдат. Голова его с закинутым вверх лицом лежит на коленях женщины, застыла отброшенная рука. Возле памятника свежие цветы — от делегаток конгресса. Мы проехали и в дачный район, мимо домишек рыбаков, приткнувшихся к садам богатых вилл, мимо морских купален.

Шофер завез нас и в зеленую зону пригорода, где пышно, радостно цвела сирень и повсюду разбегались переулочки — асфальтовые ленты среди живых изгородей. Из садочков высматривали кирпичные домики под черепичными крышами.

— Что здесь?