Предыстория

Предыстория

Литературную и человеческую судьбу Исаака Бабеля можно назвать счастливой. Разве не счастье получить высшее образование в России, несмотря на унизительные квоты, выделяемые в то время евреям? Везением можно назвать и то, что Бабель избежал участия в Первой мировой войне, вдоволь насмотрелся ужасов Гражданской войны и при этом остался цел.

Когда он впервые попробовал свои силы в литературе, его сразу приметил авторитетный Максим Горький и в дальнейшем оказывал свое покровительство. В 20-е годы публикация его лучших рассказов, постепенно составивших конармейский и одесский циклы, вызвала не только восторг ценителей, но и гнев высокого начальства вплоть до Сталина. Безумные жестокости Гражданской и Польской войн, причем больше со стороны красных; романтизация одесских бандитов; главенство еврейской темы во всех произведениях — вряд ли это могло понравиться советскому руководству, что в двадцатые годы, что позже. Тем не менее у Бабеля выходили книги при жизни и после смерти.

Несмотря на такую явную литературную крамолу, несмотря на то, что в тридцатые годы он почти не печатался, Бабель продолжал считаться профессиональным писателем, ездил по литературным и личным делам за границу. Арест, тюремное заключение и расстрел вряд ли, конечно, можно считать счастьем. Случилось это не из-за его сочинений, а из-за непозволительной близости к сделавшему свое дело главному карателю Сталина. Но зато Бабель не узнал лагерных мук. Зато он был реабилитирован в числе первых среди репрессированных писателей сталинской эпохи.

О писателе Исааке Бабеле известно многое. Что, когда и как им написано. Более-менее понятно, почему при огромной работоспособности он создал не так уж много рассказов и пьес. Все знали, как закончилась его попытка перейти к крупной форме — роману. Осталось загадкой только то, что было в его архиве, который конфисковали при аресте, и почему этот архив был сразу уничтожен или очень надежно припрятан. Да и жизнь Исаака Эммануиловича протекала, в общем, на виду. Тем не менее Бабель и как писатель, и как человек во многом представляет собой загадку.

При этом часто ореол таинственности вокруг собственной персоны создавал он сам. Есть писатели, не в обиду будь им сказано, бесхитростные. Что видят, то и описывают. Литературоведам обычно нетрудно вычислить, кто из друзей, знакомых и родственников такого писателя послужил прототипом того или иного литературного героя. Скажем, пушкинисты исписали тонны бумаги, определяя прототипа Евгения Онегина: может быть, Пушкин писал его с самого себя, может быть, с философа Чаадаева, а возможно, и с поэта Рылеева. Но такова уж у литературоведов работа — зачастую отказывать писателю в праве просто выдумать «из головы» своего персонажа.

У Бабеля все сложно. Считается, что прототипом самого яркого героя писателя, короля одесских уголовников Бени Крика является знаменитый налетчик Мишка Япончик (Моисей Винницкий). Бабель даже не сам взялся за создание этого литературного образа, ему это было поручено. Дело в том, что в 1919 году, когда советская власть едва установилась в Одессе после отхода белых войск и ей угрожали боевые отряды петлюровцев, Япончик предложил красному командованию создать полк из профессиональных карманников, грабителей и убийц. И такой полк был создан. Правда, долго повоевать ему не удалось. Япончик был убит. Но память о нем была еще жива. Советское руководство решило использовать талантливое перо Бабеля, чтобы опорочить, дискредитировать короля уголовников.

И появился Беня Крик — молодой, но уже авторитетный главарь городских налетчиков. При этом состоящий в сложных отношениях со своими родителями, чтущий неписаный кодекс воровской чести, действующий чаще всего в каком-то нейтральном времени, где никакая власть почти не ощущается, живой человек, борющийся со своими страстями и лишь в некоторой степени принявший реальные черты исторического лица Япончика, Крик получился почти положительным персонажем, каким Мишка Япончик никогда не был. Бабель бандитов не дискредитировал, но и не воспевал, за что недалекие критики его нещадно ругали. Он просто создал красивую литературную легенду под названием «Беня Крик».

У Бабеля все загадочно. Начиная хотя бы с того, что с рождения он носил фамилию Бобель. Начав печататься, он почему-то изменил в фамилии одну букву. Это, впрочем, могло быть понятно лишь людям, владеющим идишем, диалектом немецкого языка, ставшим разговорным и литературным языком европейских евреев. «Бобель» можно перевести как «бабушкин внук», а «Бабель» значит «вавилонянин». Бабель, конечно, благозвучнее. Но литератор-то писал на русском языке!

Не совсем ясно и то, где Исаак Эммануилович появился на свет. Согласно его метрикам и автобиографии, Бабель родился в Одессе. Там же происходит действие многих его рассказов. Описывая места и события, связанные с ним самим, выдающийся мастер слова, как правило, географически и исторически точен. Но в рассказе «История моей голубятни», написанном от первого лица, повествующем о детстве героя и одном из характерных отвратительных событий революции 1905 года — еврейском погроме, автор почему-то переносит действие в Николаев. В октябре того года еврейские погромы происходили и в Николаеве, и в Одессе. Зачем понадобилось менять родной город, не совсем ясно.

Иногда в его прозе встречаются фактические ошибки — трудно сказать, намеренные или случайные. В рассказе конармейского цикла «Пан Аполек» действие происходит в Новограде-Волынском, недалеко от Житомира. Художник-самоучка говорит о том, как с ним расплачивались злотыми. Если речь идет о конце XIX века и позже, то тогда Новоград-Волынский входил в состав России и расплачиваться с Аполеком могли только рублями. Если речь идет о польской оккупации Житомира в 1920 году, то тогда в Польше ходила польская марка, а злотый был введен в 1924 году.

