Джеймс Миллз Детектив

Джеймс Миллз

Детектив

Джеймс Миллз впервые продемонстрировал свое репортерское мастерство, когда три месяца прожил с группой наркоманов, собирая материал для журнала «Лайф», а затем опубликовал статью «Паника в парке Иглы». Еще почти пять месяцев он провел с детективом Джорджем Барретом, работая над следующей статьей, тоже предназначавшейся для «Лайфа». «Паника в парке Иглы» написана в традиционном журнальном стиле, приемы новой журналистики прослеживаются здесь скорее в подходе к тематике, нежели в изложении. Следы традиционной журналистики сохраняет и статья «Детектив», особенно в начале.

Автор симпатизирует своему герою, но нарушает некоторые табу полицейской реальности. Своему персонажу Миллз сначала пообещал, что выведет его под псевдонимом. Редакторы, однако, решили, что без реального имени история потеряет всю силу. Миллз вернулся к Баррету, объяснил тому ситуацию и показал статью. Прочитав материал, Баррет понял, что в полиции ему после его опубликования не служить. Взвесив возможные последствия и обсудив ситуацию с женой, он сказал Миллзу: «Чему быть, того не миновать. Печатайте». Это решение соответствовало и профессиональному кодексу Баррета: не делать ни шагу, не будучи уверенным в правильности пути, но если уж шагнул, то идти до конца.

Вот как характеризует своего героя Миллз: «Баррет очень серьезно относится ко всему, что он делает, а этот шаг высвечивал его жизнь, выставляя ее на обозрение».

Мне кажется, что большинство репортеров недооценивают такого рода мотивы.

Т.В.

Каждый день Джордж Баррет целует на сон грядущий всех четверых сыновей, хотя старшим из них уже семнадцать и девятнадцать лет, и ребята этого стесняются. Он и сам признает, что эти поцелуи могут показаться несколько странными, так объясняя свои действия: «Мой образ жизни таков, что однажды я могу просто не вернуться домой, а я не хочу умереть на улице, лишившись последней возможности проститься с близкими. Каждый раз, когда я их целую, я прощаюсь с ними так, как будто вижу в последний раз».

Каждое прощание может оказаться последним для детектива Джорджа Баррета. Он охотится на людей. И никто из тех, на кого он охотится — воры, наркоторговцы, жулики, бандиты, грабители, — никто из них не хочет встретиться с Барретом на равных, один на один. Потому что, если Джордж Баррет охотится за кем-то, он всегда настигает свою дичь. И если даже найденный не всегда попадает в тюрьму, он никогда не остается безнаказанным. Джордж Баррет — крутой коп. В его холодные, как оружейная сталь, глаза можно заглянуть, но проникнуть сквозь них в его душу невозможно. Жесткие черты лица, челюсть — как кирпич, тонкие губы увлажняет язык, молниеносно очерчивающий контур его рта, и если вы слышите его смех, знайте, что смеется Баррет лишь голосом и лицом, внутрь его души веселье не проникает.

— Я одержим уверенностью, что просто не могу не победить, и эти животные чуют мою уверенность, — утверждает он. — Кто свяжется со мной, тот пропал. Это зверье на Бродвее? Я их проглочу. У меня отличное снаряжение, и я умею им пользоваться. Не кулак, так каблук, даже если противник сильнее физически; дубинка, нож, пистолет…

Для иных Джордж Баррет представляет собою изъян в нашей правоохранительной системе, для других он — воплощенное олицетворение того, что не дает ей развалиться окончательно.

Поздним вечером он стоит на Западной 52-й улице, на северной границе 16-го полицейского участка, лицом к Таймс-сквер. Бродвей, Большой Белый Путь, легендарная улица мечты… Баррет считает ее сточной канавой, канализационным-коллектором. По этой коммуникации течет худшее, что имеется в Америке: выродки, извращенцы, преступники. Баррет определяет их как «нечисть».

По Бродвею и Седьмой авеню уже прогуливаются проститутки — до 42-й улицы, южной границы 16-го участка, — фланируют сутенеры, проститутки, педерасты и «мерфинисты» — жулики, высматривающие любителей «клубнички» и смывающиеся, выманив деньги у одураченных клиентов. По тротуарам рыскают взломщики автомобилей, наклоняясь к каждой припаркованной машине, оценивая возможную добычу. Эти всегда двигаются навстречу движению транспорта, чтобы их не догнал «попутный» полицейский патруль. Основной улов у них от восьми вечера до полуночи: очистка автомобилей, принадлежащих театралам. Взломщики предпочитают машины из других штатов, чтобы водитель не пришел в суд в случае поимки вора. Они ловко орудуют отвертками, вскрывая мухоловки [136], или модифицированными фомками с загнутыми концами, чтобы отжать стекла и добраться до фиксатора замка.

«Мерфинисты» в это время суток толкутся возле танцзалов и дискотек, присматриваясь к захмелевшим посетителям. Тем же занимаются и уличные грабители. За стеклами витрин сидят цыганки-гадалки, время от времени подходя к дверям, чтобы пригласить выбранного опытным глазом прохожего проникнуть в захватывающие тайны задней комнаты. Рискнувшего войти оставят без бумажника: пальцы у цыганок настолько ловкие, что могут вытащить двадцатки из сердцевины свертка долларов, не потревожив наружные однодолларовые бумажки.

Вдоль Бродвея, между 43-й и 45-й улицами, продажных мужчин больше, чем продажных женщин на гамбургской Репербан: здесь количество предлагающих свои услуги нежноликих юнцов и жестких добрых молодцев в широких поясах и черных сапогах значительно превышает спрос. По затененной 43-й улице, между Бродвеем и Восьмой авеню, эмоционально переругиваясь, прогуливаются педерасты-эксгибиционисты. Дегенераты всех мастей вливаются в двери киношек, демонстрирующих шедевры под названиями: «Оргия в квартире Лил», «Потаскушки», «Изнасилование». И повсюду бродят наркоманы и мелкие уличные наркоторговцы.

