Джо Эстерхаз Апокалипсис Чарли Симпсона

Джо Эстерхаз

Апокалипсис Чарли Симпсона

За последние три года не было ни одного периодического издания, исповедующего принципы новой журналистики, которому бы сопутствовал такой оглушительный успех, как журналу «Роллинг Стоунз» Яна Веннера. Его как редактора выгодно отличало хорошее знание предмета — рок-и поп-музыки, мира хиппи и андеграунда, — в то время как другим редакторам приходилось мириться с верхоглядством своих репортеров. Веннер открыл и выпестовал многих молодых писателей, включая Джо Эстерхаза. И опубликованный на страницах журнала «Апокалипсис Чарли Симпсона» тут же привлек к его автору внимание редакторов, издателей и других писателей.

Композиция этого очерка так же проста, как и в произведении Капоте: сначала короткая сцена из жизни небольшого городка, потом быстрый переход к описанию убийства и затем тщательное исследование характера преступника и мотивов преступления — и все это подается от лица невидимого рассказчика. Но, в отличие от Капоте, твердо придерживающегося в своей документальной прозе канонов романа XIX века, Эстерхаз демонстрирует качества, которые, по-моему, свидетельствуют о гибкости новой журналистики. Вдруг раз, и он сам — репортер — становится одним из персонажей очерка. Описывает, как приехал в этот городок, как он одевался, собираясь на встречу с влиятельными местными жителями, и как — намереваясь пообщаться с бродягами. Другими словами, автор сразу начинает рассказывать, как он работал над своим очерком. И благодаря этому задолго до развязки или эпилога добивается расположения читателя.

Т.В.

Сразу после восхода солнца в Харрисонвилле, что в штате Миссури, принято пойти на конюшню и проверить, на месте ли кобыла. Конокрады на тракторах с прицепами только и ждут, чтобы обчистить какого-нибудь раззяву. А потом из конины делают консервы для собак. Так уж устроен мир — спокойной жизни нет нигде, даже в родных местах.

Харрисонвилль находится в сорока милях к юго-востоку от Канзас-Сити, если ехать по щебенке от фермы из красного кирпича, где родился Гарри С. Трумэн — галантерейщик и президент. В городке растут плакучие ивы, люцерна и пасутся длиннорогие коровы с черно-белыми мордами. Тихое местечко с пасторальными пейзажами, о жизни в котором любой посетитель барбекю-бара «У Скотта», заказавший обед из полосатой зубатки стоимостью в три доллара, наверняка сказал бы: «Как в старые добрые времена». Но в действительности все было по-другому. В последнее время местных жителей здесь постоянно что-то тревожило — если не конокрады или жучки-вредители на соевых полях, то странствующие торнадо.

Сами обитатели этих мест называли свои плодородные земли Аллеей Смерчей. Харрисонвилль и прилепившиеся к нему поселки, в каждом из которых имелось не больше одной заправки — Пекьюлиер, Лоун-Джек и Ганн-Сити, — почему-то привлекали больше грозовых туч и вихрей (скорость ветра достигала 90 миль в час), чем любое другое забытое Богом местечко в Америке. Смерчи проносились над зеленеющими пшеничными и кукурузными полями, разметывали в клочья стога сухого сена — два или три раза за лето тут начинался просто ад кромешный, а фермерам, после того как дядя Сэм собирал все налоги, оставались лишь жалкие крохи страховых выплат. Что-то притягивало сюда шторма, и, начиная с теплых и ясных весенних вечеров, люди сидели у своих амбаров с намалеванной на них рекламой жевательного табака и ждали молний на небе, от которых вдруг вспыхивают, словно неоновые лампы, плети глицинии и кусты штокрозы.

Если не считать смерчей, конокрадов и червей-вредителей, это был обычный южный городишко. Дыра дырой, но со своим норовом и предрассудками. Харрисонвилль чтил традиции Юга, от которых, по сути, уже ничего не осталось, гордился принадлежностью к конфедератам, хотя и располагался совсем недалеко от того города на границе Канзаса, где сто лет назад Джон Браун [95] — герой-революционер — устроил кровавую баню. Самым знаменитым местным жителем в Харрисонвилле считался слесарь Джерри Биндер, которому компания «Транс Уорлд Эйрлайнс» с большой помпой вручила пять тысяч долларов за усовершенствование реактивного двигателя. Однажды, еще в Гражданскую войну, в Харрисонвилль нагрянули мародеры Билли Квантрилла, они грабили и насиловали местных жителей, а в XX веке, вскоре после атомных бомбардировок, сюда нанес визит Гарри Трумэн, по прозвищу Гаррикула, или просто Гарри С. (как его звали в барбекю-баре «У Скотта»). Гарри С. поедал на ступеньках суда цыплячьи крылышки в соусе и втолковывал землякам, что Белый дом — самая настоящая белая тюрьма.

Харрисонвилль, с его населением в 4700 человек, — главный город округа Кэсс. Он находится в самом сердце американской глубинки, что всегда согревало патриотическую душу местного мэра доктора М. О. Рейна — замухрыжки-дантиста с водянистыми глазами.

Той весной снег в последний раз выпал на День смеха, 1 апреля, после чего все местные жители начали готовиться к лету: харрисонвилльская пожарная команда проверила, как действуют шесть сирен, предоставленных ей службой гражданской обороны на случай приближения торнадо, а в местном отеле, пережившем за 89 лет своего существования не один смерч, сделали косметический ремонт, вымыли и почистили щелястые кирпичи фасада. В Миссури открылся сезон охоты на индеек; в помещении Американского легиона (дом 303 по Перл-стрит) — мавзолее сигарных окурков — по вечерам кипели страсти вокруг евангельского вопроса: «Ты действительно ищешь спасения?»; а «Пекьюлиерские пантеры» обыграли местных баскетболистов со счетом 66:55. Торговая палата объявила «по-настоящему важную, по-настоящему хорошую» новость — наконец-то куплена элегантная, с малиновым верхом, машина «скорой помощи» 1972 года выпуска.

