ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Впервые — ОЗ, 1875, № 9, отд. II, стр. 129–152 (вып. в свет 19 сентября). Под заглавием «Между делом» и за подписью «Н. Щедрин».

Настоящий очерк — одна из самых личных «бесед» Салтыкова с читателем во всем этом незавершенном цикле. Здесь сделана попытка определить результаты «бесцензурного» существования русской литературы на протяжении почти целого десятилетия.

Большинство поставленных в очерке проблем затронуто в письмах Салтыкова этого времени в непосредственной связи с собственной литературной биографией. В очерке содержатся широкие обобщения, подготавливающие важнейшие итоговые суждения Салтыкова в «литературных» главах циклов «Круглый год» и «Мелочи жизни» (см. тт. 13 и 16 наст. изд.).

Некрасов в письме Анненкову от 27 апреля 1875 г. очень точно охарактеризовал поистине героическую мобилизующую роль Салтыкова в «Отеч. записках» перед отъездом его за границу, где и был написан очерк: «Журнальное дело у нас всегда было трудно, а теперь оно жестоко; Салтыков нес его не только мужественно, но и доблестно, и мы тянулись за ним, как могли» (Н. А. Некрасов. Собр. соч. в 8 тт. М., «Художественная литература», 1967, стр. 397).

Опираясь на собственный опыт, писатель доказывает, что, несмотря на упразднение предварительной цензуры, русское слово — по-прежнему скованное слово, а положение русского писателя полностью зависимо от административного произвола («Дунуть на тебя — ты и погас!»). Одна из главных причин угнетенного положения русской передовой литературы — укрепление реакции и продолжавшийся отход от интересов подлинной культуры «влиятельных классов», «так называемых людей культурного слоя». Вторая часть очерка раскрывает глубокое убожество этих «благонадежных элементов» (в образе Износкова). Салтыкова окончательно убедили в необходимости сатирической разработки подобного типа его заграничные впечатления. 24 (12) сентября 1875 г. он сообщал Анненкову, что «вынес из Бадена еще более глубокую ненависть к так называемому русскому культурному слою, чем та, которую питал, живя в России. В России я знаком был только с обрывками этого слоя <…> живущими уединенною жизнью <…> В Бадене я увидел целый букет людей, довольных своею праздностью, глупостью и чванством».

В характеристике «шлющихся» представителей «русской культурности» с Салтыковым сомкнулся Достоевский, через несколько месяцев посвятивший им в «Дневнике писателя» (1876, апрель) специальную главу: «Культурные типики. Повредившиеся люди». Возможно скрытое указание на очерк Салтыкова в строках: в последнее время «разъяснился совсем новый культурный тип», который «в каретах-то, в помаде-то <…> и видит всю задачу культуры, все достижение цели». Как характерные черты этого типа, «имеющего некоторое общее значение», Достоевский также отмечает отсутствие национальных корней и пренебрежение к отечественной литературе. Но противопоставлен он не носителям передовой общественной мысли, а «почве», народной нравственности.

Однако причины «холопского» положения литературы Салтыков видит не только в засилье «клевещущих» на нее «культурных людей». В очерке встает как одна из основных проблем литературного развития — проблема читателя — «неуловимого» и во многом «загадочного» для сатирика. Здесь поднимаются глубокие вопросы о связи литературы с жизнью, о степени и характере непосредственного влияния печатного слова на общественное самосознание, о реальных результатах деятельности честной мысли.

Салтыков говорит о нравственной ответственности читателя перед литературой: «бессилие русской литературы зависит, во-первых, оттого, что у нее нет достоверного читателя, на которого она могла бы опереться». Как раз в те дни, когда завершалась работа над этим очерком (29 (17) августа Салтыков извещал Некрасова о посылке рукописи), писатель делился своей тревогой с Анненковым: «…я начинаю думать, что моими писаниями никто не интересуется и что «Отечественные записки», несмотря на 8 тыс. подписчиков, никто не читает. То есть читает какой-то странный читатель, который ни о сочувствии, ни об негодовании заявить не может. <…> Это штука почти безнадежная, и на старости лет тяжело ее переживать» (27 (15) августа 1875 г.). Очерк предваряет те глубокие и социально дифференцированные определения различных категорий русского читателя, которые будут даны в «Мелочах жизни»; здесь же выделены: народ, «даже не подозревающий о существовании русской литературы», высший круг, который «ее игнорирует», и современное «молодое поколение», которое не признает ее «прав на воспитательный авторитет».