В рассказе «Линия и цвет» упоминается великий князь Петр Николаевич, самый большой оригинал в семье Романовых, объявленный сумасшедшим и высланный в Ташкент. В действительности туда был выслан Николай Константинович, внук Николая I. Забавно, что эти ошибки без комментариев до сих пор переходят из одного издания Бабеля в другое.

Все эти серьезные и несерьезные загадки можно объяснить лишь одним — литературное творчество было ярким и талантливым проявлением его натуры. Те, кто всю его недолгую жизнь держали писателя, образно говоря, «на коротком поводке» и «под прицелом», конечно же читали его опубликованные сочинения и иногда имели доступ к неопубликованному, к черновикам. Бабель нарочно путал их, а заодно и обычных читателей. Все дело в том, что, став агентом ЧК в юности, Бабель продолжал им быть до самого ареста. Это помогало ему выжить, это же его и сгубило.

Согласно наиболее достоверной версии, Исаак Эммануилович Бабель родился 1 июля по старому или 13 июля по новому стилю 1894 года в Одессе в семье небогатого торговца Эммануила Исааковича (Мани Ицковича) Бобеля и его жены Фейги (Фани) Ароновны. Впрочем, легенда о небогатом, даже бедном торговце Мане Бобеле, вероятно, возникла в 20-е годы, когда вопрос, даже зафиксированный в строчках Маяковского «а кто ваши родители, а чем вы занимались до 17-го года?», имел в анкетах серьезное значение. Собственный дом в центре Одессы, деньги на образование детей у Бобелей имелись.

Жила семья на Молдаванке. В русских городах не было еврейских гетто. Тем не менее по многим причинам евреи в крупных городах предпочитали селиться компактно. В Молдаванке и происходят основные события одесских рассказов Бабеля.

Положение евреев в России было особенным и трудным. Они составили значительную часть населения страны в конце XVIII столетия после присоединения к России земель разделенного польского государства. В 1791 году Екатерина II своим указом ввела так называемую «черту оседлости», перечень губерний, где евреям, исповедующим иудейскую религию, было разрешено селиться. В основном это территории современных Белоруссии, Украины, Молдавии, Польши и Литвы. Поскольку евреи считались хорошими торговцами, черта оседлости ограничивала их конкуренцию с русскими купцами. Евреям также запрещалось крестьянствовать. Вне черты разрешалось жить только самым богатым купцам, 1-й гильдии и лицам с высшим образованием.

Но беда в том, что и к получению образования допускался лишь небольшой процент евреев. К Бабелю это имело самое непосредственное отношение. Он хотел поступить в коммерческое училище имени Николая I в Одессе, но квота для евреев была исчерпана. Поступил лишь на второй год. Такая же история случилась в 1912 году, когда Бабель собрался поступать в Одесский университет. В результате он закончил Киевский институт финансов и предпринимательства в 1916 году и тут же поступил в Петрограде в Психоневрологический институт, сразу на четвертый курс. В своей автобиографии Бабель пишет, что жил в столице, вне черты оседлости нелегально. Это еще один созданный им миф о себе. Существует документ о том, что в Петрограде он проживал вполне легально и до отмены ограничений для евреев после Февральской революции 1917 года.

Ни в коммерции, ни в психиатрии, ни в неврологии Бабелю не суждено было оставить о себе память, потому что в юности хорошая начитанность, природная любознательность и потребность души высказаться соединились в самой прекрасной для талантливых людей страсти — страсти к писательству. При этом первоначальный выбор литературного языка у Исаака Эммануиловича оказался довольно странным. Родным языком Бабеля был идиш, жил он в русской среде, но… Вот что он пишет в своей автобиографии о периоде обучения в Одесском коммерческом училище. «Школа эта незабываема для меня еще и потому, что учителем французского языка был там m-r Вадон. Он был бретонец и обладал литературным дарованием, как все французы. Он обучил меня своему языку, я затвердил с ним французских классиков, сошелся близко с французской колонией в Одессе и с пятнадцати лет начал писать рассказы на французском языке. Я писал их два года, но потом бросил: пейзане и всякие авторские размышления выходили у меня бесцветно, только диалог удавался мне». Потребовалось еще несколько лет, чтобы из неудачливого французского писателя получился великолепный русский.

Путь к этому был довольно тернист. Снова из автобиографии: «Тогда в 1915 году я начал разносить мои сочинения по редакциям, но меня отовсюду гнали, все редакторы… убеждали меня поступать куда-нибудь в лавку, но я не послушался их и в конце 1916 года попал к Горькому». Бабелю уже за двадцать. А он только нащупывает свой стиль, свою тему. Мастерство приходит к писателям по-разному, в разном возрасте. Кто в двадцать уже блещет талантом, а кто открывает его гораздо позже.

…

Встреча Бабеля с Горьким произошла сначала заочно. Алексей Максимович, достигнув положения живого классика, иногда с удовольствием помогал пробиваться к славе молодым писателям, открывал новые имена. Редакторы издаваемого им в Петрограде литературного журнала «Летопись» получали от него указания быть лояльными к малоизвестным литераторам. А ведь Бабель имел нахальство приехать в столицу в разгар Первой мировой войны, чтобы сразу стать известным, сразу начать жить на писательские гонорары, не имея при этом еще ни одной публикации! Правда, еще в 1913 году один его рассказ был напечатан в киевском журнале «Утро», но сам будущий писатель считал это неудачной случайностью. В конце 1916 года в «Летописи» печатаются два рассказа Исаака Бабеля «Элья Исаакович и Маргарита Прокофьевна» и «Мама, Римма и Алла».