Меньше чем через месяц, теплым дождливым днем, в пятницу, 21 апреля, без пяти шесть вечера, полдюжины сирен гражданской обороны разом взвыли, и их рев разнесся над пшеничными полями на много миль вокруг. Жители поспешили к своим радиоприемникам, чтобы получить необходимые наставления.

Все решили, что приближается очередной проклятый торнадо.

И не сразу поняли, что, задыхаясь и заикаясь, говорит своим волонтерам в белых касках, собравшимся из окрестных поселков и городков, Дж. М. Аллен — городской банкир и глава местной пожарной команды.

— Что он, черт возьми, несет?

— Хиппи… убили двух полицейских… Насмерть… из карабина М-1… Все залито кровью… Молодой человек по имени Симпсон… Приезжайте в город… Возьмите свое оружие… Их несколько… Да, это бунт.

1 Чарли Симпсон и его танец бешеной собаки

В пятницу, 21 апреля, произошли следующие события.

Астронавт Джон В. Янг подпрыгнул на лунной пыли и делано отсалютовал американскому флагу. В университете Северной Каролины тысяча студентов приплясывали вокруг самодельного плаката с надписью: «Никсону и его команде — конец». У здания местной администрации в Лоуренсе, штат Канзас, шестьсот человек собрались, чтобы принять участие в антивоенном марше.

Без пяти шесть на городской площади в Харрисонвилле, штат Миссури, Чарлз Симпсон, двадцати четырех лет от роду, ростом 6 футов и 3 дюйма, 180 фунтов весом, с блестящими темными волосами до плеч, известный среди своих друзей как Оутни, выскочил из красного «фольксвагена». Этот астматик с острым, как лезвие бритвы, взглядом был горячим поклонником Генри Дейвида Торо [96]. Машину вел друг Чарли, Райс Риснер, двадцати шести лет, ветеран войны во Вьетнаме, бледный в голубых джинсах и с живописной фетровой шляпой-котелком на голове. К ветровому стеклу машины был прикреплен символ мира.

Чарли Симпсон выскочил из машины на Индепенденс-авеню, меньше чем в тысяче футов от банка «Аллен» и траст-компании — они располагались в современном, обильно остекленном здании напротив суда. До конца рабочего дня оставались считанные минуты. Симпсон вырос на обычной ферме в двадцати четырех милях от Холдена и был сыном немощного инвалида — участника Второй мировой войны. Он двинулся на юг по Индепенденс-авеню. На нем были брюки клеш с пузырями на коленях, короткая армейская куртка и новенькие желтые ботинки, выпачканные грязью и навозом. Чарли отличали скуластое загорелое лицо, кривоватый приплюснутый нос, неровные сероватые зубы и угольно-черные раскосые глаза. Несмотря на крепкое сложение, он выглядел немного забавно, когда пересек улицу и перешел на бег.

Повернув с Индепенденс-авеню на Перл-стрит, он достал из-под своей армейской куртки полуавтоматический карабин М-1 с прикрепленным к нему магазином и примерно ста сорока запасными патронами. Именно из такого оружия национальная гвардия в студенческом городке Кентского университета застрелила четверых студентов и ранила девятерых [97]. Он уже научился обращению с этим боевым оружием, стреляя в полях вместе со своим другом Райсом Риснером по откормленным белкам, ночным крысам и бутылкам из-под пива «Будвайзер», которые нельзя сдать и получить за них деньги.

А в эту пятницу, вытащив из-под куртки М-1, Чарли Симпсон увидел двух харрисонвилльских полицейских в темной униформе — Дональда Марлера, двадцати шести лет, и Фрэнсиса Вирта, двадцати четырех лет, ветерана Вьетнама, вернувшегося с войны четыре месяца назад и служившего в полиции меньше месяца. Оба входили в состав патрульной команды, которая по настоянию местных бизнесменов присматривала за городской площадью. У обоих в кобурах имелись штатные револьверы тридцать восьмого калибра. И оба полицейских знали Симпсона.

В это время машин не площади почти не было — магазины уже закрывались, а на въездах на площадь горел красный свет, — Чарли Симпсон чуть пригнулся и направил свой полуавтоматический карабин в грудь полицейским. От них его отделяло примерно тридцать футов. Он дал короткую очередь. Оба полицейских рухнули на землю. Женщина за рулем автомобиля в двадцати футах от них чуть не лишилась чувств, и ее машина врезалась в грузовик, на борту которого красовалась надпись: «Счастье — это когда у вас есть наши замороженные продукты».

Симпсон подбежал к лежащим на земле полицейским. Оба стонали, истекая кровью, и не могли открыть ответный огонь. Он встал над ними, направил ствол карабина вниз и сделал еще несколько выстрелов. Пули, предназначенные для настоящей войны, вонзились в их тела. Патрульному Марлеру дважды пробило грудь, дважды живот и один раз руку. Вирту пули два раза попали в живот и три раза — в правую руку. Локоть ему словно разорвало.

Симпсон повернулся, направился к зданию банка «Аллен» и трастовой компании и вошел внутрь. Он ничего не говорил. И ни в кого не целился. Словно нехотя, парень направил ствол карабина на стену с рекламными слоганами — «Инвестируйте в Америку. Покупайте сберегательные облигации Соединенных Штатов» — и снова выстрелил. Пули срикошетировали от пола и стены и ранили двух кассиров. Симпсон повернулся, вышел наружу и, держа карабин перед собой, зашагал на запад, направляясь к городской водонапорной башне с надписью «Приветик! Здесь были выпускники 69 года» — и к конторе местного шерифа. Он искал, кого бы еще прикончить. Лицо парня искажала дьявольская ухмылка.

Контора шерифа находилась примерно в тысяче футов по Перл-стрит от банка «Аллен». Напротив располагалась «Капитолийская химчистка»; ей принадлежали все прачечные города, и там предлагали стирку с накрахмаливанием.

Когда Симпсон шел по узкой улице от банка к конторе шерифа, из старого грузовика у химчистки вышел пятидесятивосьмилетний Орвилл Т. Аллен, мужчина с фурункулами на шее. Он вот уже двадцать семь лет владел химчисткой в соседнем Гарден-сити и приехал за очередной партией заказов.

