М. А. Алданов. Бельведерский торс*
М. А. Алданов. Бельведерский торс*
Изд. «Русские записки», 1938 г.
Небольшая книга Алданова отличается, как все, что пишет Алданов, необыкновенной насыщенностью и тем совершенством изложения, которое сейчас недоступно громадному большинству теперешних русских писателей. Я думаю, что вообще в русской литературе Алданов – первый автор исторических романов. До самого последнего времени наша историческая литература состояла из произведений второстепенных писателей, ныне почти забытых. В «активе» этой литературы – «Петр Первый» Алексея Толстого и романы Алданова. Несомненно, что после того, как книги Алданова проникнут в Россию, у него найдется множество подражателей: они есть сейчас в здешней печати, и нет оснований думать, что в России это будет иначе.
«Бельведерский торс» – рассказ о незначительном эпизоде, об одном неудавшемся покушении сумасшедшего итальянца. Как и в большинстве других вещей Алданова, фигура официального героя повести обманчиво-центральна и, подходя к концу, о ней почти забываешь. Конечно, Алданов слишком искусный конструктор для того, чтобы совершить ошибку в построении – и в нескольких беглых строках, точно случайно вставленных в текст, мы узнаем о герое все, что нам следовало знать, вернее, все, что Алданов считает нужным нам сообщить. Но зато мы читаем о конце жизни Микеланджело, об искусстве и – как всегда у Алданова – об ужасной тленности всего существующего. Люди, с которыми нас знакомит автор, – те же, с которыми нам уже неоднократно приходилось сталкиваться. Все творчество Алданова, все многочисленные его герои каждой страницей свидетельствует об этом. Вазари из «Бельведерского торса» мог бы существовать в Риме или Элладе так же, как в современной Европе.
Подлинный, безотрадный смысл алдановских произведений остается, я думаю, недоступным среднему читателю. Автор пишет одно, читатель понимает другое; так мирные русские интеллигенты читали Гоголя, отчасти так же читали Чехова. Частично это следует, я думаю, объяснить чисто внешними причинами – например, исключительной убедительностью изложения.
Нам трудно согласиться с алдановским видением мира – но это уж область правильности или ошибочности целой философии. В противоположность Алексею Толстому, в повествовательном гении которого мысль почти всегда отсутствует, – хотя это и не сразу заметно, – у Алданова с первой и до последней строчки все умно. Закрываешь книгу с двойным сожалением – во-первых, потому, что она прочитана, во-вторых, потому, что она так печальна.