Участок Джорджа Баррета невелик: 384 акра, 15,8 миль улиц — из конца в конец можно пройти за 20 минут. Но на этом участке, в его 70 квадратных кварталах, сосредоточены Рокфеллеровский центр, «Радио-сити», театральный район, «Бриллиантовый центр» [137] и Таймс-сквер. Каждый месяц здесь регистрируются 15 ограблений, 20 бандитских нападений, 20 взломов, 320 краж, два изнасилования, а уж актов вымогательства, проституции, извращений — просто не сосчитать. Каждый день сюда вливается миллионный людской поток. Многие вечером, после закрытия офисов, магазинов, театров, покидают эти улицы, но немало народу остается и на денек-другой в гостиницах: цены здесь колеблются от 3 долларов за комнатушку в «крысиных» номерах до 92 долларов за люкс в «Асторе».

Всматриваясь в хаос своего участка, Баррет объясняет:

— Здесь мешкать не приходится. Быстро не сообразишь — всё, поезд ушел. Если у тебя реакция как у старой бабки, то и засядешь на тихом предпенсионном бабулином участке где-нибудь в Квинзе. В детективы рвутся двадцать с лишним тысяч парней в форме. Для них «детектив» — звучит гордо. Им кажется, что работенка хоть куда. А уж «бродвейский детектив» — вообще предел мечтаний.

Баррет входит в состав команды из четырех детективов. Они попарно меняются, и сегодня двое его коллег остались в отделении, отвечая на звонки, регистрируя жалобы, выстукивая на пишущих машинках. Баррет, который печатает неплохо, но предпочитает улицу, вместе с напарником совершает патрулирование. Баррет говорит, что настроен по-боевому, но сегодня надо семь раз отмерить, прежде чем кого-то задержать, потому что завтра начинаются выходные. Сцапаешь кого-нибудь — и сиди завтра в суде в свое личное время. И помимо суда есть способы воздействия.

Баррет с напарником прошли меньше квартала и задержались возле парковки. Оба продолжают непринужденно обсуждать игру нью-йоркских «Гигантов», одновременно следя за высоким тощим субъектом, шныряющим по площадке между автомобилями. Вот он рванулся к пустой будке-сторожке, но заметил, что охранник засек его, и сменил курс. Резво проскочил мимо детективов, и они возобновили прогулку. Шагает быстро, пригибаясь к припаркованным автомобилям. На углу Бродвея и 47-й, заглянув в очередное окно, подозрительный тип распахнул дверцу и выхватил изнутри какой-то предмет. Фотокамера-игрушка. Он потряс добычей возле уха, прислушиваясь, и запустил камеру в мусорный контейнер.

— Статья. Воровство, не важно, сколько стоит украденное, — поясняет Баррет. — Посмотрим, что он еще выкинет.

Субъект оглядывается, ныряет в аптеку, потом в соседнюю дверь и появляется на тротуаре со связкой галстуков. Баррет хватает его без единого слова.

— Эй, парень, в чем дело? — отбивается злоумышленник. — Я за них заплачу, я как раз собираюсь платить.

Детективы заходят с добычей в магазин. Управляющий подтверждает факт кражи и заявляет, что, конечно же, обратится в суд. Вор поднимает шум, апеллируя к жалости покупателей:

— Я заплачу за них, ребята! Дайте мне только сходить домой за деньгами, и я заплачу, клянусь! Неужели вы думаете, что я вру?

— Ну что ты, нет, конечно, — успокаивает его Баррет. — А за игрушку тоже заплатишь?

— За какую игрушку?

— Которую из машины украл.

— Из какой машины?

Баррет с напарником ведут воришку в участок, поднимаются по древней винтовой лестнице. Пятиэтажное кирпичное здание, стоящее здесь еще со времен Гражданской войны, многие часто проклинают, но снова и снова посещают. С исцарапанных стен клочьями слезает многослойный пирог краски, толстые доски пола старчески кряхтят при каждом шаге. Проходим мимо жесткой деревянной скамьи для посетителей, через железный турникет со сломанной защелкой. Баррет усаживает задержанного и сам садится на деревянный стул со сломанной и подвязанной бечевкой ножкой. Пять столов, древних и исцарапанных, под ножку одного из них подсунута многократно сложенная бумажка. Мусор из переполненных урн вываливается на табачного цвета пол, на котором валяются обрывки каких-то заполненных формуляров, окурки, резиновые колечки и булавки, выполняющие здесь роль скрепок. Свет дают четыре потолочных светильника, три из них со стеклянными шарами, в четвертом стекло заменяет согнутый лист картона. На зеленых стенах — фотоснимки объявленных в розыск уголовников и меньшего размера снимки сбежавших из дому подростков, привлеченных сиянием Таймс-сквер. Некоторые из них вернутся домой, другие опустятся на дно, став проститутками и наркоманами.

В углу комнаты — проволочная клетка размером с одежный шкаф. В ней четверо: три наркомана, взламывавших машины, и дамский персонаж, демонстрирующий свое возмущение неподходящим обществом. Слепой парень сидит у стола и объясняет детективу, как кто-то на Пятой авеню выхватил у него из кармана бумажник и убежал. У другого стола некий мужчина, его жена и ее сестра объясняют другому детективу обстоятельства взлома, все трое говорят и жестикулируют одновременно.

Еще один детектив допрашивает двадцатипятилетнего молодого человека, который напал на прохожего с ножом на 48-й улице.

— Звать как?

— Кого, меня? — придуривается допрашиваемый.

— Да, вас. Имя, фамилия?

— Мое имя?

— Да, ваше имя.

— Меня зовут Сони.

— Фамилия?

— Что — фамилия?

— Ваша фамилия?

— Моя фамилия?

— Да, ваша. Имя и фамилия, полностью?

— Сони Дэвис.

— Где живете?

— Кто? Я, что ли?

Баррету это не нравится, но он не вмешивается. Баррет мастер допроса и знает, что от задержанного ничего не добьешься, если не устранишь барьер между его миром и своим. Ты опрятно одет, спокоен, имеешь образование, за тобой мощь аппарата, словом, ты — коп. Он ободранный, нервный, вызывающе настроенный, в общем — он задержанный. И между вами не будет контакта, пока пропасть что-нибудь не перекроет: слово, доброе или грубое, сигарета, удар по физиономии — в зависимости от обстоятельств.