Чарли Симпсон увидел на другой стороне улицы Орвилла Аллена в выцветших брюках цвета хаки, которого никогда прежде не встречал, и прицелился в него из карабина. Пули попали Аллену в грудь. Он упал на мостовую, крутанулся на земле, повернулся окровавленной грудью к небу и молитвенно сложил руки. «Боже», — простонал Аллен. Ручеек крови потек от его тела прямо к конторе шерифа.

Местный шериф Билл Гаух, сорока шести лет, невысокий крепыш, только что положил на стол свой револьвер тридцать восьмого калибра и просматривал еженедельный бюллетень демократов Миссури. Газету ему принесли недавно, и он как раз читал статью на первой странице-о восемнадцатилетнем канзасском парне, которого помощник Гауха арестовал за хранение марихуаны. Краем уха шериф услышал какое-то та-та-таканье на улице, но не догадался, что это стрельба. Решил, что кто-то от нечего делать колотит палкой по консервной банке. И все же он вышел на улицу, даже не взяв револьвера — просто глянуть, что происходит.

В дверях Гаух увидел приближающегося Симпсона с поднятым карабином. Шериф попытался уклониться от выстрела, но чуть-чуть опоздал (хотя, возможно, инстинктивное движение большого тела спасло ему жизнь). Шерифа ранило в правое плечо и левую ногу, но он ввалился в свою контору. Его жена, сидящая за столом, вскрикнула. Гаух столкнул ее на пол, схватил револьвер и оперся о стол с такой силой, что его локти потом еще несколько недель оставались красными. Залитый собственной кровью, Гаух направил ствол револьвера на дверь и ждал, когда Симпсон ее откроет. Руки шерифа тряслись. Он боялся, что не сумеет совладать с собой и нажмет на спусковой крючок до того, как покажется голова преступника.

Но, выстрелив в Гауха, Симпсон повернулся и, взмахнув карабином, дал очередь в сторону площади. Тело Аллена лежало в нескольких футах от него. Внезапно парень остановился у харрисонвилльского дома для престарелых — убогой серой коробки напротив истекающего кровью Аллена. Симпсон наклонился и вставил ствол карабина себе в рот. И дал последнюю очередь. Ему оторвало верхнюю часть головы. Его танец бешеной собаки закончился.

Всего Симпсон сделал больше сорока выстрелов. Четыре человека погибли и трое получили ранения. Недавно купленная Торговой палатой блестящая машина «скорой помощи» ездила по площади и подбирала пострадавших. Выли сирены гражданской обороны, волонтеры-пожарные Дж. М. Аллена вытирали пятна крови, вооруженные помощники шерифа и другие полицейские арестовывали всех волосатиков вокруг площади и сажали их в камеры в полицейском участке.

2 Хиппи и Дж. М. Аллен

«Все дороги ведут к площади, — так с пафосом говорилось в одной из статей издаваемого Дж. В. Брауном еженедельника — печатного органа демократов Миссури, публиковавшего рекламу и новости. — По крайней мере, так представляется любому гостю города. Площадь — часть нашего прошлого, сохранившаяся в первозданном виде. Мощенные булыжником улицы, старый отель и суд горожане воспринимают как бесценную реликвию». А побоище, которое устроил на площади Чарли Оутни Симпсон, стало кульминацией давней партизанской войны — войны нервов и ледяных взглядов. Борьба развернулась за, казалось бы, малозначимую территорию: ступеньки здания суда, окружающие его кусты и близлежащие тротуары Уолли Перл-стрит. Остроту местного противостояния можно понять только с учетом уникальной архитектурной клаустрофобии площади и связанных с ней откровенно шизоидных харрисонвилльских традиций.

Здание суда главенствует на площади. С ним контрастируют соседние деревянные, с окраской под кирпич, дома. Суд, здание, украшенное изображениями бабочек и пчел, нависает над тесным прямоугольником площади. Булыжные мостовые четырех близлежащих улиц — Уолл на юге, Лексингтон на востоке, Перл на севере, Индепенденс на западе — невозможно узкие. От суда до любого из ближайших домов — не больше тридцати футов. Эти улицы когда-то хорошо подходили для всадников и легких колясок, но неудобны для больших грузовиков. Движение на ближайших улицах одностороннее и, чтобы попасть на Индепенденс, надо проехать по Лексингтон и Перл. Так как улицы очень узкие, ближайшие магазины — «По рецептам Юга», «Краски» Феликса Хакера, галантерея Баллуна и Дом обуви Райта — находятся буквально в двух шагах от суда. Если кто-то сядет на его ступени и что-то выкрикнет — к примеру: «Бей свиней! Бей копов!» — его призыв прозвучит во всех окрестных лавках, где до того много лет раздавался только стук кассовых аппаратов.

Суд построили в начале XX века. Здание из красного кирпича, трехэтажное, с башней-колокольней под небольшим куполом и флагштоком. Колокола звонят раз в год — 4 июля. На флагштоке ничего нет, зато на другом, торчащем из травы у памятника ветеранам войны, флаг развевается двадцать четыре часа в сутки. Здание стоит на небольшом возвышении, и к его дверям от тротуара ведут шестнадцать ступенек. Небольшой портик поддерживается четырьмя колоннами из серого камня, а внизу между ними установлено металлическое ограждение. Узкая площадка посреди лестницы похожа на театральную сцену. И если, например, Старый Ллойд Фостер выглянет из окна дорогой его сердцу лавки «По рецептам Юга», то упрется взглядом в нависающее над ним здание суда. Оно буквально повиснет у него на носу.

Со стороны Уолл-стрит рядом с судом стоит металлический указатель со словами: «Научитесь командовать! Школа армейских сержантов». Похожий красно-голубой указатель со стороны Индепенденс-стрит гласит: «2735 „В“ строительный батальон корпуса морской пехоты». Здание суда окружает аккуратно подстриженный газон в шесть футов шириной. Часы на башне стоят. Они сломались десять лет назад. По некоей загадочной причине стрелки на циферблатах с трех сторон показывают разное время: южный 2.20, восточный 6.25, западный 1.20. С северной стороны циферблата нет, и там порхают голуби. Вырезанные из камня буквы на фронтоне складываются в надпись: «Государство служит народу».