Самое интересное, что рассказы были замечены. И не только читателями, но и цензорами, блюдущими народную нравственность. На Бабеля поступило заявление в полицию по обвинению в… порнографии. Третий год идет война, до Февральской революции остается всего ничего, царский режим поражен глубочайшим кризисом, а с порнографией ведется непримиримая борьба. Хотя нужно иметь богатое воображение, чтобы разглядеть ее в тексте Бабеля. До суда дело не дошло. Авторитета Горького оказалось достаточно, чтобы не тратить время на поиски того, чего нет. После этого у Горького состоялся с молодым писателем обстоятельный разговор. Классик убедил начинающего, что его первые рассказы, в общем, небесталанны, но при подробном анализе становится ясно, что они никуда не годятся. Для литературы подобные парадоксальные оценки явление нормальное. Горький посоветовал Бабелю пойти по его собственному пути — «в люди», изучать жизнь не по книжкам и газетам, а непосредственно.

Алексей Максимович, надо заметить, с его позицией литературного судьи в последней инстанции, был не только кумиром миллионов, особенно тех, кто придерживался коммунистических взглядов, но и объектом насмешек тех, кто старался мыслить критически. Бабель принял его совет. Но если Горький изучал жизнь с самого ее дна — бродяжничал, батрачил, общался с уголовниками и только потом занялся журналистикой и постепенно стал публиковать художественные вещи, то Бабель поступил иначе. Он на восемь лет полностью прекратил сочинять что-то художественное, зато начал вести подробные дневники, где копил материал на будущее. А изучение жизни пошло по более удобному, нежели у Горького, пути.

Он продолжил учебу, перебиваясь в Питере случайными заработками. Осенью 1917 года молодого человека призвали в армию. Все-таки шла еще Первая мировая война, хотя стараниями большевиков и других агитаторов фронты были фактически развалены. Бабелю удалось без проблем дезертировать с Румынского фронта и вернуться в Петроград, где у власти уже был Ленин.

И вот тут наступает ключевой момент в жизни Исаака Эммануиловича. Он поступает на службу в созданную 7 декабря 1917 года Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией и саботажем, ВЧК, руководимую Ф. Э. Дзержинским. То есть писателя Бабеля можно назвать старейшим чекистом. Обычно биографы писателя стараются не заострять внимания на этом обстоятельстве. В двадцатые и тридцатые годы Бабель становится профессиональным писателем, живет за счет гонораров за свои книги, публикации, труда редактора и сценариста. Он не работал карателем, не стучал на товарищей, ни за кем не шпионил. Может быть, даже и не имел удостоверения работника организаций, которые сменили ВЧК, — ОГПУ и НКВД. Но все время имел друзей среди руководителей «органов», как тогда просто выражались, и безусловно мог исполнять важные секретные поручения. Поскольку бывших чекистов не бывает. Тайная служба и объясняет многие тайны в его биографии.

…

Бабель после ВЧК сам поступил на работу в Народный комиссариат просвещения, но, скорее всего, его туда направили. И уже точно направили в 1918 году на карательную работу в продовольственные экспедиции.

В условиях начавшейся Гражданской войны, развала экономики и острого продовольственного кризиса появление этих экспедиций, или, как их чаще называли, продотрядов, было вызвано необходимостью снабжения городов и, в значительно большей степени, Красной армии продуктами. Продотряды формировались армейскими частями, местными отделами ВЧК из революционных рабочих, солдат, матросов и всегда с участием чекистов. Особенно характерным элементом продотрядов были иностранцы. Кто-то из них действовал по идейным соображениям, большинство — по корыстным. В основном это были бывшие военнопленные армии Австро-Венгрии — венгры, чехи, словаки, хорваты, а также китайцы и уже непонятно на тот момент, чьи подданные — «красные латышские стрелки». Никак не связанные с русским крестьянством, эти вооруженные люди действовали особенно жестоко.

Провозгласив создание государства рабочих и крестьян, большевики тут же организовали ограбление крестьян, в основном, конечно, самых трудоспособных и зажиточных. Иногда за реквизированный хлеб и скотину продотрядчики расплачивались деньгами, что было равносильно ограблению — гиперинфляция быстро превращала деньги в простую бумагу, иногда просто отбирали силой. Убийства крестьян, их вооруженное сопротивление были в таких экспедициях обычным делом. Гражданские войны от всех прочих почему-то отличаются склонностью противников к самому бесчеловечному насилию.

А что же там делал Бабель? Видимо, делал то, что требовалось, но главное — наблюдал и запоминал, заносил в свои дневники. Пожелание Горького уйти «в люди» попало у Бабеля на самое жестокое время. Для того чтобы позже запечатлеть эту жизнь в литературе, будущему писателю было интересно всё, все проявления человеческой натуры: в радости, в тревоге, в надежде на лучшее, в ожидании худшего и даже тогда, когда человека убивают. Можно сказать с уверенностью, что Бабель неоднократно и с любопытством наблюдал убийства, расстрелы. Можно также сказать с уверенностью, что молодой человек из мирной еврейской семьи не мог сам никого отправить на тот свет, что видно, например, из его рассказа «Мой первый гусь». Но надо быть свидетелем, чтобы написать такие потрясающие строки: «Старик взвизгивал и вырывался. Тогда Кудря из пулеметной команды взял его за голову и спрятал у себя под мышкой. Еврей затих и расставил ноги. Кудря правой рукой вытащил кинжал и осторожно зарезал старика, не забрызгавшись». Когда в 1934 году умер друг Бабеля поэт Эдуард Багрицкий, Исаак Эммануилович уговорил работника крематория, чтобы ему дали посмотреть, как сгорает человеческое тело в печи.