На днях доставили в отделение проститутку с приятелем. Они ограбили и забили до смерти старика в дешевом вестсайдском отеле.

— Начали ее допрашивать, — рассказывает Баррет. — И каждый с нею как с леди. Ей это пришлось по вкусу, и ничего ребята из нее не выкачали. Я глянул в протокол, потом посмотрел на нее — шлюха шлюхой. Решил, что надо сменить тон. Я завел красотку в кабинет шефа, выключил свет — часто без света легче признаваться, — и сказал я ей: «Слушай, ты, дешевая б..дь, кончай вые..ваться и говори как на духу, понятно?» Через минуту она рыдала у меня на плече, хватала за руки и каялась, рассказывая, как шарила по карманам деда, а ее друг выбивал у него на черепе партию барабана наконечником пожарного рукава.

С лестницы доносится пронзительный женский визг. Шум шаркающих шагов, и в дверях появляются высокая эффектная проститутка-блондинка и двое полицейских в штатском. На щеках женщины слезы, смешанные с косметикой.

— Где ваш начальник? Я буду жаловаться! Я позвоню адвокату!

Задержал ее низенький толстячок — в жизни не подумаешь, что полицейский. Проститутка в ярости оттого, что не смогла распознать копа. Толстячок мирно роется на полках, подбирая необходимые формуляры, а она продолжает вопить:

— Ах ты, вонючий коп! Ничего я тебе не скажу! Ты не имеешь права!

Детектив, допрашивающий бандита, наконец не выдерживает:

— Заткнись! Мы все знаем, как тяжело порядочной шлюхе заработать на кусок хлеба, как нарушают ее права человека и гражданина, но лучше заткнись!

Ошеломленная проститутка сникает и сжимается в уголке, бормоча что-то сквозь слезы.

Полицейский вводит разодетого молодого адвоката с подругой. Оба навеселе. Они устроили шум на Бродвее, а когда полицейский сделал им замечание, адвокат, бахвалясь перед подругой, сунул ему 25 долларов, чтобы тот «испарился». Полицейский, опасаясь обвинений в получении взятки, задержал обоих.

— Я хочу позвонить своему адвокату, — заявляет парень, и ему дают телефон. Он набирает, ждет… — Привет, Чарли! Чарли, ты сидишь? Сейчас упадешь! Прикинь, меня сцапали… Чарли, брось шуточки, дело серьезное…

Адвоката запирают в клетке. Входят два детектива, и один из них спрашивает сослуживца, где тот был. Адвокат, приняв второго за задержанного, кричит ему:

— Не отвечайте! Вы имеете право не отвечать! Хотите нанять адвоката? Обращайтесь ко мне!

Детектив озадаченно выпячивает губы:

— Хорош адвокат! Вы, дорогуша, в клетке сидите, а я домой собираюсь…

— Неприятная ситуация, — качает головой Баррет, имея в виду задержанного. — Парень слегка перепил, ну и распустил хвост перед девицей — в общем-то, пустяк. А теперь — суд, унижение перед судьей, позор перед коллегами. Ничего серьезного ему не светит, но ведь могло бы и без суда обойтись, не предложи он копу деньги. А тот, естественно, опасаясь последствий, решил подстраховаться. Законник нарушил закон, а коп защищал себя.

Баррет уселся за пишущую машинку и принялся отстукивать протокол о задержании воришки, когда в дверях появился довольно приличный на вид человек средних лет. Баррет поднял глаза и прекратил печатать, но пальцы с клавиш не убрал.

— Слушаю вас, — сказал он.

Человек подошел к столу, уселся и рассказал, что шел по 47-й улице и обнаружил пропажу бумажника. В бумажнике было 250 долларов. Машина его сейчас в гараже, но у бедняги нет пяти долларов, чтобы получить ее оттуда. Он представился вице-президентом какой-то компании в Нью-Джерси и вел себя весьма вежливо.

Баррет выслушал посетителя молча. А когда тот закончил, заявил:

— Вы мне изложили свою версию. А теперь послушайте, я вам расскажу, как было на самом деле. Вам захотелось заглянуть к цыганке на 47-й улице, между Бродвеем и Восьмой. Вы чуток пропустили за галстук, она выглядела неплохо, вас заманили в ее притон и выудили кошель. Так?

Мужчина явно смутился, не зная, отрицать ему или соглашаться.

— Вы человек взрослый, но детство иногда играет, — продолжил Баррет. — Чем-то заинтересовался — вот и получай на свою шею, случается такое. Будьте мужчиной, подойдите к телефону и позвоните жене или знакомому, чтобы заехали за вами. И не рассказывайте мне сказок. Я ведь не вчера родился. — Он немножко помолчал. — Если хотите, чтобы я прошелся с вами туда и попытался вернуть ваши деньги, пожалуйста.

Мужчина поднялся и протянул Баррету руку.

— Спасибо. Вы правы. Вы очень хороший человек, честное слово.

Баррет глядел на клавиатуру пишущей машинки, не обращая внимания на протянутую ему руку, однако печатать тоже не печатал. Посетитель молча вышел. После паузы Баррет сказал, все еще не поднимая взгляда:

— Все, чего он хочет, это пять баксов, чтобы попасть домой. Он даже не подумал позвонить кому-нибудь, бросив в автомат тридцать центов. Он придумывает сказку и считает, что я дам ему пять баксов.

Снизу поднялся полисмен и сообщил, что мужчина передумал и просит Баррета сходить с ним к цыганке, попытаться вернуть деньги.

И Баррет отправился с ним. По дороге мужчина не переставал восторгаться детективом и спросил:

— Вы из какой школы, если не секрет? Я Дартмут окончил.

— Прекрасно, — ответил детектив. — Я ходил в среднюю школу номер двенадцать.

Прибыв на место, Баррет забарабанил в дверь, но никто не ответил. Света в окнах тоже не было. Он пояснил потерпевшему:

— После хорошего улова они часто меняют место. Если хотите, завтра можно вернуться сюда.