В известной мере «Недоконченные беседы» отразили зреющую неудовлетворенность Салтыкова результатами «литературной формы борьбы с легальной трибуны» (А. С. Бушмин. Сатира Салтыкова-Щедрина. М.—Л., Изд. АН СССР, 1959, стр. 298), которая со всей полнотой выразится позже в сказке-элегии «Приключение с Крамольниковым».

В этих драматических размышлениях много перекличек с поздней лирикой Некрасова: «Скоро стану добычею тленья» (1876), «Угомонись, моя муза задорная» (1876), «Приговор» (1877).

Важно отметить, что в комментируемой статье наиболее глубоко воплощена сложная диалектика авторской мысли, по сравнению с предшествующими очерками, где желчный Глумов всюду ближе к Салтыкову, чем прекраснодушный повествователь. Здесь скептическая трезвость Глумова также помогает определить всю трагическую противоречивость положения современной литературы (на которую пытается закрыть глаза рассказчик). Между тем и в высказываниях повествователя, пробиваясь сквозь либеральную словесную эквилибристику, убеждающе звучат сокровенные авторские мысли о великой миссии литературы, о неколебимой преданности «литературному ремеслу», несмотря на сопряженную с ним унизительную необходимость «трепетать».

В настоящей статье Салтыков развернул свои соображения о значении и функции эзоповских приемов. Необходимость объяснить читателю принципы прочтения своих произведений сатирик особенно остро почувствовал, столкнувшись с явным непониманием широкой публикой замысла рассказа «Сон в летнюю ночь», опубликованного в августовской книжке «Отечественных записок» (см. т. 12, стр. 704). 24 (12) сентября 1875 г. он пояснял Анненкову: «если мои вещи иногда страдают раздвоенностью, то причина этого очень ясная: я Езоп и воспитанник цензурного ведомства. Я объявляю это всенародно в статье «Между делом», которая явится в сентябрьской книжке».

Печатные отклики на очерк были, в основном, благожелательны, но поверхностны. Внимание большинства критиков привлек эпизод с Износковым; однако весьма емкий общественно-политический смысл этого образа был раскрыт ими не до конца. По мнению рецензента «СПб. вед.», «это один из многочисленных, удачно очерченных г. Щедриным персонажей, которые <…> и среди реформ, изменяющих условия частного и государственного быта, остались неизменными», «забавная фигура, как будто выхваченная из дореформенного периода» (В. М. <В. В. Марков>. Литературная летопись. — СПб. вед., 1875, 4 окт., № 265). Автор анонимного обзора «Русская литература» в «Сыне отечества» также отмечал, что «в лице Износкова» Салтыков «мастерски изобразил и превосходно осмеял тот ложный взгляд, то фальшивое направление, которые внешний лоск ставят главной задачей жизни <…> А между тем <…> считают себя какими-то охранителями России!» (1875, 6 ноября № 257).

На серьезность литературных проблем, поставленных Салтыковым, откликнулся только Скабичевский, подвергший обсуждению «открытый вопрос: кто же вас ныне читает, господа литераторы?» Критик определил тип русского читателя: ими были «всегда наиболее <…> тяготившиеся условиями жизни и жаждавшие ее обновления»; «во все эпохи <…> умники и счастливцы <…> всегда брезгали» русской литературой, «а интересовались, дорожили ею одни несчастные. <…> Какое это высокое призвание у тебя, о русская литература!» Скабичевский отметил процесс постепенной демократизации читательской аудитории. Ныне «литературе давно уже пора убедиться, что у нее совсем не те уже читатели, что были прежде <…> У нее есть массы новых читателей, на которых должна она сосредоточить все свое внимание и для них только и работать». Но от ответа на вопрос, «где же те несчастные русские люди, которые по-прежнему ищут в литературе всяческих утешений и разрешений», критик уклонился («Но отвечать на этот вопрос в двух словах нельзя») — (Заурядный читатель <А. М. Скабичевский>. Мысли по поводу текущей литературы. — «Бирж. ведомости», 1875, 3 октября, № 272).