Говорит ли это о том, что Бабеля можно назвать человеком с садистскими наклонностями, некрофилом? Ни в коем случае. Писателя вело по жизни и творчеству профессиональное любопытство, совершенно необходимое качество для этой профессии. И проявлением высшего литературного мастерства является не прямое осуждение — долой жестокость, и не любование мучениями, а выразительное и нейтральное описание, заставляющее читателя впечатлиться и задуматься.

Постепенно Бабель овладевает профессией журналиста. Она, вопреки распространенному мнению, не помогает стать писателем. Но зато очень способствует много ездить по стране, знакомиться с большим количеством людей, накапливать разнообразный фактический материал из жизни, обзаводиться связями с печатными изданиями. В качестве военного корреспондента в 1919 году Бабель оказывается на Северо-Западном фронте, где Красная армия противостояла армии генерала Юденича, наступавшего из Эстонии. Он совмещает должности журналиста и политработника. Ведь основную массу Красной армии составляли неграмотные и малограмотные крестьяне, как и прежде в царской армии. Необходимо было постоянно подзаряжать их готовностью защищать советскую власть, политически просвещать. И Бабель просвещал, никогда при этом не состоя в компартии.

…

В начале августа 1919 года в жизни двадцатипятилетнего Исаака Бабеля происходит изменение, которое рано или поздно происходит почти со всеми людьми, — он женится. Спутницей жизни становится его ровесница Евгения Борисовна Гронфейн. Неизвестно точно, был ли он просватан, но известно, что свою невесту он знал достаточно давно. А точнее говоря, с детства.

Дело в том, что ее папа владел в Киеве фабрикой по производству сельскохозяйственных машин, а отец писателя Эммануил Бобель эту технику продавал в Одессе. Родители, значит, были деловыми партнерами, и какие-то соображения на тему «у нас подрастает сынок, а у вас дочка, так почему бы не закрепить коммерческое согласие», возможно, имелись. Не случайно, когда с Одесским университетом у Бабеля не сложилось, он перебрался учиться в Киев. Там были близкие знакомые. А у знакомых, кстати, — дочка Женечка.

В 1916 году влюбленная парочка сбегает из Киева в Одессу. И… он вскоре ее бросает. Это позже Бабеля можно с полным на то основанием назвать активным участником столичной богемы. Но не той, где царят свободные нравы, вспыхивают и гаснут романы, дружбы, измены, страсти, где друзья-ценители первыми судят о новых стихах, рассказах, картинах, которые позже становятся классикой. Нет, Бабель окажется в элитной богеме, где рядом с творцами и музами тусуются члены правительства и чекисты, где каждый второй тайный агент, а свободные нравы и спиртное служат средством против страха. А в молодости он находится еще под сильным влиянием семьи, он посещает синагогу.

И тем не менее решение стать писателем оказывается сильнее почти принятого решения жениться. Можно быть уверенным, что Бабель всю жизнь любил свою Женечку Гронфейн, что покажут дальнейшие события. Да и она его любила. Но вот совместная жизнь как-то не складывалась. Евгения остается в Одессе на попечении своих родственников и родителей Бабеля. Учится рисованию. А он отправляется в Петроград становиться писателем. Неизвестно, виделись ли теперь влюбленные или нет два с лишним года.

Весной 1919 года отважный сброд под названием армия атамана Григорьева совместно с Красной армией прогоняет из Одессы иностранных оккупантов и белых. Коммунистический агитатор Исаак Бабель получает возможность вернуться в родной город. И 9 августа в синагоге происходит законное и правильное бракосочетание Исаака и Евгении. Медовый месяц прерывается 23 августа, когда части Добровольческой армии вновь занимают город. Исаак его покидает, Евгения остается.

Словно по инерции их совместная жизнь так и продолжится в мирное время. Он все время куда-то уходит, уезжает, исчезает по писательским, журналистским или тайным делам. Потому что жена, конечно, знала, с каким ведомством ее муж связан. В значительной мере это и ей служило охранной грамотой. Но Евгения, как и любая женщина на ее месте, чаще всего понимала исчезновения мужа просто — «пошел по бабам».

Да в общем-то и не без оснований. Фамилия-псевдоним Бабеля служила предметом беззлобных насмешек у его друзей и злобных — у недоброжелателей. Все на роду, так сказать, написано. И он действительно пользовался успехом у женщин. Хотя любая его фотография, что в молодости, что в возрасте, когда он начал лысеть, говорит об одном — не Ален Делон. Но ведь известно, что женщина любит не глазами. Обаятельный, остроумный, эрудированный, источающий энергию и оптимизм. Внимательный и терпеливый собеседник, слушатель, что очень важно для женщины. Ироничный, как большинство евреев, и совсем не прижимистый, как то же большинство.

И все же не был он таким уж бабником, как некоторые из его коллег. Чему подтверждение — довольно долгое сожительство с каждой из трех законных и незаконных жен, теплые воспоминания тех женщин, кого он действительно любил.

Весной 1920 года по рекомендации уже известного журналиста Михаила Кольцова Бабель командируется в Первую конную армию Семена Буденного на Польский фронт. По ряду чекистских соображений ему были выданы документы на имя Кирилла Васильевича Лютова, корреспондента Южного телеграфного агентства и редактора газеты «Красный кавалерист». Одним из этих соображений стало то, что конармейцы в большинстве своем были завзятыми антисемитами. При том, что едва ли не половина советского руководства были евреями. Да и во главе Красной армии стоял Троцкий. При том, что внешность Бабеля недвусмысленно говорила о его происхождении. Но существование Лютова, и реального, и литературного героя «Конармии», подлинно.