— Нет, спасибо, — отказался мужчина. — Зайдите без меня и, если что-нибудь получится, распорядитесь деньгами по своему усмотрению. — И с этими словами он ушел, из чего полицейский заключил:

— Он не рвется засадить того, кто нагрел его на двести пятьдесят долларов. Все, что ему надо — это пять баксов, чтобы вызволить машину.

Баррет вернулся в отделение, допечатал протокол, снял отпечатки пальцев задержанного. Чтобы не портить день походом в суд, он «подарил» мелкого воришку другому детективу, которому все равно нужно было в суд со своими «подопечными». В суде не требовалось приносить присягу, но все же явка с «чужим» задержанным считалась нарушением процедуры, поэтому коллега согласился не сразу, а долго колебался. Возвращаясь на маршрут патрулирования, напарник Баррета спросил:

— В чем у вас с ним проблема-то?

— Да ничего особенного, — ответил Баррет. — Просто он раньше никогда так не делал. И сегодня, можно сказать, потерял девственность. Ничего, из него выйдет нормальный коп.

Два часа ночи. Детективы сворачивают с ярко освещенного Бродвея в мрачную пещеру Западной 43-й улицы. Слева вдоль кирпичной стены театра ползет вверх пожарная лестница. Справа темноту рассеивает мерцание огней над погрузочной рампой типографии «Таймс». На рампе стоят несколько работников типографии в сделанных из газет пилотках и наблюдают за ссорой на улице. Двое «голубых» ругаются, отчаянно размахивая руками, еще несколько наблюдают. На всех женские парики, в ушах болтаются длинные подвески, все густо размалеваны и при накладных ресницах. Баррет останавливается возле рабочих типографии и наблюдает.

— Пошли отсюда, Джордж, на задержание они не тянут, — дергает его за рукав напарник. Баррет вовсе не рвется никого арестовывать, но опасается развития событий.

Внезапно один из ссорящихся, негр, сбивает противника наземь и бьет лежащего. Баррет бросается к ним под реплику одного из «типографов»:

— Смотри, у него нож!

Баррет вздернул верхнего из дерущихся за рубашку и припечатал его к стене театра. Парик негра свалился и отлетел в сторону.

Нижний поднялся, приводя себя в порядок. Левый глаз у него подбит. Остальные пытаются ретироваться, но после грозного окрика Баррета возвращаются. Негр замер у стены, но детектив на него не смотрит. Остальные бурно, но совершенно невразумительно что-то объясняют.

— Тихо, — приказывает Баррет. — Молчите, пока не спрошу. Этот тайм я выиграл, так что дальше играем по моим правилам. — Он записывает имена и адреса, потом спрашивает побитого, хочет ли тот дать делу ход.

— Нет, не надо, все в порядке.

После этого Баррет задает всем одинаковые вопросы и получает стереотипные ответы.

— Мужчина?

— Да.

— Гомосексуалист?

— Да.

— Пассивный?

— Нет.

Они отвечают «нет», потому что «да» влечет уголовную ответственность. Пока на них мужская одежда, арестовать их нельзя.

Негр отрывается от стены и поднимает с мостовой парик.

— Эй, нечисть! — кричит ему Баррет. — Ползи сюда!

Баррет задает ему те же вопросы, а негр отвечает и прилаживает парик.

— А теперь все проваливайте на Бродвей, и чтоб я вас здесь больше не видел.

Группа удаляется, остается один негр. Баррет ведет его за собой в сторону Восьмой авеню.

— Слушай, придурок, — обращается к нему Баррет. — Куча народу видела предостаточно, чтобы тебя запереть. Но я не буду.

— Не надо, пожалуйста. Эта сука назвала меня ниггером, а я такого не потерплю ни от нее, ни от кого другого.

— Ладно, ладно. Я сам большой друг цветного населения, но по улицам с ножами не бегаю. Слушай внимательно. Я тебя не запру. Я провожу тебя за угол до входа в подземку. И ты нырнешь в норку и больше не вынырнешь. Вынырнешь — сделаю дырку меж глаз, а это меня сильно расстроит. Так расстроит, что придется съесть большой бифштекс и лечь спать до десяти утра. Давай ныряй.

И негр исчез в туннеле метро.

Несколько позже, в баре на Таймс-сквер, Баррет объяснил мне смысл происшедшего:

— Против «голубых» я ничего не имею. Они больные люди, я понимаю, но это не дает им права носиться с ножами по улицам. Многие детективы прошли бы мимо, особенно учитывая, что тот парень негр. Они не захотели бы связываться, побоялись бы последствий. У меня теперь есть адреса и имена всей этой компании и их отказ от возбуждения дела. Так что, ежели завтра кто-нибудь заявится в управление и поинтересуется, по какому праву детектив такой-то мешает жить честным труженикам, я могу объясниться. Но большинство копов прошли бы мимо или дожидались трупа. Да, я «наехал» на негра — но зато он не получит пожизненного за убийство, а второй не стал покойником.

Юристы неделями изучают дело, судья может долго рассуждать и взвешивать «за» и «против», а я должен решать мгновенно. У него нож? Пистолет? Бить? Как бить? Если стукну слишком слабо, он меня убьет. Слишком сильно — как бы наоборот не вышло. Я не двигаюсь, пока не уверен, что прав, но если уж пошел, то иду до конца. Большинство теперешних копов прежде всего прокрутят в уме все возможные последствия, а тем временем кого-то уже прикончат. Поэтому я люблю работать с Сэмом Хаффом (прозвище здоровенного детектива по имени Боб Кенни, одного из напарников Баррета). Если стоишь с Сэмом перед дверью, за которой засел мерзавец, и говоришь ему: «Давай, Сэм!» — он рвется сквозь дверь, а не начинает прокручивать в голове, какие неприятности могут из этого проистечь.

Бар, в который зашел детектив, кишит криминальным элементом. Это тоже источник возможных неприятностей.

— Некоторые копы, увидев, как ты беседуешь с известным мерзавцем, сразу спрашивают: «Это что, твой друг?» Но как только случается какая-нибудь пакость, те же копы моментально начинают дергать тебя за рукав: «Джордж, ты не мог бы поговорить с тем-то и тем-то о том-то и о том-то?»

