Так ли необходима мораль в науке?
Так ли необходима мораль в науке?
Исходя из высшего смысла служения — да, необходима. И хотя трудно проникнуть в сокровенные мысли и заглянуть в душу каждого, история все-таки позволяет судить о не единожды проявляемом благородстве ученых по отношению друг к другу. Ну разве нельзя назвать в высшей степени великодушным поступок Леонарда Эйлера, когда тот намеренно задержал публикацию собственной рукописи по вариационному исчислению, чтобы дать возможность молодому на то время Жозефу Луи Лагранжу подготовить к печати важную для его научной карьеры статью? Благодаря этой статье, где были изложены основные понятия вариационного исчисления и предложен его анализ, Лагранж получил всеобщее признание среди ведущих математиков. Непонятно, почему, проигнорировав этот факт, биографы Эйлера представили нам его роль в научной судьбе Лагранжа одним лишь авторитетным ходатайством по избранию последнего членом Берлинской Академии наук?
Не менее мощную поддержку оказал своему "неоперенному" соотечественнику Жану Био в начале научного пути видный французский математик и астроном Пьер Лаплас. По словам Био, Лаплас специально "придержал" в личном архиве готовую математическую разработку оригинального подхода к решению "неразрешимых" задач Эйлера, узнав, что он тоже весьма успешно начал заниматься этой проблемой. И только после сделанного им доклада на заседании Парижской Академии наук, который, кстати, увенчался большим успехом и признанием заслуг молодого ученого маститыми авторитетами, Лаплас пригласил его к себе домой и показал припрятанную тетрадь. Просмотрев ее, паривший в облаках от счастья Жан Био чуть не потерял дар речи. "Я увидел, что в ней (тетради. — Б. С.) заключаются все задачи Эйлера, решенные мною и притом тем самым способом, который я считал известным только мне, — вспоминал он позднее. Оказалось, что Лаплас давно уже открыл этот способ… и никому не говорил о своем открытии, ничего не сказал и мне, когда я принес ему свою работу… Трудно выразить, что я пережил и перечувствовал в те минуты. Это была живая радость, что я сошелся с ним в своих мыслях, и грусть, что не мне первому принадлежит честь открытия, но все же сердце мое было переполнено чувством живейшей признательности за такую трогательную заботливость обо мне. Лаплас всецело отказался от своего первенства в мою пользу… Он сообщил мне о своем открытии, дав мне прежде насладиться своими успехами… Печатая свой труд, я, по его настоянию, должен был умолчать о его открытии. В отчетах академии он не обмолвился об этом ни единым словом…"
Памятуя о щедрости известных миру математиков и механиков, нельзя не коснуться и имени Сергея Алексеевича Чаплыгина. Полностью переняв "бессеребреннический" образ жизни у своего учителя Н.Е. Жуковского, он от чистого сердца раздаривал молодежи свои самые интересные и плодотворные идеи. Вокруг него всегда суетились как подающие надежды исследователи, так и обделенные даром юные хапуги, которым не терпелось завладеть оригинальной чаплыгинской мыслью, чтобы сделать на ней стремительную научную карьеру. Личность этого удивительного человека наиболее полно раскрыта в книге В.П. Лишевского "Рассказы об ученых". Оказывается, Чаплыгин, генерируя огромное количество гениальных догадок и предположений, сам за время своей научной деятельности опубликовал всего 38 научных статей. Хотя, как утверждают специалисты, их по самым минимальным подсчетам должно было бы быть не менее ста. Многие его научные разработки в области теоретической механики вообще оказались раскиданными по многочисленным чужим трудам.
Такой же светлой личностью в науке являлся и Леонид Исаакович Мандельштам. Будучи звездой чуть ли не первой величины, он с готовностью отказывался от собственных научных идей в пользу наиболее способных научных сотрудников. При этом Мандельштам отлично понимал, что подобными "благодеяниями" он не только способствует становлению нового, возможно, большого ученого, но прежде всего оказывает услугу делу, в котором видит цель своей жизни.