…

Эти несколько месяцев войны с Польшей и стали временем рождения зрелого писателя Исаака Бабеля. Тогда были начаты первые рассказы цикла «Конармия» и собран весь материал для остальных. Но прежде чем рассказывать о них, необходимо небольшое отступление об этой довольно странной части Гражданской войны, войне с Польшей.

В советский период этот вооруженный конфликт обычно преподавался как-то искаженно. Шла Гражданская война между Красной и Белой армиями в разных частях страны. Иностранные державы оккупировали лишь некоторые портовые города небольшими силами в основном с целью организовать военное снабжение белых. А тут вдруг сопредельная Польша ни с того ни с сего всей мощью своей довольно большой армии напала на молодую Советскую республику.

К началу 1920 года советские войска по большей части разгромили белую Добровольческую армию Деникина на территории Украины, остатки которой укрылись в Крыму. Но это вовсе не значило торжество советской власти. Западная часть страны — Украинская народная республика — контролировалась националистическим правительством Симона Петлюры. В 1918 году волею держав-победительниц в Первой мировой войне была восстановлена государственность Польши. К ней-то и обратился Петлюра с просьбой в помощи освобождения Украины от большевиков, власть которых не была еще признана в мире почти никем.

Красная армия, разгромив Деникина, находилась на подъеме. И неожиданно с начала 1920 года с запада последовало несколько чувствительных ударов от поляков. В апреле почти 700-тысячная польская армия совместно с петлюровцами перешла в наступление, и уже 6 мая передовой отряд поляков въехал в Киев на захваченном ими… трамвае. Войска соседней державы наступали по всему фронту от границы с Литвой до границы с Румынией. Красные бежали. Надо заметить, что киевляне не особенно обратили внимания на приход поляков и возвращение петлюровцев. Ведь за годы Гражданской войны власть в Киеве менялась 15 раз!

Но наступление Польши замедлилось. На советский Западный фронт под командованием Михаила Тухачевского были переброшены крупные силы, в том и числе и знаменитая Первая конная армия с прикомандированным к ней Исааком Бабелем. Красная армия 12 июня отбила Киев и перешла в решительное наступление. Поляки отступали по всем фронтам. На волне энтузиазма как раз в это время поэт Анатолий Д’Актиль написал на музыку Дмитрия Покрасса стихи к «Маршу буденовцев», где были слова «Даешь Варшаву, дашь Берлин!». Ведь многие большевики надеялись, что наша Гражданская война еще может перерасти в мировую революцию. И передовые части Красной армии в июле 1920 года действительно чуть не взяли польскую столицу. Но тут случилось неожиданное, вошедшее в историю как «Чудо на Висле». Польские войска сумели сконцентрироваться и решительно отбросить красных. В октябре между советской Россией и Польшей было достигнуто перемирие. Лихая война, ведшаяся с огромной жестокостью, стоившая обеим сторонам огромных жертв, особенно среди мирного населения, закончилась ничем. Об этой войне с точки зрения ее обычного участника, но не как коммунистического агитатора, а как стороннего наблюдателя и повествует цикл рассказов Исаака Бабеля «Конармия».

Создавать его писатель начал, по всей видимости, еще на фронте. Потом он поселился с женой в Одессе. Работал в Одесском губернском комитете партии (не будучи партийным). Затем был выпускающим редактором типографии, работал корреспондентом нескольких украинских газет и одной грузинской, для чего на короткое время переехал в Тифлис. И если журналистская рутина — статьи, репортажи, очерки, интервью делались им быстро, то проза выходила из-под его пера страшно медленно.

В воспоминаниях о нем существуют расхождения там, где описывается творческий метод писателя. Константин Паустовский писал, что в Одессе Бабель как-то показал ему огромную кипу исписанных листков бумаги. Паустовский решил, что это роман. Но оказалось, что это тридцать с лишним вариантов одного рассказа, занимающего в книге всего пару страниц. Последняя жена Бабеля Антонина Пирожкова вспоминала, что вариантов писатель не оставлял. Он писал практически сразу набело, но к каждому слову подходил очень тщательно, обдумывая его, бывало, подолгу и ограничивая иногда свой литературный рабочий день в буквальном смысле одним словом.

Почти за двадцать лет творческой жизни Бабелем создано, в общем, очень мало. А увидено, продумано, записано очень много. Таков человек, таков метод. «У меня нет воображения… — сказал однажды Бабель Паустовскому. — Я говорю это совершенно серьезно. Я не умею выдумывать. Я должен знать всё до последней прожилки, иначе я ничего не смогу написать. На моем щите вырезан девиз: „Подлинность!“ Поэтому я так медленно и мало пишу. Мне очень трудно. После каждого рассказа я старею на несколько лет. Какое там, к черту, моцартианство, веселье над рукописью и легкий бег воображения! (…) Нужны цепкие пальцы и веревочные нервы, чтобы отрывать от своей прозы, с кровью иной раз, самые любимые тобой, но лишние куски». Как и почти всю информацию о его жизни, эти слова писателя можно поставить под сомнение. Как это у него нет воображения?

Первые рассказы были напечатаны в московском литературном журнале Маяковского «Леф» в 1923 году. Публикации продолжались также в журнале «Красная новь». В 1926 году сборник «Конармия» вышел отдельной книжкой.

…

Напутствие Горького, отправившего Бабеля изучать жизнь, долгое литературное молчание, наблюдательность, сбор материалов и, наконец, огромный талант способствовали появлению сразу большого мастера слова. Исааку Эммануиловичу исполнилось в 1924 году уже 30 лет.