Низенький, коренастый парнишка подошел к Баррету и поздоровался с ним за руку. Баррет спросил, сколько ему дадут.

— Не знаю, Джордж. Может, год. Скорее всего, год. Но лучше бы, конечно, вообще без тюрьмы.

Когда собеседник отбыл, Баррет сказал:

— Вот этот парень, например. За штуку баксов он возьмется проломить башку кому угодно. Он и все эти остальные животные здесь знают, что Баррет понапрасну не пристанет, потому меня тут и терпят. Но как только будет за что — сразу сцапаю. Немало я их уже упрятал. Кстати, мне действительно нравится упрятать мерзавца за решетку. Народ меня иной раз спрашивает, даже копы: «Джордж, ну почему ты такой циничный?» Иные из моих «крестников» получили от двадцати лет до пожизненного заключения и с наслаждением вспороли бы мне брюхо. Но я сплю спокойно, как дитя. И угрызений совести не чувствую. Потому что я помню о жертвах. Однажды прокурор меня спрашивает: «Джордж, а, кстати, как его звали? Ну убитого, жертву?» Все так заняты процессом, что даже забыли, как пострадавшего зовут! Как только мне напоминают о жалости к этим животным, я думаю о жертвах — и никакой жалости. Но большинство копов в наши дни не думают ни о жертвах, ни о преступниках. Не все, конечно, разные встречаются, но очень многие думают лишь о том, как бы их не зацепило. «Только бы пронесло, — вот как эти ребята рассуждают. — Только бы пронесло».

Баррета впервые зацепило, когда ему исполнилось 12 лет. И их семья жила в Бруклине. Тогда мальчик почувствовал, что такое тяжкое преступление. Однажды его отец, работавший в типографии газеты, возвращался домой из церкви. На него напали, ограбили, избили и бросили в парадном, посчитав мертвым. Два часа бедняга лежал на полу, пока его не нашел сосед, вызвавший врача. Баррет вспоминает, что его тогда так избили, что врач попросил мальчика по дороге в больницу придерживать живот отца, чтобы не сместились сорванные внутренние органы.

Через год юный Баррет шел позади двух своих братьев и услышал, что парочка бандитов собирается на них напасть.

— Я заскочил в подъезд и схватил в каждую руку по пустой молочной бутылке. Когда эти двое направились к моим братьям, я обработал их черепа этими бутылками. Сделал то, что и следовало сделать. И с тех пор я продолжаю делать то, что следует делать.

Путь его как детектива начался в декабре 1954 года. Единственный раз в своей жизни он стрелял тогда на поражение. Он был простым полисменом, только что сменился и отправился навестить свою тетку, когда вдруг услышал крики и увидел шофера такси, дерущегося с тремя пассажирами. Баррет подбежал к машине, заметил в руке одного из пассажиров пистолет и сразу выстрелил. Полицейский промахнулся, бандиты выскочили. Он ударил одного пистолетом в рот, раздробив тому зубы. Двое убежали. В отвоеванном такси Баррет доставил задержанного в участок.

— Я вез его, придавив к полу, засунув ствол в рот, и он решил сообщить мне все о своих дружках. Эти трое признались в двадцати двух ограблениях. Один из них убил человека за день до задержания. — Всех троих осудили, а Баррета после этого перевели в детективы.

Толчком к следующему повышению послужил след от кольца на пальце убитого. Это произошло через три года после того случая с нападением на таксиста. Двадцатилетний рецидивист Генри Дюзаблон в паре с двадцативосьмилетним приятелем за пять дней убил и ограбил шестерых лавочников, причем четверых за одни сутки. Один из убитых торговал галантерейной мелочевкой на территории 16-го участка. Расследуя случай, Баррет заметил на пальце убитого след от перстня, предположил, что тот похищен убийцей, и получил от жены убитого подробное описание драгоценности. Полагая, что бандиты попытаются продать кольцо, Баррет и его коллеги обошли ломбарды. И нашли перстень, заложенный Дюзаблоном под собственным именем. Ростовщик сообщил, что Дюзаблон уже знал точный вес камня, то есть оценивал его еще где-то. Детективы продолжили поиск, и в одном из ломбардов клерк вспомнил человека, подходящего под описание Дюзаблона. Клерк предложил ему зайти еще раз, и тот упомянул ближний отель на Западной 48-й. В ходе проверки отелей преступников обнаружили и отдали под суд. Баррет стал детективом второй категории, в которой пребывает и поныне с окладом в 9714 долларов.

Детективы, стремящиеся себя обезопасить и избегающие активности, между прочим, поощряются к этому самой полицейской системой. Детектива как будто специально стремятся не пустить на улицу, принудить к бездействию в кабинете. Каждый день он часами корпит над заполнением всяческих формуляров, причем относящихся не только к серьезным случаям, но и ко всякой ерунде, включая утерянные цепочки для ключей и авторучки, составляя подробные отчеты, описывая явно «глухие» мелкие случаи воровства. При этом каждый считает себя вправе по какому угодно поводу потребовать внимания детектива и отнять у него уйму времени. Если производится серьезное задержание, число бумаг стремительно растет. На бумаге фиксируется все, начиная с кличек задержанного и кончая его детальным описанием: волосы, глаза, нос, рот, подбородок, уши, брови, телосложение, речь (голос грубый, мягкий, акцент, тембр, скорость речи, шепелявость, заикание…). Скажем, если задержали несовершеннолетнего наркомана, требуется заполнить 22 формы, и все это выполняется задержавшим детективом. Способный поймать два десятка нарушителей за ночь, детектив задерживает лишь одного-двух, так как знает, что остальное время уйдет на заполнение бумаг. А теперь добавьте к этому еще телефонные звонки и выполнение возложенных на детективов дополнительных обязанностей, таких, например, как снятие отпечатков пальцев у кандидатов на официальные должности… Тут можно почувствовать себя клерком.

— Мы не боремся с преступностью, — говорит Баррет. — Мы ее описываем.

