МАТАТА МИНГИ

Нельзя по-настоящему узнать Африку, не пережив «матата минги», хотя пережить ее удается далеко не всем. На лингала, одном из тамошних языков, эти слова означают крепкую заварушку. Телевизор не дает и приблизительного представления о том, что такое настоящая африканская вечеринка, когда темнокожие братья отрываются от банок с местным пивом — бангой — и берутся за охотничьи ружья и мачете. Они обожают мачете с широкими и острыми лезвиями, подходящими для рубки леса и расправы с ближними. Репортажи с умирающими от голода детьми и кружащими над трупами стервятниками покажутся идиллическими картинками. Что-то подобное произойдет, если пять тысяч разочарованных в жизни английских хулиганов устроят бойню в каком-нибудь баре в Бенидорме, а потом одновременно вспорют себе животы.

Клянусь могилами предков, не раз в моей веселенькой жизни мне становилось по-настоящему страшно — особенно когда я зарабатывал на хлеб телерепортажами из «горячих точек». Но что такое настоящий страх, я понял в Африке, когда столкнулся лицом к лицу с компанией желтоглазых бандитов. У каждого была бутылка пива в руке и «калашников» на плече. Они поинтересовались, какого хрена я, белый ублюдок, делаю на их территории. Это были «кале боррока», вот уже двенадцать лет воевавшие с племенем харраи. И в Африке придают значение племенным различиям. Я до сих пор покрываюсь холодным потом, вспоминая детали того происшествия. Помню типа со старой винтовкой и в солнечных очках, на стеклышке которых остался ценник: тип приказал мне снять ботинки и повернуться спиной, — помню прокуренных насквозь мозамбикцев, увлеченно рассуждавших на португальском, как бы половчее расчленить мачете Пако Кустодио, меня и нашу камеру. Звукооператора Начо они собирались оставить в живых, потому что он был молод, голубоглаз и с симпатичным задом. Короче говоря, в Африке я понял пару важных вещей. Во-первых, человеческая жизнь действительно не стоит ломаного гроша. Во-вторых, любая женщина, даже монашка, когда ее насилуют вдесятером, сначала кричит, а потом подчиняется. Откровенно говоря, я предпочел бы обойтись без этой информации.

В газетах пишут, что в Африке снова неспокойно. И в эпицентре схватки непременно оказываются священники и отважные монахини. Что бы ни происходило, эвакуироваться они не хотят. Иногда кто-то из них исчезает, но на его место приходит кто-то другой. Они там, где опаснее всего, и всюду стараются помочь, хотя прекрасно понимают, что от этого ничего не изменится. Он рискуют жизнью во имя идеи или, если хотите, веры. Читая газетные статьи, я представляю на месте их героев своих знакомых. Мне очень хочется верить, что так оно и есть. Зачастую они совсем не похожи на монахинь и священников. У них длинные волосы и бороды. Они носят майки с портретами рок-музыкантов. Каждый день эти люди бросают вызов судьбе, работая в госпиталях, помогая своим братьям во Христе появляться на свет и облегчая их последние минуты. Они не покидают свою паству даже перед лицом лютой смерти. Каждый предлагает людям спасение не на небесах, а здесь, на земле, в этой проклятой юдоли слез. Они гладят тощие, израненные руки своих пациентов, склоняются к ним, шепча слова утешения, а чуть позже — отходную молитву.

Потому, читая очередную идиотскую проповедь монсеньора Сетьена или слушая, как Папа Войтыла бьется в истерике, призывая не прелюбодействовать, я говорю себе: «Не заводись, Артурин, не все люди церкви такие. Вспомни о тех, кто сохраняет достоинство и кротость в среди крови и безумия. Подумай о священниках и монахинях, готовых отдать себя без остатка, чтобы показать, на что способны отважные и добрые сердца, осененные крестом».