Его конармейские рассказы «Переход через Збруч», «Смерть Долгушова», «Афонька Бида», «Комбриг два» и другие без преувеличения произвели сенсацию среди советской читающей публики. Надо заметить, что тогда в СССР существовала относительная экономическая свобода (НЭП) и столь же относительная свобода слова, которая зачастую сводилась к спорам «Леф» и РАПП, в какой степени писатели должны отражать в своем творчестве политику правящей и единственной коммунистической партии. Тем не менее существовала еще разная литература, в том числе и русская зарубежная, которая попадала в страну без особенных препон. Талантливые молодые писатели — Михаил Зощенко, Леонид Леонов, Борис Пильняк, Борис Пастернак и другие позволяли себе творить без оглядки на идеологические установки ЦК ВКП(б) или партийных литературных критиков. К ним прибавился и Исаак Бабель.

А партии требовалось прославлять Первую конную армию, которая сделалась одним из главных советских романтических мифов так же, как и ее усатый командир Семен Буденный. И вдруг первый ее описатель изображает боевые будни красных конников как жестокий мир профессиональных солдат, для которых убийство необходимое и обычное дело. Он не рисует словом лихие атаки и сражения с поляками, но описывает грабеж местного населения, допросы пленных. Он даже нигде не называет своих героев красными кавалеристами или буденновцами, а именует их исконно — казаки.

В коммунистическом мифе о Первой конной ее бойцы обычно предстают неизвестно откуда взявшимися умело сражающимися рабочими и крестьянами. Нет, ее составили принявшие сторону большевиков исключительно донские и кубанские казаки, с детства обученные воевать.

Рассказы Бабеля, резко приземлявшие уже сложенный миф, не могли не вызвать гнева тех, кто этот миф создавал — партийных критиков и партийного начальства. Его обвиняли в увлечении формой, из-за которой он забыл о правильном содержании, в отсутствии образов коммунистов, которые борются за переделку сознания казаков, крестьян-воинов, обвиняли, конечно, в жестокости, в чрезмерном внимании к жертвам войны среди мирного населения, особенно еврейского. Сам командующий Первой конной С. М. Буденный выступил в печати с резкой критикой «Конармии», рассказы которой назвал клеветой, небылицами и бабьими сплетнями.

Если Буденный в советском руководстве был в основном декоративной фигурой, то его друг Климент Ворошилов обладал реальной властью. Ворошилов написал на писателя-дебютанта жалобу в идеологический отдел ЦК партии. Читал и жалобы на Бабеля, и его тексты сам глава государства И. В. Сталин и как-то бросил, что Бабель писал о «вещах, которые не понимал».

И что же в результате? Хотя двадцатые годы еще не тридцатые, расстреливать писателей было еще не принято, но у власть предержащих были сотни способов заставить неугодного замолчать, перестать публиковать, испортить личную жизнь, лишить квартиры и т. п. А Бабеля преспокойно продолжают издавать. Потому что этот неоднозначный человек, ставший уже популярным, зачем-то необходим всесильной тайной службе Советского Союза ОГПУ.

Здесь интересно сравнение Бабеля с одной довольно странной фигурой из того же ведомства и его судьбой. Летом 1918 года положение Советской России было еще очень шатким. С трудом заключен мир с Германией, получена передышка для создания новой армии. И вдруг агент ЧК и член партии левых эсеров Яков Блюмкин, не таясь, в открытую убивает посла Германии в Москве графа Мирбаха. Поднимается мятеж эсеров против большевиков, погибают сотни человек. Восставшие даже берут в плен Дзержинского. В какой-то момент даже показалось, что советская власть висит на волоске. Зачинщика Блюмкина приговаривают к расстрелу, но оставляют в живых. Он делает быструю карьеру в разведке. Становится даже публично известным, дружит с Сергеем Есениным, Всеволодом Мейерхольдом, Николаем Рерихом и другими деятелями культуры. Причем нигде не скрывает, что был автором великой провокации, чуть не погубившей большевиков. Только в 1929 году в ОГПУ решают, что Блюмкин больше не нужен, и убивают.

…

После выхода цикла конармейских рассказов Бабеля не только ругают, но и хвалят те критики, которые разглядели появление оригинального и могучего таланта в русской литературе. «Бабель краток, насыщен, ясен и выразителен», «вино бабелевских рассказов действует крепко и неотразимо» (А. Лежнев). «Его новеллы остры, как спирт, и цветисты, как драгоценные камни» (Вяч. Полонский). «Он культурен, в этом его большое и выгодное преимущество перед большинством советских беллетристов, старающихся выехать на „нутре“ и богатстве жизненного материала» (А. Воронский).

А самого главного защитника Бабель нашел в лице своего литературного наставника Алексея Максимовича Горького. Тот уже считался главным советским писателем, хотя и жил за границей, в Италии. Это не мешало ему следить за новинками литературы в СССР и выступать с мнением о них в советской прессе. Горький не забыл молодого и нахального литератора, которого впервые напечатал в 1916 году и тогда же раскритиковал. Теперь в «Конармии» он увидел, что родился великий талант. Занятно, что статьи Горького в защиту Бабеля появились в ответ на статьи С. М. Буденного, человека, смыслящего в литературе не более чем Бабель — в тактике кавалерийского боя. Горький писал: «Читатель внимательный, я не нахожу в книге Бабеля ничего „карикатурно-пасквильного“, наоборот: его книга возбудила у меня к бойцам „Конармии“ и любовь, и уважение, показав их мне действительно героями, Бабель „украсил“ своих героев „лучше, правдивее, чем Гоголь запорожцев“». А в одном месте Горький и вовсе унизил Буденного, заявив, что тот берется критиковать хорошую литературу, глядя на нее «с высоты своего коня».