Плюс к этому суд. Во многих крупных городах присутствие арестовавшего преступника офицера требуется лишь в случае необходимости дачи свидетельских показаний. В Нью-Йорке же настаивают на его обязательном присутствии. Преступники и их адвокаты, зная это, нарочно затягивают рассмотрение дел, ожидая, что однажды детектив не появится и на этом основании можно будет сорвать процесс. Каждое задержание стоит детективу часов, а то и дней, проведенных в суде, часто за счет личного времени.

И вот наконец детективу можно побыть детективом. Но только осторожно. В меру. Слишком увлекаться опасно. Это может стоить тебе карьеры. Иногда тебя ставят перед выбором: жизнь или карьера. И это заставляет забыть, что ты коп.

Это заставляет играть наверняка, не зарываясь. В последние годы решения Верховного суда относительно обыска, снятия показаний и изъятия улик, задержания, ареста, процедур допроса создали в полиции атмосферу неуверенности, приводя ее сотрудников в замешательство. Не понимая толком, что же им можно делать, полицейские зачастую не делают ничего. А если рискнут что-то сделать,.то должны быть готовы к тому, что на них обрушится критика и они подвергнутся преследованиям. Особенно если действия полицейского направлены против негра. Особенно показательны в этом отношении два недавних широко освещенных прессой случая, имевших сильнейшее влияние на полицию Нью-Йорка.

В июле 1964 года лейтенант Томас Джиллиган, находившийся в мастерской по ремонту радиоаппаратуры на Манхэттене, услышал доносившиеся снаружи крики и выбежал посмотреть, что случилось. Дворник одного из жилых домов облил из шланга нескольких подростков из летней школы, а они в ответ начали швырять в него бутылки и крышки от мусорных баков. Один из подростков, негр, закричал, что прирежет дворника, и понесся за ним в здание. Джиллиган продемонстрировал ему свой значок, сообщил, что он лейтенант полиции, вытащил пистолет и приказал парню бросить нож. Тот бросился на полицейского с ножом. Джиллиган произвел предупредительный выстрел в стену. Парень взмахнул ножом, ранил полицейского в правую руку и снова замахнулся. Джиллиган выстрелил еще раз, пуля прошла сквозь руку и грудную клетку нападавшего, но не остановила его. Хулиган продолжал размахивать ножом, и Джиллиган выстрелил ему в живот, убив противника.

Смерть эта послужила причиной шести ночей беспорядков на Манхэттене и в Бруклине. Повсюду можно было видеть массу плакатов с фотографией Джиллигана И надписью: «РАЗЫСКИВАЕТСЯ УБИЙЦА — КОП ДЖИЛЛИГАН». Лидер Конгресса за расовое равенство Джеймс Фармер обвинил полицейского в хладнокровном убийстве ребенка. Дом Джиллигана окружили пикетчики, и он, в конце концов, вынужден был скрываться. Большое жюри [138] освободило Джиллигана от обвинений в неправомочных действиях. Один из двух негров-присяжных сообщил, что решение было единогласным, и заявил: «Я считаю, что поступил правильно, и так же считают остальные члены жюри». Но пикетчики по-прежнему осаждали дом Джиллигана, и лейтенанта пришлось перевести на другой участок. И по сей день в Нью-Йорке можно видеть плакаты со словами: «КОГДА ДЖИЛЛИГАН УБЬЕТ СНОВА?»

Через год после этого случая, тоже в июле, патрульный полицейский Шелдон Либовиц обходил участок в негритянской части Бруклина и увидел негра, ведущего себя «неприлично и вызывающе». Свидетели впоследствии рассказывали, что человек этот «боксировал с тенью», колотил по мостовой и с визгом и воплями ползал по кругу. Либовиц попытался утихомирить нарушителя. Как выяснилось позже, тот недавно вышел из тюрьмы, где сидел за два нападения, в том числе на полисмена. Негр (его звали Нельсон Эрби) развернулся и набросился на полицейского со стилетом. Либовиц выбил оружие у нападавшего и попытался защелкнуть на нем наручники, вывернув руки за спину, но Эрби перебросил блюстителя порядка через голову, выхватил у упавшего на мостовую полисмена пистолет и выстрелом раздробил ему левую руку. На помощь копу бросился водитель проезжавшего мимо грузовика, ударивший негра дубинкой. Либовиц отобрал у него обратно пистолет и в ходе продолжившейся драки застрелил Эрби.

Тем же вечером состоялась демонстрация протеста. Черные националисты устроили митинг на месте гибели Эрби; в госпитале, где лежал Либовиц, раздавались телефонные звонки с угрозами и оскорблениями. Пришлось выставить охрану возле госпиталя и пост у палаты Либовица. Позже его перевезли в другую больницу. На следующий день толпы протестующих прошли перед полицейским управлением с возгласами: «ДОЛОЙ УБИЙЦ В СИНЕМ!» и «СЛЕДУЮЩАЯ ПУЛЯ ПОПАДЕТ В ВАС!».

Большое жюри полностью оправдало Либовица, отметив, что он по сравнению с Эрби «просто дитя». Убитый обладал такой физической силой, что смог сломать наручники. Протесты тем не менее продолжались, — протесты, направленные не против жестокости, а против полиции. Этими двумя случаями дело не ограничилось, были и другие, получившие меньшую огласку; несколько копов были оправданы, несколько наказаны. Но то, что произошло с Джиллиганом и Либовицем, сильно подействовало на настроения полицейских Нью-Йорка — из-за явной невиновности преследуемых полицейских и яростной кампании, развернувшейся против них. Главное, однако, не то, что эти случаи задели чувства полицейских, а то, что они подорвали дело охраны правопорядка. Копы получили сигнал: то, чего вы не видите, вам не повредит. Оставайтесь себе в радиомастерской, и пусть этого дворника — или кого там — зарежут. В отличие от Либовица многие копы отвернутся и пройдут мимо.

Такая обстановка Баррета беспокоит.

— Полиция запугана, — говорит он. — Годами эти инициативные группы нас скребут и подтачивают, скребут и подтачивают, а улицы тем временем заполняет нечисть. «Гуляйте себе по улицам, а если натолкнетесь на труп — перешагните и идите дальше» — вот что говорят нам. Дорогу нечисти! А полиция смотрит в сторонку.