Ну, а что же вопросы собственного приоритета? Почему ни Чаплыгина, ни Мандельштама не разъедал изнутри тщеславный шепоток? Может, раздариваемые ими идеи были не столь весомы по научной значимости и не шли ни в какое сравнение с теми грандиозными открытиями, которыми они обогатили науку? Возможно, это было и так. Но любой причастный к творчеству человек знает, как священна и дорога автору любая из его находок и откровений и как ему одинаково тяжело отказаться как от большой, так и от малой удачи. Поэтому мировое сообщество может только гордиться тем, что находились и находятся еще пока среди ученых люди, способные подавлять в себе эгоистические настроения и полагающие, что в науке нет и не может быть ничего личного, а все созданное гением человеческой мысли в равной степени принадлежит всем.
К сожалению, в научных кругах далеко не всегда понимали и разделяли мировоззрение такого рода. Если кто-то начинал вдруг без оглядки делиться с соотечественниками, да еще и с коллегами из-за рубежа своими творческими замыслами и находками, то это обычно воспринималось окружающими как чрезмерное простодушие или безграничная наивность. Оберут ведь так, что и комар носа не подточит! Но "бессеребренники" стойко гнули свою линию. Когда, например, замечательного советского геохимика и минеролога Александра Евгеньевича Ферсмана благожелатели пытались остеречь от опасности использования его достижений на стороне, тот лишь с улыбкой заметил: "Иначе я поступать не в силах. Моей одной жизни не хватит, чтобы реализовать все мои идеи. Поэтому пусть к этой задаче примкнут другие исследователи. Это мне лишь на руку".
По большому счету подлинное научное творчество и не должно быть подчинено задаче самоутверждения. Но, к сожалению, при растущем числе научных коллективов, количество истинных служителей науки неумолимо сокращается. Наше нацеленное на потребление общество все больше плодит околонаучных дельцов, нежели одержимых стремлением к познанию исследователей, создавая первым, а не вторым благоприятные условия для процветания. Вглядываясь в их сытые лица, с болью замечаешь, насколько наука сделалась прислужницей, если не "дойной коровой" для многих ринувшихся в нее людей. Что же хорошего можно ждать от такой запрограммированности? Петр Леонидович Капица однажды заметил, что "гениальных ученых мало, но еще реже, когда гениальный ученый совмещается с большим человеком". Эта ставшая крылатой фраза была обронена несколько десятилетий назад.
На сегодня в науке личностей, сочетающих редкую природную одаренность с высочайшей порядочностью, вообще можно пересчитать по пальцам. И не удивительно, что каждая из них среди мерцающего блеска многочисленных талантов, не обремененных моральными принципами, действительно сверкает, как бриллиант. Но, пожалуй, только под непрерывным потоком исходящего именно от них благородного излучения преображается к лучшему наша планета, не давая злу и неблагопристойности одерживать верх. Причем природа наделила этих "ученых-одиночек" таким мощным интеллектом и такой нравственной силой, что они, даже переселяясь в иной мир, продолжают способствовать ее эволюции, побуждая нас равняться на расставленные ими ориентир*. и не цепляться за ценности, которые ничего не стоят. Русская народная мудрость учит: чем больше отдашь, тем больше вернется. Тот же смысл заложен и в древнюю армянскую пословицу, которая гласит, что "обтесанный камень на земле не будет залеживаться". Но как же нам трудно обтесывать самих себя!
Когда вся жизнь сумевшего постичь эти истины деятеля науки, с ее взлетами и падениями, радостями и муками, победами и невзгодами, лежит как на ладони, то ладонь невольно делается теплой. Жизненные пути таких больших ученых, как Вильгельм Рентген и Пьер Кюри, Игорь Тамм и Владимир Вернадский, Василий Парин и Николай Семенов, братья Вавиловы, Алихановы и Орбели никогда не знали обочин, в которые могла бы завести безнравственность. Согласованные с совестью поступки этих людей воспитывают и учат нас беззаветному служению на избранном поприще, тому, чтобы взыскательность к самому себе оборачивалась высокой ответственностью перед человечеством.