Ступеньки суда и вся площадь служили многим поколениям харрисонвилльцев для посиделок и тому подобного. По субботам здесь устраивались вечеринки с танцами, а прилегающие четыре улицы заполнялись людьми с разноцветными фонариками. Три раза в год на площади устраивали карнавал. И мало-помалу отцы города — то есть банкиры, члены совета округа и чиновники Торговой палаты (к ним, по бесхарактерности, присоединился и мэр) — свыклись с тем, что ступеньки суда и кусты рядом превратились в распивочную, где разные непрезентабельные личности лакали кукурузное виски местного розлива. Во всяком городке есть свои пьяницы, но обычно их не видно и не слышно, и они даже приносят какую-то пользу, потому что, глядя на них, добропорядочные граждане проникаются к самим себе еще большим уважением. Здесь старые шаромыжники радовались уже тому, что их никто не трогает. Они дышали перегаром, о чем-то судачили друг с другом, ни к кому не приставали, а судьи и их помощники проскакивали, опустив глаза, мимо, в свои отделанные деревом кабинеты, откуда не было видно никаких бутылок с дешевым бурбоном.

В конце лета 1971 года выпивохи покинули ступеньки суда, заявив, что их оттуда выгоняют. Теперь они кучковались в кустах и укромных уголках, а торчащие оттуда и ритмично подергивающиеся в такт занятиям сексом ноги стали новым, весьма смущающим публику явлением, с которым надо было что-то делать, но никто не знал что. Проблема состояла в том, что эти ребята выросли в округе Кэсс, играли за «Харрисонвилльских диких котов», и первые пинты спиртного им продал уважаемый Старый Ллойд Фостер. Но теперь эти местные ребята его пугали. Они стали другими. Изменились. Вроде по-прежнему свои… но почему-то они больше не казались Фостеру родными. Отрастили длинные волосы, носили длинные неподстриженные усы и большие бороды. Ходили в мятых шляпах и грязной одежде — вечно в голубых джинсах, многие в армейских куртках, сапогах с коротким голенищем и туфлях за два доллара, которые сын Старого Ллойда, Дон, продавал им в магазинчике, торгующем по каталогам. Они играли в летающие тарелки посреди улицы, подбирали увядшие цветы на помойке у цветочного магазина Ванна и украшали себя засохшими розами и гвоздиками. Они носили «кресты любви», с которых тело Христа было святотатственно сорвано.

Посетительницы салона красоты Кони жаловались, что их оскорбляют и пытаются лапать. Полицейские говорили, что с глазу на глаз волосатики называют их свиньями и всегда болтают о дарованных им всемогущим Господом «гражданских свободах». Некоторые бизнесмены утверждали, что на площади с утра и до самого конца рабочего дня звучало одно неприличное слово, которое они не решаются произнести вслух в присутствии женщин и детей.

«С ними все ясно, — сказал шестидесятилетний Дж. В. Браун, редактор и издатель бюллетеня демократов Миссури, самодовольный провинциальный джентльмен с неизменной сигарой в зубах. — У нас завелись хиппи, которые устроили в городе настоящий сумасшедший дом: оскорбляют наших женщин, пьянствуют и курят что-то вроде марихуаны. Я даже слышал, что они занимаются сексом прямо здесь, в кустах, причем всеми видами секса. Да, именно так. Прежние алкаши ничего подобного себе не позволяли».

Однако новых обитателей лестницы у входа в суд привлекала не возможность позаниматься «всеми видами секса» на одной из шестнадцати ступенек, под носом у добропорядочных торгашей. Вовсе нет. Они торчали здесь, потому что больше им некуда было податься. Куда еще пойти в Харрисонвилле? Здесь все только читают проповеди, говорят пошлости и несут всякую чушь. В пиццерию Гвидо? Ну, вообще-то можно, но долго там не просидишь. И со временем Вин Аллен — закоперщик, Райс Риснер, Оутни Симпсон, Джордж Руссел, Гарри Миллер и братья Томпсоны облюбовали для своих вызывающих игрищ площадь. Они дарили свободу миссурийскому городишке Харрисонвиллю, показывая его жителям свои задницы. Вели революционную борьбу с людьми, которых прежде, будучи тинейджерами, вынужденно называли «сэр».

Райс Риснер с его пивным животом и худосочный тихоня Гэри Хейл, слегка похожий на певца Джеймса Тейлора, ушли служить на флот вихрастыми деревенскими парнями, а вернулись совсем другими людьми, которые плевать на все хотели. Они были дома, но дом этот стал для них чертовски чужим.

Дарить свободу Харрисонвиллю означало по-всякому его шокировать. Скоро они почувствовали себя романтическими героями, идолами местных школьников. Устраивали шумные диспуты перед памятником ветеранам войны, а их поклонники в остроконечных капюшонах стояли вокруг на тротуаре и называли это «излечением слепцов». Они зычными голосами читали отрывки из Эбби Хофмана [98], Тимоти Лири [99] и Бобби Сейла [100], громоподобно произнося фразы вроде «Долой свиней копов!» или «К стенке, урод!».

Эти ребята держали у себя в машинах записи Дилана и Джимми Хендрикса и включали по ночам на полную громкость композиции «Stone Free» и «Lay Lady Lay». Большие любители травки, постоянно ходили обкуренные. Еще во время Второй мировой войны стоявшие здесь армейские части выращивали марихуану, а теперь ее пятифутовые стебли заслоняли солнце пшенице на полях.