…

Странно, что культ Буденного и Первой конной армии в СССР так и не породил ничего, что устроило бы советскую идеологию и стало бы «правильным» ответом суровой реальности рассказов Бабеля. Все лишь на уровне массовых песен, рассказов для детей. Лишь в 1929 году вышла слабенькая, но идеологически безупречная пьеса Всеволода Вишневского «Первая конная». Десяток лет спустя по ней начали снимать фильм, но не закончили из-за начавшейся Отечественной войны. Только в 80-е годы был снят по самостоятельному сценарию художественный фильм «Первая конная», не оставивший серьезного следа в кинематографе.

Но до чего эффективная вещь пропаганда, создающая устойчивые стереотипы. Если и сейчас попросить любого человека, более-менее знакомого с историей Гражданской войны в России, назвать какую-нибудь победоносную красную часть, то он наверняка вспомнит Чапаевскую дивизию и Первую конную армию Буденного. А между тем эта армия не такая уж и победоносная. Она была сформирована Реввоенсоветом 17 ноября 1919 года в составе Южного фронта, когда Добровольческая армия Деникина уже вовсю отступала. Вместе с приданными ей стрелковыми дивизиями, бронепоездами и авиаотрядами она приняла участие в зимней Воронежско-Касторненской операции, занятии Донбасса, Ростова-на-Дону и Таганрога. Но за Доном Первая конная была разгромлена белыми конными корпусами генералов Павлова и Топоркова, после чего отступила. Весной 1920 года армия вошла в состав фронта против Польши. Здесь тоже поначалу ее наступление было успешным. Она дошла до Львова, но потом, летом была вынуждена отступать со всеми советскими частями. В дальнейшем буденновские кавалеристы гонялись по украинским степям за отрядами батьки Махно и приняли участие во взятии Крыма. А в 1921 году Первая конная была уже расформирована. И так получилось, что самым талантливым, но отнюдь не воспевающим ее славу памятником стала «Конармия» Исаака Бабеля, памятником, осуждающим наиболее кровавое занятие человечества — любую гражданскую войну.

До 1941 года героизм Красной армии в Гражданской войне оставался главным примером коммунистического воспитания детей и молодежи. И литературе здесь отводилась первостепенная роль. «Чапаев» Дмитрия Фурманова, «Разгром» Александра Фадеева, «Железный поток» Александра Серафимовича, «Бронепоезд 14–69» Всеволода Иванова изучались в школе в обязательном порядке. «Конармия» Бабеля в лучшем случае попадала в списки дополнительной литературы, в худшем — изымалась из школьных библиотек. Потому что там никакого особенного героизма красных конников не наблюдалось. А с блеском описанные ужасы войны, ее античеловеческая сущность по идее могли относиться лишь к делу рук противников советской власти.

Вот, скажем, рассказ «Чесники». О том, как в дивизию, где служит литературный герой Бабеля, от лица которого ведется повествование, Лютов, приезжают Ворошилов и Буденный, чтобы подбодрить бойцов перед атакой на поляков. И пока атака готовится, казачка Сашка уговаривает казака Степку Дуплищева, чтобы его племенной жеребец покрыл ее кобылу. И у них все получается. А ведь идет война, и естественно было бы описать военный подвиг, кровавую рубку, радость победы или ужас смерти. Нет, у Бабеля до этого не доходит, все уже кончается. Но факт того, что только что осемененную кобылу гонят в атаку, где ей, может быть, суждено погибнуть и не дать никакого потомства, потрясает.

При всем жестком реализме бабелевской прозы еще большие ужасы можно прочитать в подготовительных материалах к ее появлению, в бабелевских дневниковых записях. Он вел дневники в течение всего пребывания в Первой конной, несмотря на разные фронтовые тяготы, с холодной наблюдательностью занося в них все, что видел. А в первую очередь в глаза бросалось необыкновенное ожесточение людей, их нравственное одичание после шести лет непрерывного насилия мировой войны, революционных стычек и гражданской междоусобицы. «Труп. Блещущий день. Все усеяно трупами, совершенно незаметными среди ржи… страшное поле, усеянное порубленными, нечеловеческая жестокость, невероятные раны, проломленные черепа, молодые белые нагие тела сверкают на солнце, разбросанные записные книжки, листки, солдатские книжки, Евангелия, тела в жите».

Заслуга Бабеля в попытке объяснить простому мирному человеку, что революция делается для его же блага. Но еще большая заслуга — ему, образованному человеку, писателю, сотруднику революционного органа ВЧК, попробовать встать на место простого человека и понять, в чем его благо. Порассуждать, как это делает главный герой рассказа «Гедали»: «Но поляк стрелял, мой ласковый пан, потому что он — контрреволюция. Вы стреляете, потому что вы — революция. А революция — это же удовольствие. И удовольствие не любит в доме сирот. Хорошие дела делает хороший человек. Революция — это хорошее дело хороших людей. Но хорошие люди не убивают. Значит, революцию делают злые люди. Но поляки тоже злые люди. Кто же скажет Гедали, где революция и где контрреволюция?»

Единственное, что видит положительное в этом аду революционных страстей писатель — инстинкт самосохранения человека, который он образно называет «бабища-жизнь». Стремление к любви, к спасению ближнего, к выживанию, к продолжению рода — все это тоже можно найти и в самых страшных рассказах. Это жизнеутверждающее начало видится у Бабеля в том, как он любуется казачьей ладностью начдива Савицкого, и даже в том, как восхищается… убийством, которое совершает Афонька Бида. Тот исполняет волю тяжело раненного товарища, который просит застрелить его, а то «наскочит шляхта — насмешку сделает». Даже смерть иногда кажется своей противоположностью.