Стр. 186…цензоров <…> сажали на гауптвахту <…> их сменяли. — Подобные многочисленные эпизоды из собственной длительной цензорской практики и служебной биографии коллег приведены А. В. Никнтенко в «Дневнике» (см. т. I, ГИХЛ, 1955, стр. 160–161, 252–256, 327). Уже при Александре II «за недостаточно строгое исполнение своих служебных обязанностей» был отрешен от должности Н. фон Крузе (М. К. Лемке. Эпоха цензурных реформ. СПб., 1904, стр. 12–14).

…публика <…> зачитывалась статьями, вроде «Китайские ассигнации» или «Австрийский министр финансов Брук»… — Речь идет о том, что в середине 1850-х гг., в период относительного либерализма Каткова, издаваемый им «Русский вестник» также использовал иносказательный способ критики отечественных порядков под видом обзора иностранных событий (см. об этом: т. 5, стр. 352, 644). Впоследствии катковские издания твердо стояли на той позиции, что «недосказанная ложь, намеки, гримасы гораздо хуже лжи, высказанной до конца» (W. Петерб. письма. IV. — МВ, 1880, 13 октября, № 284).

…объявление в 1866 году воли книгопечатанию… — Закон 6 апреля 1865 г. о печати, заменивший предварительную цензуру карательной, был введен в действие с 1 сентября того же года.

Стр. 187…«невидимые миру слезы сквозь видимый миру смех*… — Цитата (неточная) из главы VII первого тома «Мертвых душ» Гоголя.

Стр. 193…культурные Бобчинские и Добчинские <…> расщебетались <…> еще очень недавно Сквозник-Дмухановский без церемонии называл их «сороками короткохвостыми». — Смысл этого иносказания, использующего эпизод из гоголевского «Ревизора» (д. V, явл. VIII), состоит в следующем: реакционный дворянский, помещичий круг (Бобчинские и Добчинские), который правительственная бюрократия (Сквозник-Дмухановский) в момент подготовки крестьянской реформы была вынуждена одергивать и ограничивать в претензиях, ныне снова обрел силу. «Противоречия» его с царской властью были временными и кажущимися, а союз — постоянный («Бобчинские нам милы, в Добчинских мы уверены»).

Стр. 194…не волнуют общественного мнения, не смущают умов… — Воспроизводятся обычные мотивы «предостережений», которые получали передовые печатные органы, в том числе и «Отеч. записки» (См.: Свод данных о мотивах предостережений, полученных журналами и газетами в 1865–1904 гг. в кн. Вл. Розенберга и В. Якушкнна «Русская печать и цензура в прошлом и настоящем», стр. 227–250).

…подумайте <…> что у вас есть дети… — Мысль о возмездии носителей реакционного начала «в потомстве», которое сойдет с торной дороги отцов, Салтыков разрабатывал в цикле «Господа Молчалины», рассказе «Больное место» (см. т. 12).

Стр. 203…Микешин <…> создал памятник тысячелетию России. — См. т. 6, стр. 575.

Стр. 204…Коля Персиянов — персонаж цикла «Господа Ташкентцы» (см. т. 10 наст. изд.).

349

Стр. 206…об этой «курице в супе»… — См. т. 8, стр. 493.

Стр. 208…питание чиновника <…> близко подходит к питанию человека природы… — Под «человеком природы» подразумевается крестьянин, мужик, на послереформенное обнищание которого намекает Салтыков.

Стр. 209…Бисмарк думал своими пятью мильярдами раздавить эту страну! <…> он отрезал у Франции Страсбург… — Упомянуты тяжкие для Франции условия мирного договора после ее поражения во франко-прусской войне 1870–1871 гг.

Стр. 210. Вечер <…> провожу <…> у французов… — на спектакле французской труппы Михайловского театра.

…требовал cent milles t?tes ? coupez? — Обывательски-утрированный отзвук, связанный с изречением Марата. — См. т. 14, стр. 235 и 604.