Студенты начали подражать этим змеям-искусителям: заимствовали у них словечки вроде «ублюдок долбаный» и творили у себя в классах невесть что. Директор колледжа, бывший морской пехотинец, сам немного с прибабахом, когда на городском совете обсуждался бюджет его учебного заведения и подсчитывался ущерб от вандализма, посылал проклятья новым злодеям. А годом раньше он вызвал на ковер преподавательницу английского за популяризацию «Чужака в чужой стране» [101]. Для жителей города не осталось никаких табу; одну дочку уважаемых родителей видели в магазине спиртных напитков, а потом авторитетные ребята утверждали, что она якобы одарила ласками и минетами всех старшекурсников.

Итак, эти сельские хиппи — которые, как кое-кто считал, возможно опираясь на собственный опыт, трахали своих коров, когда им приспичит позаниматься сексом, — завладели умами горожан и оккупировали площадь. Однако из всех новоиспеченных революционеров выделялись Симпсон, который поглаживал свой член, когда мимо проходила какая-нибудь женщина, и Ниггер — один из шести местных темнокожих хиппи. Настоящее имя Ниггера было Вин Аллен, и этот двадцатичетырехлетний парень, хилый, как птенец, с налитыми кровью глазами и привычкой глотать слова, не делал секрета из того, что обманул армию дядюшки Сэма, самовольно покинул часть и добыл себе позорное свидетельство об увольнении со службы. Он был Плохим Ниггером, в отличие от своего младшего брата, семнадцатилетнего Бача, который в каждой игре за «Харрисонвилльских диких котов» приносил своей команде 15 очков. Вот Бач был Хорошим Ниггером. А Вин (сокращенное от Эдвин) носил пышную африканскую прическу и весь день сидел на ступеньках суда, хватал за руки белых девушек, нашептывал им что-то о Любви и размахивал книженциями вроде «В следующий раз пожар» Джеймса Болдуина или «Сделай это!» Джерри Рубина.

Появление на площади полицейских Билла Дэвиса или помощников Билла Гауха Вин Аллен воспринимал как маленький подарок судьбы и кричал: «Эй, свиньи топают!» Он выработал свой черт-те какой язык, и скоро половина студентов колледжа уже пользовалась этими его сленговыми вывертами — даже не привычными хипповскими выражениями, которые все горожане слышали в телефильмах, а совершенно необычными словами. Например, он говорил «бро» и «скрипануть зубами» (поесть), «стойло» и «рухнуть» (занятие сексом), «гонишь» (выражение несогласия). Но особенно всей молодежи полюбилось одно бессмысленное присловие, изобретенное Вином. Если что-то нравилось ему в такой же степени, как «рухнуть», он говорил: «Рики-тиково» [102]. Это рики-тиково звучало повсюду в городе. Один авторитетный преподаватель колледжа даже употребил сие слово в своей статье «Перспективы брака». Горожане целый день торчали в суде, где им всячески морочили голову, а вечером дома дети говорили им «гонишь», «рухнуть» и, особенно часто, «рики-тиково».

Надо было срочно что-то делать. Дж. М. Аллен, начальник городской пожарной команды, пришел на специальное заседание Торговой палаты и по-пожарницки красноречиво заявил:

— Я, черт возьми, американец, и горжусь, что американец, и не потерплю, чтобы и дальше все тут с ног на голову ставили.

У Дж. М. Аллена имелась и другая причина для решительных действий — прямо скажем, весьма и весьма существенная. Райс Риснер, Чарли Симпсон, Вин Аллен и остальные возмутители спокойствия создавали угрозу для экономики. Весь городской бизнес — от универмага Капота до бакалеи Скавуццо — терпел убытки. Люди приходили в банк Дж. М. Аллена вносить ежемесячные взносы по кредитам и жаловались ему, что боятся выходить в город. Их пугали хиппи. Волосатики мешали бизнесу. Дж. М. Аллен сказал, что нельзя больше сидеть сложа руки и ждать, когда все утрясется само собой.

Совет округа согласился, что надо переходить к решительным действиям, хотя один из его членов, облизнув зубы, усомнился: «Нечего лезть в бутылку», — по-своему объяснив причины финансовых затруднений. Всю страну поразил экономический кризис, заработная плата давно не поднималась, а на одиннадцатой миле Автострады № 71 только что открылся современный, щедро остекленный, с хромированной фурнитурой торговый центр под названием «Уголок Трумэна». Может, покупатели поедут туда?

— Может быть, — ответил облизывателю зубов Дж. М. Аллен, — но все равно они будут оставлять здесь, свои денежки, только если их перестанут доставать хиппи.

И началось весеннее наступление Торговой палаты с целью вернуть городскую площадь старым алкашам.

3 Битва за городскую площадь

Собственно, члены совета округа предприняли под руководством Дж. М. Аллена одновременно два наступления: операцию «Хиппи» и операцию «Торнадо».

Для противодействия торнадо Дж. М. Аллен решил собрать в Харрисонвилле ежегодную конференцию Ассоциации борьбы с пожарами в Миссури — то есть пригласить наблюдателей за торнадо со всего штата. Совет округа, позарившись на доходы, которые принесут городу пятьсот пожарных и их жены, одобрил инициативу Дж. М. Аллена. Конференцию назначали на пятницу, 21 апреля. В субботу утром планировалось обсудить связанные с торнадо проблемы, а днем устроить парад пожарных команд. Салон красоты Дорис объявил о распродаже шампуня для придания женским прическам особой пышности. Дж. М. Аллен отпечатал в типографии несколько сот листовок на случай ЧП и распределил их по магазинчикам на площади. В этих листовках он предупреждал: «О приближении к Харрисонвиллю торнадо оповестят трехминутным воем шесть сирен. Эта воздушная тревога будет характеризоваться короткими завываниями, в отличие от непрерывного воя при обычном штормовом предупреждении. Будьте наготове. Дж. М. Аллен, начальник пожарной команды».

Для успешной борьбы с хиппи, по мнению Дж. М. Аллена, все жители города должны были осознать опасность создавшегося положения. С помощью Киванис-клуба [103] он выписал в город «специалиста по борьбе с наркотиками». «Специалистом» был Роберт Уильяме, начальник полиции Грандвью. О наркотиках и хиппи этот видавший виды малый знал от своих друзей-полицейских из Канзас-Сити.