Влияние сверхчистой энергии души академика И.Е. Тамма на окружающих было, например, настолько сильным, что советские физики ради шутки ввели даже для себя единицу человеческой порядочности, выразив ее как "один тамм". Подобным образом было увековечено и имя В.В. Парина — "один парин" был принят за единицу человеческого благородства.
Давая характеристику таким человеко-единицам, писатель Даниил Гранин в книге "Эта странная жизнь" очень точно подметил, что у них "требования к другим и требования к себе совпадают". Не этим ли совпадением объясняется высоконравственная позиция русского биолога Ильи Ильича Мечникова, которую он занял в отношении разного рода "приставал" после разработки им промышленного способа получения простокваши? Почуяв, какую прибыль — может принести выработка простокваши по методу, указанному Мечниковым, некоторые предприниматели просто не давали прохода ученому, одолевая его уговорами и просьбами продать патент и обещая при этом баснословные барыши. Но, несмотря ни на какие посулы, Мечников был категоричен и непреклонен: "Я как ученый не могу себе позволить торговать своими научными результатами". Также тверд был он и в неожиданном для всех решении передать права на безвозмездное использование своего открытия для организации промышленной выработки простокваши… швейцару его родного Одесского университета, когда узнал о тяжелом материальном положении этого простого человека.
Также неординарно поступил и большой друг Мечникова величайший бактериолог нашей эпохи Луи Пастер, получив патент на открытый им способ обработки продуктов нагреванием при определенном режиме. Он предложил ознакомиться с ним всем желающим безвозмездно. А на вопрос: "Для чего он оформлял патент, если не собирался им воспользоваться?" — ученый ответил, что не хотел, чтобы какой-нибудь делец ради собственной выгоды сделал бы это раньше его.
Наш старый знакомый Вильгельм Рентген, отлично осознавая перспективы практического применения своего сенсационного открытия и предчувствуя, в частности, чем могут стать рентгеновские лучи для медицинской диагностики, вообще наотрез отказался от каких-либо патентных прав. Чего только не предлагали представители различных фирм Рентгену, чтобы получить от него согласие на производство товаров, которое бы основывалось на его открытии. Но гениальный немецкий физик упрямо стоял на своем: его открытие должно служить прогрессу всего общества, и он не допустит того, чтобы кто-то превратил его в средство наживы и обогащения. В конце концов эти нескончаемые и назойливые приставания заставили Рентгена, по свидетельству его ученика и биографа, академика А.Ф. Иоффе, самоизолироваться и не общаться ни с кем, кроме узкого круга друзей и соратников.
А уж приставали с самой разной всячиной. То некая фирма бралась сконструировать "икс-лучевой бинокль", позволяющий проглядывать человека сквозь одежду, то, наоборот, выдвигалась идея пошива одежды, "предохраняющей от проникновения лучевой энергии", то предлагалось организовать выпуск головных уборов, препятствующих "чтению мыслей с помощью икс-лучей". Словом, открытие Рентгена буквально не по дням, а по часам обрастало небывалой сенсационностью и шумихой, из-за которых ученый сильно перс живал и даже страдал. Окажись на месте Рентгена другой человек, то он только бы, наверно, подогревал бушующие в обществе "ненаучные" страсти вокруг своего научного открытия, используя их в качестве саморекламы. Но не таков был Рентген. Он видел в науке только источник для утоления жажды познания, удовлетворения своего умозрительного любопытства. Поэтому наотрез отказывался от пышных чествований, орденов, почетных званий и высокооплачиваемых должностей. Эти блага, как воздух, нужны были другому немецкому физику — Филиппу Эдуарду Ленарду, который ради них всю жизнь необоснованно добивался присвоения себе достижений Рентгена. Этого ему сделать не удалось, но непомерные материальные блага он все-таки получил, правда, уже в качестве одного из лидеров физической науки в Германии.