При всей краткости и жесткости рассказов «Конармии» они кажутся романтичными, вся суровость жизни иногда выглядит либо какой-то нездешней, либо же все происходящее оценивается каким-то нездешним взглядом. Это впечатление порождает сам стиль бабелевского письма. «Жалкая коровенка шла за галичанином на поводу; он вел ее с важностью и виселицей длинных своих костей пересекал горячий блеск небес». Это мирный пейзаж. А вот картина боя. «Ветер прыгал между ветвями, как обезумевший заяц, вторая бригада летела сквозь галицийские дубы, безмятежная пыль канонады восходила над землей, как над мирной хатой». У кого может возникнуть «безмятежная пыль канонады»? Только у Бабеля с его нездешним взглядом пришельца.

Иногда он экспериментирует с формой, прибегает к народному сказу и ведет повествование от лица разных красноармейцев, словно показывая, что он и в остальных произведениях «Конармии» ничего не выдумывает даже в стиле. Так в рассказах «Измена», «Соль», «Письмо», «Конкин», «Жизнеописание Павличенки Матвея Родионыча» говорят казаки. И писатель не искажает жизнь, не далек от народа, а, напротив, очень близок.

После «Конармии» Бабель сразу оказался в числе признанных советских писателей. Нападки одних критиков и похвала других только добавляли ему авторитета. Бабель стал профессионалом, то есть стал жить за счет гонораров от публикаций и книг, а также прочих литературных заработков. К прочим относилось, например, составление и редактирование собрания сочинений крупнейшего еврейского писателя Шолом-Алейхема. Прочим можно считать и участие в интересном литературном эксперименте — коллективном романе «Большие пожары». О нем стоит сказать особо.

До установления сталинской диктатуры в тридцатые годы Советский Союз был страной всевозможных экспериментов. Провозглашенное классиками марксизма-ленинизма строительство коммунизма в общих чертах требовало уточнения в самых разных сферах жизни, а значит, постановки опытов привития советским гражданам новых общественных форм. То строятся дома-коммуны со стеклянными перегородками между комнатами, потому что у людей будущего не может быть секретов друг от друга. То молодежь выходит на демонстрации в чем мать родила с лозунгом «Долой стыд!». Чего, в самом деле, стыдиться коммунистам? То в школах объявят бригадный метод обучения, то в журнале «Огонек» — бригадный метод сочинения романа.

Главный редактор журнала Михаил Кольцов предложил в 1927 году 25 известным советским писателям сочинять по главе к роману «Большие пожары» с заранее определенным сюжетом и героями и печатать их в «Огоньке». Стартовую идею, общую фабулу придумал Александр Грин, взяв их из своего начатого и брошенного романа «Мотылек медной иглы». Там у него в вымышленном западном городе Сан-Риоль начали происходить загадочные пожары. В огоньковском варианте загадочные пожары начались в вымышленном советском городе Златогорске. И пошло-поехало. В эксперименте приняли участие Леонид Леонов, Лев Никулин, Михаил Зощенко, Константин Федин, Алексей Толстой, Михаил Каверин, Вера Инбер и другие. Исааку Бабелю досталась глава № 9, которую он назвал «На биржу труда!». По общим отзывам бабелевская часть получилась наиболее ироничной. Эксперимент закончился странно. Справедливость в романе не восторжествовала, грядущая победа коммунизма не почувствовалась, поджигатели не были найдены.

До создания единого Союза писателей сразу признанному мастером Бабелю важно было и определиться, к какому из существующих профессиональных объединений примкнуть — РАПП, «Леф» или еще чему-нибудь. Писатель поступил так, как ему подсказала собственная интуиция и что определило его дальнейшее существование в мире советской литературы, — не примкнул ни к кому. За это критики его сами классифицировали. Писателей делили на пролетарских, самых лояльных власти, на крестьянских, которые выглядели несколько подозрительно, особенно в свете предстоящей коллективизации, и на буржуазных, совсем классово чуждых. Это не значило, что последних не печатали. Печатали иногда чаще и большими тиражами, чем пролетарских. Скажем, кем был вернувшийся из эмиграции в начале двадцатых граф Алексей Николаевич Толстой?

Существовала и четвертая категория — попутчики. Это вполне признающий советскую власть и служащий трудовому народу интеллигент, идущий одной дорогой в светлое будущее со всей страной. Но идущий несколько сбоку. Кто знает, может, когда-нибудь и свернет в сторону. К попутчикам был причислен и Бабель. Сложная ситуация — как литератор он попутчик, а как человек, тесно связанный с ОГПУ, в какой-то мере наблюдающий — а верной ли дорогой идет правящий класс?

В семейном положении у него произошли значительные изменения. В 1923 году умер отец Бабеля. С женой Евгенией отношения у Исаака продолжали оставаться неопределенными. С 1924 года Бабель фактически перебрался жить в Москву. Жена осталась в Одессе. В Москве у Бабеля начался страстный роман с актрисой театра Мейерхольда Тамарой Кашириной. А одесские родственники засобирались…

…

В личных анкетах, которые приходилось заполнять советским гражданам при устройстве на работу, долгое время была графа «Есть ли родственники за границей? Поддерживаете ли Вы с ними отношения?». И те, кто могли ответить на эти вопросы положительно, старались отвечать отрицательно. Мало ли что. Но Бабелю было позволено больше других. Родственники были, отношения поддерживал, да еще как!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.