Рассказы*
Рассказы*
Гостиница грядущего*
1. Губы как таковые
Можете себе представить – парижская улица. В орнаменте строгого асфальта, ровных стен и домов, где пол гладок, как брюхо ящерицы, и швейцары медлительны, как крокодилы.
В орнаменте: ежедневных обедов и жизней легких, как облако. Гостиница грядущего.
Косой стеклянный навес похож на площадь застывшей воды. Огненные проволоки электричества освещают траурную доску, на которой собраны в немногих словах все достижения цивилизации: центральное отопление, горячая и холодная вода и ближайшая станция метрополитена.
Грядущее помещается в пяти этажах.
Нижние комнаты сдаются на ночь возлюбленным и страдающим, – Проституткам и путешественникам. Любовь отражается в зеркалах и погружает влюбленных в созерцательность. И зеркала в нижнем этаже – это дань искусству и чувству прекрасного, – в той области, где момент требует повторений.
В нижнем этаже – только одна постоянная обитательница – с именем Бланш: это псевдоним, так как она брюнетка. Ей двадцать лет.
В гостинице грядущего нет твердой привычки иметь постоянную профессию. Жизнь Бланш многоместна и разнообразна. Она вдруг приезжает домой на велосипеде и через два дня продает его. Она уходит в модной шляпе и длинном пальто и возвращается в кепи и кожаном плаще.
В графе о профессии: – студентка.
– Скажите, Бланш, чем вы, собственно говоря, занимаетесь?
– Привилегия любопытства принадлежит женщинам.
– Я знаю, Бланш, что за любопытство выгоняют из рая. Но если рай хоть немного похож на эту улицу, то мне остается только пожелать, чтобы меня выгнали возможно скорей.
– Вы настаиваете, m-r? Я пишу трактат. Бланш пишет трактат.
– Да. «Губы как таковые».
Трактат о губах как таковых. Губы как лохмотья красоты, как материал для парфюмерных изысканий, как незаживающий шрам любви, вооруженной ножом.
Значит, Бланш недаром называется студенткой.
Дверь в комнату Бланш, вообще говоря, закрывается бесшумно.
В следующих этажах живут братья Дюжарье. Их четверо, четыре Жи. В самом деле: старшего зовут Жозе-фом, средних Жаном и Жаком. Имя младшего – Жакоб.
Братья в «грядущем»: постоянный свист. Некто входит в гостиницу. Когда его подметка стукнет по медным скобкам лестницы: – сразу открываются четыре двери. Со второго этажа на него смотрит Жозеф, с третьего – Жан, с четвертого – Жак и с пятого – Жакоб.
Жозеф говорит: – Держи.
Жан: – Смотри.
Жак: – Вот этот?
Жакоб: – Наплевать.
А некто поднимается по лестнице.
Внизу же стоит русский матрос Сережа, заменяющий отсутствующего хозяина.
Сережа весь день поет песню:
Я на экваторе
На легком катере
К… матери
Свой путь держу.
Еще: постоянный обитатель – на втором этаже – агент сыскной полиции. Он скрывает свою профессию. Секрет этот знают все и раньше других – братья Дюжарье. Ровно в четверть десятого агент выходит из своей комнаты.
Ровно в четверть десятого открываются четыре двери и четыре брата кричат:
– Здравствуйте, господин шпик!
Агент останавливается и поднимает голову.
– Я не допущу такого отношения…
С четырех этажей кричат:
– Не допускайте!
– Авторитет прежде всего!
– Такое отношение!
– Доложите префекту полиции!
И агент выходит из гостиницы.
В комнате Бланш – грохот падающих стульев: Бланш недовольна существующим порядком. А Сережа все поет об экваторе.
– Сережа, расскажи что-нибудь.
– Да вот, плывем мы недалеко от Александрии. Приходит до мине кок и говорит…
Хлопает дверь. Бланш должна идти по делу.
Развевается шарф, стучат каблуки: эхо тонет в асфальте. Во втором этаже рядом с комнатой Жозефа: летают тарелки, белые палочки и маленькие пакеты, разворачивающиеся в веера. М-r Си: фантастический жонглер. Маленькая китаянка передвигает столики с тарелками и складывает веера; китаянку зовут Сюзи.
– М-r Си, – говорит Жозеф. – Научите меня свободно обращаться с тростью и ловить головой котелок.
М-r отвечает:
– Возможно.
И каждое утро Жозеф берет уроки: он хочет платить m-r Си. М-r Си отвечает – невозможно.
Дрожит лестница: три брата спускаются во второй этаж. Тогда m-r Си вызывает Сюзи.
– Скажите, Сюзи, возможно, чтобы я брал деньги с m-r Жозеф?
Сюзи говорит:
– Невозможно. Огорченные братья уходят.
Четыре комнаты третьего этажа – наполнены: галстуками, перчатками, женскими туфлями, вращающимся зеркалом Ренэ и шумной улыбкой Армана. М-r Арман моряк: каждый день спорит с братьями, – он хочет убить шпика.
– Он не имеет права жить с порядочными людьми. – Братья отговаривают. Он соглашается: ну, хорошо.
В три часа дня возвращается Бланш:
– Губы негров, негритянок. Нет, они не выдерживают критики. Ведь можно проглотить губы? История любви пишется на губах: это прекрасно. Это лучше любой бумаги.
– Губы – это тавро характера: посмотрите на узкие губы монахинь: это дневник без содержания, тетрадка с белыми листами; губы шулеров сделаны из железа; губы проституток из резины.