А кто не желает смотреть в сторону, может впутаться в неприятности даже со своими коллегами. Однажды утром, когда Баррет находился в участке, молодой полисмен в штатском в неслужебное время ввел задержанного. Полицейский рассказал, что направлялся домой, когда задержанный, мужчина лет двадцати пяти, остановил его на Восьмой авеню и потребовал денег. Получив отказ, он принялся угрожать полисмену. Тот нашел поблизости коллегу в форме, объяснил тому ситуацию и отправился дальше, домой. Обиженный тем, что о нем сообщили представителю власти, приставала снова подошел к первому полисмену и стал угрожать ножом.

— А тот, в форме, — рассказывал коллега Баррету, — ну которому я сообщил, подходит и интересуется, что тут у нас происходит. И ничего больше. Этот тип угрожает мне ножом, а коп стоит себе как зритель. «А что мне с ним сделать? — спрашивает он меня. — Задержать, что ли?» — «Да, — говорю, — задержать!» В общем, я сам отнял у него нож и приволок сюда. — И он вручил Баррету нож.

— Прихожу я сюда, — продолжил затем полисмен, — а здесь внизу лейтенант интересуется, успел этот тип кого-нибудь полоснуть или нет. Он знает, что я подал в отставку, и говорит мне: «Слушай, ты все равно уходишь. Охота тебе с ним возиться?» Значит, этот тип угрожает людям ножом, угрожает кого-то прирезать, угрожает меня прирезать, а я должен сохранять спокойствие! Они выпускают тебя на улицу и кастрируют. Я должен шагать по участку и чувствовать себя идиотом. — Полицейский распалялся все больше и, глянув на задержанного, просто взорвался. — Смотри мне в глаза, скотина! — закричал он, размахнулся… но задержанный уклонился, коп промахнулся и замахнулся еще раз. Полицейский был ниже нарушителя порядка и кулачный боец из него был, прямо скажем, не ахти. В итоге он все-таки влепил задержанному пару оплеух. После чего того засунули на отдых в клетку, а коп отправился в клинику, откуда вышел с рукой в петле: вывернул, «беседуя» с задержанным хулиганом.

Через несколько дней Баррет патрулирует улицы, сидя в такси (правонарушители легко распознают даже не маркированные полицейские автомобили), и видит, как пятеро полисменов в форме и двое в штатском пытаются загнать трех задержанных в патрульную машину. Один из задержанных, пассивный педераст, сжимает в руке зонт с острым наконечником. Баррет показывает на зонт полисмену. Ему пришлось трижды повторить, прежде чем коп послушался и изъял зонтик.

— Он запросто мог проткнуть кого-нибудь этой штукой. Но все боятся его тронуть — опасаются последствий. Как бы кто из толпы чего не подумал… Но разоружать их нам пока еще не запретили. До этого пока не дошло.

Баррет рассказывает знакомому о недавнем происшествии:

— Лежит на тротуаре женщина, на Бродвее. Передозировка. Рядом стоит этакий амбал, габаритами с автомат для продажи сигарет, и честит шестерых копов, которые его внимательно слушают. Вокруг толпа. Копы, конечно, боятся амбала не только пальцем тронуть, но и вопрос задать, потому что он орет о жестокости полиции и чувствует себя в центре внимания. Я не хочу на виду у всех изображать героя, поэтому прошу одного копа заманить этого типа ко мне в подворотню для легкого массажа. «Не надо, Джордж, с ним связываться, уж больно он мерзкий…» Прошу другого — то же самое. «А если она умрет? — говорю. — А если это он ей дал дозу? А вы ведь даже не знаете, кто он такой». И ведь, главное дело, не парня этого ребята боялись, его бы они сжевали в момент. Толпы боялись. — Тут рассказчику показалось, что слушатель не слишком внимателен. — Это не просто слова, то, что я тебе говорю. Это очень важно.

«Нечисть» — всегда важная тема для Джорджа Баррета. Особенное внимание уделяет он преступникам, сделавшим совершение тяжких преступлений образом жизни. Вооруженным грабителям, убийцам, профессиональным вымогателям — не подделывателям чеков и мелким воришкам. Его занимает идея искоренения преступности.

— Мне уже сорок пять, — говорит он. — Из них двадцать пять я в полиции. И все еще играю в казаки-разбойники,

Баррет определяет преступника так же быстро и уверенно, как врач одним взглядом выхватывает из толпы больного оспой. К мелкому воришке он относится, как того заслуживает мелкий воришка, не лучше и не хуже. Но если уголовная мелочь проявляет склонность к насилию, Баррет реагирует быстро, уверенно и неумолимо, реагирует умом и телом. Однажды он целых два часа следил за «мерфинистом». Чаще всего он не обращает внимания на разную мелочь, но по опыту знает, что такие мелкие жулики, раздраженные безуспешно растраченным вечером, могут прибегнуть к насилию, обычно они хватаются за нож. Понаблюдав, детектив задержал «мерфиниста» и, сидя рядом с задержанным на заднем сиденье патрульной машины, спросил, что у того в кармане плаща.

— Ничего, — ответил парень с видом наглым и вызывающим.

Баррет повторил вопрос — с тем же результатом. Тогда левая рука детектива молниеносно нырнула в карман и вытащила складной нож с фиксируемым лезвием, а кулак правой тут же врезался в зубы задержанного.

— Ничего? — повторил Баррет, презрительно скривив губы. — Ты хотел меня зарезать, подонок?

Задержанный вытер губы. Вся заносчивость его мигом исчезла.

— Не-е, начальник, не-е, я и не знал, что там нож. Я никого не режу, начальник. Я простой парень, мирный.

В другой раз Баррет с коллегой патрулировали район в такси и заметили «мерфиниста», высматривающего добычу. Они вышли на ближайшем перекрестке и прогулочным шагом проследовали мимо.

— Эй, мистер! — раздалось вдогонку. — Девушек не желаете?

«Мерфинист» догнал их и начал расписывать все прелести представляемого им заведения: дюжины девиц всех цветов кожи, со всего света, бар, ресторан, развлекательное шоу. Беседуя, они продолжали путь, пока жулик не заметил, что приближается к полицейскому участку. Тут он замолчал, а потом засомневался:

— Надеюсь, я не ошибся в вас, джентльмены?