«Положение критическое, — убеждал киванис-клубменов Дж. М. Аллен. — Полиция не в силах даже приостановить распространение заразы. Мы все должны пробудиться от спячки и занять жесткую позицию. Нам следует активно отстаивать наши нравственные ценности, пока молодежь города не стала добычей этих мерзавцев». И Харрисонвилльский общественный совет учредил Комитет по борьбе с наркотиками.

А еще вечером 23 марта в принадлежащем Аллену Гражданском национальном банке на Уолл-стрит сам Дж. М. Аллен, делегация городских бизнесменов и члены муниципального совета встретились с руководством полиции. Полицейским представили список преступлений хиппи. Накануне ночью кто-то через окно залез в здание суда и поднялся по трем пролетам лестницы на башню. Ничто не пропало и не было повреждено, но на полу валялись три марихуановых окурка. Некоторым торговцам угрожали по телефону. Звонившие всегда употребляли слово «пидор» и грозили поджогом. В соседнем городке Арчи видели машину с тремя хиппи — Риснером, Симпсоном и Вином Алленом. И в тот же день поступили угрозы — якобы готовятся взрывы бомб в Государственном банке Арчи и местной средней школе. И всем известно, с горечью заключил Дж. М. Аллен, что по площади теперь не пройти и не проехать.

Было решено незамедлительно принять меры: кусты вокруг суда коротко подстричь, чтобы они перестали служить пристанищем для занятий сексом. Вокруг площади поставить столбы с яркими фонарями, как это делается в криминализированных районах. Начальник полиции Дэвис пообещал усилить пешее патрулирование, чтобы двое из девяти его подчиненных ходили кругами по площади весь день. На утверждение городского совета представили Указ о правилах поведения в городе. «Указ, ребята, — сказал Дж. М. Аллен. — Улавливаете?»

Употребление непристойных или грубых выражений в общественном месте наказывалось штрафом в размере 500 долларов, или 60-дневным заключением в тюрьме округа, или тем и другим вместе. Пикетирование или демонстрации допускались только с разрешения городского прокурора или начальника полиции Дэвиса. И самое главное — настоящее объявление военного положения — запрещалось собираться вместе на площади в количестве трех или более человек — под угрозой штрафа в 1000 долларов.

Дж. М. Аллен — человечек в бифокальных очках, и Альфред Е. Ньюмен — стриженный так коротко, что линия волос проходила на дюйм выше его ушей с красными прожилками, радостно потирали руки. На Дж. М. Аллене лежала ответственность как на начальнике городской пожарной команды и руководителе местной гражданской обороны, и он взялся за дело засучив рукава. «Все смотрят телевизор, — говорил он. — Раньше там показывали фильмы про ковбоев и индейцев, а сейчас только и слышно: „Мочи копов!“» Он был ветераном Второй мировой войны, вырастил четырех законопослушных детей, и, несмотря даже на то что его младшая дочка училась вместе с Риснером и Вином Алленом и симпатизировала им (отец признавал, что девочка совсем «зациклилась на этих гражданских правах»), Дж. М. Аллен твердо верил, что принятые ими тем вечером в банке решения принесут пользу не только Харрисонвиллю, но и всей Америке. «А кто не верит в Америку, — заявил он на собрании, — пусть убирается ко всем чертям».

Спустя несколько часов после окончания анти-хиппи-и-против-сексуальной-распущенности собрания кто-то разбил тридцатифунтовым бетонным брусом в банке Дж. М. Аллена большое окно стоимостью 495 долларов. Он побежал за полквартала в редакцию бюллетеня демократов Миссури и заказал Дж. В. Брауну объявление — жирным шрифтом и в рамке. Банкир просто кипел от негодования. Гражданский национальный банк обещал награду в 500 долларов за «информацию, которая приведет к аресту и осуждению лица или лиц, умышленно разбивших окно».

Что касается Райса Риснера, Гэри Хейла, Вина Аллена и Оутни Симпсона, то «посыпавшееся с неба дерьмо» в этой «дыре дырой» ничуть их не удивило.

Однажды в середине апреля, когда полицейские патрули на десять минут заглянули на площадь, туда пришел и Вин Аллен, который, как он сказал Чарли Симпсону, «весь загорелся» кое-что устроить. В следующую субботу, 22 апреля, по всей стране планировалось провести акции протеста против войны во Вьетнаме. И Вин Аллен решил устроить в Харрисонвилле собственный антивоенный марш — крошечный парадик пропахших навозом сельских ребят, которые будут выкрикивать антивоенные лозунги прямо перед носом у харрисонвилльских чернорубашечников-полицейских. В среду, 19 апреля, Вин Аллен и Оутни Симпсон, посмеиваясь и приободряя друг друга, вошли в кабинет городского прокурора и попросили выдать им разрешение на проведение марша. Им ответили, что в этом нет необходимости.

— У нас будут кое-какие плакаты, не абы что, — сказал Вин.

— Идите и маршируйте, — улыбнулся прокурор. Но никакой бумаги им не дал.

Чарли Симпсон почуял неладное и, когда они вышли, сказал:

— Эти говнюки нас арестуют.

Но Вин размечтался: будем протестовать не только против войны, но и против нового городского устава. Вин собирался нести плакат «Долой войну Никсона!», а Оутни — «Долой войну Дж. М. Алена!».

— Будет рики-тиково, — сказал Аллен.

— Долбаный, чокнутый Ниггер, — хохотнул Симпсон.

Об антивоенном марше прослышал Дж. М. Аллен. Узнал о планах Ниггера и хиппи и обсудил всё это о них с начальником полиции Дэвисом. Ему не хотелось, чтобы хоть что-то омрачило ближайший уикенд. Ассоциация пожарных Миссури проведет в городе собрание, и в Харрисонвилль приедет по одной пожарной машине от каждой из сорока команд. А в два часа дня субботы, после обсуждения связанных с торнадо проблем, все эти распрекрасные пожарные машины съедутся к площади и включат сирены.