А вспомнить письмо русского химика-органика Михаила Григорьевича Кучерова председателю отделения химии Русского физико-химического общества, датированное февралем 1903 года? Какой прилив нежности к этому ученому вызывает его текст: "Возвращаю в кассу общества сумму (500 рублей), которую некогда я получил от общества в качестве премии за свои работы в ряде ацетиленовых углеводородов. Навсегда сохраняя из нее за собой самое существенное и драгоценное, что заключается во всякой почетной награде, — оказанную ею высокую честь, я охотно возвращаю весь ее материальный состав для того, чтобы он мог сослужить прежнюю свою службу — в виде премии". Представьте, что эта небольшая денежная сумма, отданная Кучеровым обратно, действительно положила начало выплате премий, которые учредили затем для молодых химиков-исследователей! Так поступок этого ученого послужил реальной поддержке дальнейших исследований в его родной органической химии.
И что еще поражает в характере истинных рыцарей науки (а как еще можно назвать Кучерова и прочих?), так то, что они не придавали никакого значения таким "пожертвованиям", принимая их за норму. Поступали точь-в-точь по Библии — левая рука не ведала, что делает правая. И если бы не свидетельства очевидцев, все эти истории были бы преданы забвению, так как в собственных воспоминаниях и статьях сами они ни словом не обмолвились об этой стороне своей жизни. При этом каждый из них нещадно казнил себя, если случалось совершить что-либо мелочное и недостойное по его понятиям. Такая самокритичность нередко отравляла им существование, поскольку сжигаемые стыдом они при первом же подвернувшемся случае начинали публично каяться и бить себя в грудь кулаками. Горько? Смешно? Но в этом бескомпромиссном подходе ко всему и вся и заключается сверхпорядочность выдающихся людей. В этом и состоит высшая мораль в науке! Наука ее не диктует, нет, она просто, выражаясь словами Л.С. Берга, "обладает столь удивительным свойством, что, не задаваясь целями морали, вместе с тем ведет к морали, но достигает этого не своим содержанием, а своим методом…"Подобно своему знаменитому соотечественнику Рентгену, видный специалист в теоретической физике Фриц Лондон при церемонии награждения его высшей наградой Голландской Академии наук — медалью Лоренца, деликатно прервал все речи в свою честь такими словами: "Мне просто очень повезло. Ведь большую часть жизни я занимался тем, что меня интересует сильнее всего, и мне несколько неловко, что именно за это мне оказывают почести". Иллюстрацией этому заявлению может стать известная всем поговорка о том, что скромность украшает человека.
Одному из крупнейших советских исследователей H.H. Семенову приписываются слова о том, что, мол, истинный ученый готов сам внести доплату за то, чтобы ему позволили спокойно заниматься любимым делом — научным исследованием, которое по существу является занятием "удовлетворения любознательности за государственный счет". Шутка? Разумеется, но, как говорится, в каждой шутке есть доля истины. Может поэтому кажущиеся другим чудаками люди и чувствуют себя самыми счастливыми на свете? И, видимо, именно таких чудаков имел в виду известный советский географ и биолог Л.С. Берг, утверждая, что "наука служит для очищения души от всякой скверны и познание истины для настоящего ученого есть акт бескорыстный, а созерцание истины приводит в такой же экстаз, как и созерцание красоты".
За принятыми без малейших раздумий "чудаковатыми" решениями Мечникова, Пастера и Рентгена скрывается та самая нравственная высота человеческой натуры, которая позволяет нам причислить их к людям высочайшей морали. Для них не существовало ничего более ценного, чем почувствовать себя живой частицей земного мироздания и оставить за это в благодарность человечеству лучший плод своей разумной деятельности. Да еще за этот "подарок" доплачивать своими финансовыми средствами и жертвовать последними сбережениями. Изобретатель электрического "русского света" Павел Николаевич Яблочков выкупил свой патент на ламповые свечи у французских промышленников за миллион франков, лишь бы подарить право на производство этих свечей России, принеся тем самым хоть какую-то практическую пользу своему народу.