– Приходите вечером, сейчас не мешайте. Я погружаюсь в работу.
– Не утоните.
Часов в десять вечера появляется веселая девушка Марго.
– Ни одного клиента сегодня вечером, Серж, понимаешь, мой мальчик.
Сережа понимает.
Через полчаса Марго возвращается. На буксире: клиент. Котелок клиента съехал на затылок. Воротник пальто подвернут. Он говорит – да – и больше ничего.
– 30 франков, комната № 2.
– Да.
– Из чего сделаны губы американцев, Бланш?
– Из свиной кожи.
– Значит: губы из резины и губы из свиной кожи?
– Да, мой дорогой.
2. Кровь крестоносцев
Раз в сутки в Париже бывает вечер. Он появляется, окруженный красными огнями задних фонарей на автомобилях, сопровождаемый громовым оркестром висячих и светлых шаров. Вечером они зажигаются и шипят. Вечером гостиница грядущего триумфально открыла двери перед человеком, пришедшим снимать комнату на пятом этаже.
Есть люди, которые живут безусловно и безоговорочно, – простые обитатели улиц, неприхотливые и неторгующиеся покупатели жизни.
Есть другие: они соглашаются существовать.
Ульрих согласился существовать в орнаменте ровных стен и крокодильей медлительности. Он пришел в гостиницу грядущего, может быть, потому, что хотел подчеркнуть разницу между грядущим и прошлым. Он жил, остановившись, и календари были бессильны против его упорства.
Его торжественный фрак под плащом, похожим на пальто, или пальто, похожим на плащ, блестел матовым блеском вечности. Его волосы были отброшены назад.
Желтый чемодан Ульриха был тяжел, как совесть изменника. Там лежали причудливые восточные фигурки, два волчка, громадное зеркало и шпага в зеленых ножнах. Остальное было набито книгами.
Ульрих был молод, как может быть молод старинный портрет юноши.
Эта глава написана в прошедшем времени потому, что крестоносцев давно не существует.
Ульрих поднимался по лестнице. Он не видел тренировки m-r Си, так как m-r Си не было дома. Он не заметил шумной улыбки Армана и не услышал свиста братьев Дюжарье.
Позже из комнаты Ульриха послышалось пение. Это были тяжелые и однотонные песни на языке, которого не поняли бы ни братья Дюжарье, ни Арман, ни китаец Си.
Бланш сказала – это старофранцузский язык.
Свист братьев стал медленнее и неувереннее.
Сережа понял, что нового обитателя нельзя удивить даже экватором.
Но сыщик все так же уходил на службу, и Бланш продолжала писать трактат.
– Я спрошу у него, что он думает об этой теме.
Ульрих спускался по лестнице: в четырех дверях стояли несвистевшие братья.
Бланш ждала у подъезда.
– M-r, какого вы мнения о трактате: губы как таковые?
– Я счастлив узнать, что есть люди, которые об этом думают.
– Вам не приходилось вспоминать о резиновых губах, m-r?
– Вы, конечно, говорите о музыкантах?
– Нет, я говорю о шулерах. И третий голос сказал:
– Вы ошиблись, Бланш: губы шулеров сделаны из железа.
Ульрих поклонился и ушел.
Уже ночью сквозь шум зимнего дождя в гостиницу пришла Марго.
– Бланш, мне негде ночевать. У меня нет денег.
– Ты можешь переночевать на пятом этаже. Обратись к нашему новому жильцу.
– Я его не знаю.
– Разве ты знаешь всех, с кем ночуешь? Кроме того, на пятом этаже живет еще русский, с которым ты знакома.
По застывшей воде навеса лилась застывшая вода дождя.
Шаги Марго замялись у дверей Ульриха. Шаги вошли в комнату и остановились.
– Я вам заплачу, как это принято, за право переночевать.
Вежливость Ульриха насчитывала несколько столетий.
– Благоволите принять мои ночные приветствия. Но женщины с резиновыми губами не знают истории и склонны принимать вежливость за иронию.
– Ты хочешь спать со мной или нет? Я уйду, если ты такой важный.
– Вы можете лечь на мою кровать.
Свет горел только в двух комнатах пятого этажа. Грядущее было погружено во тьму. В эту ночь третий голос, тот самый, который вмешался в разговор Ульриха с Бланш, сказал:
– Я вас не понимаю, уважаемый сосед.
Ульрих не чувствовал иронии. Об этом можно было судить по его разговору с Марго. Его торжественный ответ был смешон, как рассуждения о добре и истине.
– В моих жилах течет кровь крестоносцев.
– Это, конечно, очень трогательно. Но цивилизованным современникам, не сохранившим воспоминания ни о раскаленном воздухе Палестины, ни о прохладной могиле Барбароссы, – совершенно безразличен состав жидкости в ваших жилах – будь это нефть или кровь крестоносцев. Я не понимаю вашего фрака, ваших реплик, звучащих анахронизмами, ваших песен на полуварварском языке. Можно подумать, что эти доводы обращены не к обитателю комнаты на пятом этаже в современном городе, а к привидению, явившемуся нарушать покой незащищенного человека. Я решительно предпочитаю парижские рефлекторы медному тазу Дон-Кихота и фонари Елисейских полей – кострам наемных убийц Валленштейна. Я протестую.
И голос Ульриха ответил:
– Вам несколько нездоровится, m-r. Идите спать.