Местные фермеры будут глазеть с тротуаров на пожарных в боевой форме, и к тому же каждый потратит в городе несколько долларов. Это будет самое яркое зрелище после соревнований «Кто быстрее подкует лошадь». Как же низко пал Дж. М. Аллен! Решил стравить пожарных на мощных машинах с городской мелкотой — этими якобы отбросами общества, мерзавцами и изменниками!

На следующий день после неудачного визита к городскому прокурору организаторы антивоенного марша собрались, чтобы обсудить создавшуюся ситуацию. Вин Аллен и Оутни Симпсон поделились сомнениями с Райсом, Гэри Хейлом и другими — и почти все согласились, что их хотят подставить по-крупному, а шериф Гаух наверняка упрячет их в тюрьму. Но отступать никто не хотел. Ребята размечтались. Марш состоится в любом случае. Мать их всех… Слишком соблазнительно было устроить представление, слишком рики-тиково, чтобы бояться чернорубашечников с их новыми японскими дубинками. Хиппи промаршируют по Уолл-стрит и выйдут к пиццерии Гвидо за несколько минут до того, как кортеж машин приблизится к офису Ассоциации фермеров Миссури. Площадь будет заполнена людьми, фермеры на тротуарах будут ждать появления пожарных машин с сиренами, а в это время на красно-бело-голубую арену выйдут ведомые Вином Алленом, по прозвищу Ниггер, бунтари, все сметая на своем пути, с поднятыми кверху кулаками и крича во весь голос: «Раз-два-три-четыре-пять — не хотим мы воевать!», «Раз-два-три-четыре — свиньям жить в сортире!».

Во вторник в местном колледже тихие и спокойные члены общества «Братья тинейджеры» услышали интересную новость. Желающим попасть в тюрьму за свои антивоенные убеждения предлагалось после занятий прийти на площадь, где Вин, Райс или Оутни дадут им указания, что делать дальше. Пришло много ребят, потому что сами «Братья тинейджеры» собирались начать свою собственную партизанскую войну, устроить небольшой митинг протеста против Барбекю-Ветчины и Бутербродов с Сыром, против Жареных Цыплят в Густом Соусе и против Дурацких Чизбургеров. «Братья тинейджеры» и правда грозились выйти на улицу с большими плакатами «Долой барбекю-ветчину» и помахать ими у окон кабинета директора колледжа.

В ту субботу «Братья тинейджеры» стали съезжаться в город, они боязливо поглядывали на полицейские патрули и собирались в группы. Перво- и второкурсники — «сопляки» — приготовили плакаты. Эти сопляки трясущимися руками выводили слова вроде «Нет войне» и ужасно боялись продемонстрировать свою агрессивность. В решающий момент, когда полицейские доложили своему начальнику Дэвису о скоплении в городе потенциально опасных лиц, многие из этих ребят вдруг резко почувствовали усталость и стали расходиться по домам, в то время как другие «преступники-до-вечера-субботы» слонялись по городу, а наиболее проинформированные «Братья тинейджеры» рассказывали всем о замысле, которым «загорелся» Вин. Чарли Симпсон отправился домой, на свою ферму Холден, около четырех часов дня, вяло вспоминая о фантазиях Вина и иронически думая о возможных двух демонстрациях. Пожарным все поаплодируют, потому что они едут в шикарных машинах, а его друзей посадят в тюрьму, потому что они мечтают о мире без войны. «Мать их, устроят на нас полицейскую облаву, — снова сказал Оутни Аллену. — Вокруг одно дерьмо, уже в зубах навязло говорить». Оутни устал. Он собирался вернуться домой и пострелять из своего карабина белок.

Гарри Миллер был одним из тех, кто приехал в город из любопытства и теперь, когда Оутни отправился домой стрелять белок, просто слонялся по улицам. Гарри Миллер пришел на площадь, уважительно кивая полицейским, и затем поздоровался с Райсом, Вином и их друзьями. Все выглядели страшно серьезными, а Вин охотился за стрекозами.

Гарри Миллеру было двадцать четыре года, и его джинсы еле застегивались из-за небольшого брюшка. Грубые черты полноватого, с гримасой легкого раздражения, лица делали парня похожим на Брандо. Гарри не отличался разговорчивостью и, судя по его виду, занимался культуризмом — этакий ветеран армейского клуба бодибилдинга. Он смахивал на молодого Билла Хэйли [104]. Его разделенные пробором не очень длинные патлы лежали на ушах, но несколько колечек волос свисало надо лбом.

Было полшестого. Погода стояла жаркая, и всем хотелось пить. Вин, Райс, Гэри Хейл, Гарри Миллер, Джордж Руссел и Джон Томпсон, болтая и перешучиваясь, направились через дорогу в аптеку Ллойда Фостера. Они послали одного из «Братьев тинейджеров», которому мать дала деньжат на карманные расходы, купить упаковку пепси-колы.

— Мы там просто стояли, — рассказывал Гарри Миллер, — не у самой аптеки, а рядом, у магазина Сирса, который держит Дон, сын Старого Ллойда. И ждали того парнишку, которого отправили за колой. Мы стояли рядом со стойкой с почтовыми ящиками, а это общественная собственность. О’кей, и тут откуда ни возьмись нарисовался Дон Фостер. Уже по тому, как он подъехал на машине, было видно, что он задумал. У него все на лице было написано. О’кей, а когда он подъехал, на другой стороне площади припарковалась полицейская машина, и мы ее не видели. Дон Фостер выскочил и сразу начал орать. Он такой здоровый, в ковбойских сапогах, с бачками, за ухом карандаш, думает, что все как его увидят, так и попадают со страху. Ну и он подскочил и сразу начал кричать: «Убирайтесь прочь от моего магазина». А Вину сказал: «Вали отсюда, черножопый». И еще ругался, так что Джон Томпсон ему заметил: «Слушай, приятель, мы тоже платим налоги, и я отсюда уходить не собираюсь». Тогда он толкнул Джона обеими руками, просто оттолкнул его подальше. Джон весит фунтов на сорок меньше этого амбала, да и то большая часть веса приходится на голову и шевелюру. Ну и в этот момент до меня дошло, что происходит. О’кей, а тут этот старик, Старый Ллойд, тоже выскочил и начал поливать нас почем зря. Не помню точно слов, он просто кричал. А Дон Фостер как-то высвободился из захвата Джона и снова его толкнул.