Баррет защелкнул на нем наручники, ввел в помещение и спросил, задерживался ли тот ранее за нападения.

— Нет-нет, — заверил обманутый мошенник.

Это оказалось правдой, и Баррет отпустил его, чтобы не тратить время в суде. Но на прощание детектив посоветовал парню больше не попадаться. Он придавил мошенника тяжелым взглядом, который произвел на мелкого негодяя впечатление. «Мои глаза — достаточно сильное оружие, — заметил однажды Баррет. — Даже жена говорит, что у меня жуткий взгляд. А недавно моему сыну сказали, что у него тоже жуткий взгляд. Вот ведь как, у меня зубы что надо, нет бы в этом в отца пойти, а он умудрился взгляд унаследовать».

Баррет ненавидит мерзавцев, но очень беспокоится о простых согражданах. Вот он шагает по западной части своего участка, мимо густо заселенных жилых домов, и показывает на задние окна, затянутые колючей проволокой и закрытые решетками.

— Вы только посмотрите, — горюет он. — Люди превратили свои дома в тюрьмы, чтобы отгородиться от нечисти. Им приходится прятаться за решеткой.

Воскресенье. Он проходит мимо площадки, на которой гоняют мяч мужчины, по большей части молодые ирландцы, портовые грузчики. Баррет некоторое время наблюдает за игрой, перебрасывается с футболистами репликами и обещает попозже зайти в их клуб. Через три часа он входит в небольшое помещение, где собравшиеся приветствуют детектива возгласами и поднятыми пивными кружками. На заросшем сорняками заднем дворе жарят бифштексы, пьют пиво и слушают гитариста. С двух сторон двора возвышаются пятиэтажные жилые корпуса из коричневого песчаника, с двух других сторон — двадцатифутовые каменные стены, увенчанные битым стеклом и колючей проволокой.

— Старому Вест-Энду приходит конец, — печально констатирует Баррет. — Его жители здесь как в осаде, последние защитники крепости. Они пьют пиво и поют старые песни, но эти стены и колючая проволока красноречиво свидетельствуют, что пришел конец. Улицы завоевала нечисть.

Баррет беседует со своим коллегой. Тот спрашивает, что детективу всего нужнее, без какого качества ему не обойтись.

— Коммуникабельность, — отвечает Баррет, не задумываясь. — Детектив должен уметь общаться свободно с кем угодно. С бизнесменом на Пятой авеню, с дворником и с бандитом.

Вот пример его способности общаться. Собеседник — пожилой бригадир портовых грузчиков, не без грешков, не без связей с преступным миром, смотрит на Баррета ясным, добрым взглядом Санта-Клауса.

— А что слышно о Тони? — спрашивает Баррет.

— Тони? Ничего. Давненько не получал о нем никаких известий.

— Да ну? А тут болтают, что он Богу душу отдал.

— Разве? Да-да, верно. Точно, умер он.

— А когда?

— Да не знаю… Вроде вчера… Да, точно, вчера.

Все смеются, в том числе и Баррет. Он узнал, что хотел, хотя поначалу и не был уверен, что получит ответ.

Темнеет, все покидают двор и возвращаются в маленькую клубную комнату с баром. Почти все присутствующие — портовые грузчики, они обсуждают портовые дела и поют старые ирландские песни. Предлагают спеть и Баррету, который единственный здесь не ирландец, и он затягивает хрипловатым басом:

Да-да, я тот самый Макгайер,

И вовсе я не таю

Имени той, по которой вздыхаю.

Звать ее Китти Донахью…

Он закончил повесть о Китти Донахью, кружки вздымаются над головами, народ просит еще. Баррет набычивается, упирает руки в бока и изображает рассвирепевшего крутого уголовника. Все смеются. Здесь все понимают его. Так он общается.

Многие из тех, с кем общается Баррет, давно уже разочаровались в законе и в силах правопорядка и не доверяют судам. Они видят, что уголовники свободно разгуливают по улицам, что полиция не выполняет свою основную функцию: защитить общество от преступников. Поэтому когда они обращаются к полицейскому, то рассчитывают не на справедливость, а хоть на какую-то реальную помощь. Арест при этом нужен далеко не всегда. К Баррету обратился старик-югослав, владелец небольшого бара в Вест-Сайде. Долгие годы посетителями его заведения были югославы, проживавшие по соседству. Но в последнее время к нему зачастила вестсайдская шпана. Они засели в баре, используя телефон-автомат для передачи ставок на скачках, по сути превратив бар в букмекерскую явку. Старая клиентура перестала посещать югослава. На все его увещевания шпана ответила угрозами. А он боится потерять лицензию из-за того, что у него в заведении проворачивают букмекерские операции. С другой стороны, если этих ребят арестуют, то они мгновенно снова окажутся на свободе и разнесут его бар вдребезги.

— И мы с напарником хорошенько прижали этих парней — закоренелые гады, со стажем шушера, — прихватили их в тихом местечке у доков и побеседовали с ними по душам. Довели до их сведения информацию и добавили немного массажа, чтобы лучше усвоили. На следующий день один из мерзавцев заходит в бар к деду-югославу и спрашивает, сколько тот мне заплатил. Это меня взбесило, потому что мои мышцы не продаются. Пришлось еще разок прогуляться с придурком к докам, и теперь он меня называет не иначе как «мистер Баррет».

Иногда от ареста так мало проку, что ни Баррет, ни жертва преступников даже и не рассматривают этот вариант. Вот идет, скажем, детектив по Шестой авеню, навстречу ему торопится наркоманка. За ней несется мужик в переднике — мясник. Догнал, выхватил у девицы сумку, вытащил оттуда два куска бекона в целлофане и без единого слова повернул обратно.

— Мясник не хотел тратить время на суд, зная, что проку от этого не будет. Даже если бы рядом с его лавкой оказался коп в форме, он сделал бы все то же самое. Мелкие воришки вокруг него как мухи вьются. Вернул бекон — и ты победитель.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.