Ну я и встал между ними. И говорю Фостеру: «Слушай, отстань, решил нас зацепить, чтобы мы попали в тюрьму? А ну отвали, мы не хотим из-за тебя за решетку». А он говорит: «Убери свою вонючую жопу, пока я тебя не уделал». Ну, я отошел, а они снова схватились и начали толкаться. А потом он вернулся к своему магазину, но даже не успел подняться на четыре ступеньки и позвонить, как обернулся и снова спустился, из-за угла уже показалась полиция, а из здания суда побежал народ. О’кей, когда полицейские вышли из-за угла и были в пятидесяти футах, началась настоящая драка — Джон и Дон Фостер возились на земле.

Фостер был сверху и бил Джона по голове. А Джон внизу старался высвободиться и дергал его за ухо и шею. И к ним побежали сержант Джим Харрис из полиции, а с ним еще двое этих свиней. О’кей, Харрис уже издали начал махать своей дубинкой. А Джон был внизу, и Фостер сидел на нем верхом. И тут подскочил Харрис и наклонился, так что изловчился ударить Джона, хотя тот был снизу. И он ударил Джона по плечу и сбоку по лицу. Фостер встал, а полицейские подняли и подали ему куртку. Фостер взял куртку и встал рядом со своим стариком, и Старый Ллойд начал показывать на нас и говорить: «Вот он, и он, и он», — а потом показывает на Вина и говорит: «Ниггер, Ниггер, Ниггер», снова и снова. И эти свиньи нас арестовали за нарушение общественного порядка и повели в тюрьму к шерифу. Меня, Райса, Вина, Гэри Хейла, Джона Томпсона, Джорджа Руссела и еще кого-то — всего было восемь человек.

Когда мы шли, один из этих свиней решил немного пошутить над Вином и изо всей силы ударил его по спине. А когда Вин повернулся, эта свинья заорала: «Вин оказывает сопротивление». Когда нас привели к шерифу, мы сказали: «Требуем объяснений, почему Фостер избил Джона», потому что если они с нами так, то и мы можем так с ними. Начальник полиции Дэвис был там, и шериф тоже, и сержант Харрис, и все они сказали, что в их обязанности не входит давать нам объяснения.

И нам оставалось только кричать: «Проклятье! Требуем объяснений! Мы будем жаловаться!» Мы кричали минут пятнадцать или двадцать. Наконец они привели городского прокурора, и он дал нам два чистых листка бумаги, на которых были только надписи сверху «Муниципальный суд» — слушай, приятель, если ты пишешь заявление, то там должна быть какая-то форма, то есть уже что-то напечатано. О’кей, они просто хотели заткнуть нам рот. Бросили нас в камеры, а мы узнали, что можем выйти под залог, только тогда придется заплатить по 110 долларов за каждого. И последним вошел Ниггер. И Мы крикнули ему в его камеру: «Эй, Вин, как бы нам отсюда выйти?» А он отвечает: «Даже не знаю, мне надо заплатить 1100 долларов залога».

А в этих камерах внутри как в унитазе после поноса, понимаешь? Повсюду дерьмо, нам пришлось разорвать журнал «Лук» и вытереть лавки, такие они были грязные. Просто сесть некуда. Там еще было несколько пьяниц, но они с нами не говорили ни слова.

Потом вышли из своей конуры несколько полицейских, и мы ждали от них какой-нибудь подлянки. Нас ведь было восемь, верно? А их — шесть патрульных с хайвея, пятеро из городской полиции, пятеро от местного шерифа и человек семь из ближайших городков.

Гарри Миллер сказал: «Да, сэ-эр». Начальник пожарной команды Дж. М. Аллен пришел в сильное возбуждение. Надел красную пожарную каску, номер четыре. И говорит: «Вы их всех взяли? Никто не пострадал?» Дж. М. подошел, посмотрел на нас, на наши волосы и спрашивает: «А где Ниггер? Мне надо Ниггера на пару слов».

Вин Аллен нам потом рассказал: «Я сидел в камере, под арестом. И вдруг этот тип подваливает ко мне, и я думал, он что-то скажет насчет происходящего. Ну и он подходит и так вполне по-дружески шепчет: „Вин, приходи ко мне завтра, мы поговорим насчет вашего долга мне“. Этому долбоебу хватило наглости зайти ко мне в камеру и завести разговор о деньгах, которые должна ему моя семья».

Шестнадцатилетняя Робин Армстронг, бросившая колледж невзрачная и молчаливая сельская девочка с ямочками на щеках, чей отец помешался двумя годами ранее, сказала: «Меня совсем достали: все вокруг совсем оборзели». Она тогда стояла у пожарной машины. Всех ее друзей посадили в тюрьму, и она начала кричать: «Вы, долбаные свиньи!» — и пожарные демонстративно вытащили свои блестящие топорики.

Потом подъехала ее мать, а Робин Армстронг, дрожа от страха и ярости, бросилась бежать, как испуганный заяц, вдоль по улице.

— Я увидел ее в окошко, — сказал Гарри Миллер. — Робин рванула между тюрьмой и соседним домом, хотела убежать по этой старой дороге, чтобы мать ее не засекла. А в каждой пожарной машине есть бак с водой, под давлением двести фунтов, и у них там такие большие брандспойты, ну пожарники и открыли один кран и из брандспойта ударили водой в спину Робин и сбили ее на землю. Она упала лицом в гравий.

Миссис Армстронг, женщина лет сорока, но одевающаяся так, словно до сих не чужда земным радостям, подошла к своей хныкающей дочери, изо рта которой текла кровь, и взяла ее за руку. Она назвала дочь «поблядушкой», притащила ее обратно к пожарному, который все еще держал в руке брандспойт, и поблагодарила его.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.