Ноябрь

Ноябрь

В полночный час… Обкуренный на самолете «Зоопарк»; растоптанный в Су-Фолс… Хаотичный, маниакально-депрессивный рассказ о последних днях обреченной кампании Макговерна… Возвращение в самое сердце Америки в преддверии полного разгрома… Страх и отвращение в «Холидей Инн»…

Уже стемнело, когда мы взлетели с Лонг-Бич. Я стоял в кабине экипажа с косяком в одной руке и стаканом «Джек Дэниелc» в другой, когда мы рванули по взлетно-посадочной полосе и взмыли ввысь… ввысь… ввысь… в холодную черную пустоту неба, поднявшись на пять километров над Южной Калифорнией. Был вечер понедельника. «Это Сан-Диего, там, справа, в стороне», — сказал пилот. Мы повернули налево, направляясь на восток, и я уперся локтем в дверь кабины, чтобы не упасть… Внизу виднелись пляжные города — Ньюпорт, Лагуна, Сан-Клементе — и тонкая белая линия, тянущаяся вдоль побережья, которая была либо 101-й магистралью, либо тихоокеанским прибоем.

— Это, должно быть, линия прибоя, — пробормотал я.

— Нижняя Калифорния, — отозвался человек рядом со мной.

Я не видел, кто это. Там, в кабине, нас собралось пятеро или шестеро плюс три члена экипажа.

— Вот, возьми это, — сказал я, протягивая ему косяк. — Мне надо за что-нибудь держаться.

Я ухватился за спинку сиденья штурмана и стоял так, пока мы продолжали двигаться на восток, поднимаясь все выше. Позади нас в длинном ярко освещенном чреве «Боинга-727» компании United Airlines — или как там они называют эти здоровенные машины с тремя двигателями и задней дверью, из которой выпрыгнул Д. Б. Купер[124] — 50 или 60 пьяных журналистов покачивались в проходе, проливая напитки друг на друга и глядя на экран, где показывали, как две улыбающиеся стюардессы пристегиваются ремнями безопасности в соответствии с правилами.

Знак «Пристегните ремни» все еще горел на табло над каждым сиденьем так же, как и знак «Не курить», но самолет был полон дыма, и почти никто не сидел на своих местах. Обе кухни давно были превращены в бары, снабжающие нас сотнями этих маленьких, на 50 мл, рассчитанных на полет бутылочек виски. Тем утром мы покинули Нью-Йорк, сделали остановку в Филадельфии, и к тому времени, когда добрались до Уичито, обстановка в самолете «Зоопарк» напоминала ипподром «Черчилль-Даунс» в Кентукки в день дерби… А теперь, во время полета обратно из Лос-Анджелеса в Су-Фолс, это все больше и больше начинало выглядеть как закулисье кентуккийского дерби.

Ах, господи… Здесь мы начинаем снова: другой кадр… Врачи говорят, что это неизлечимо. Эти видения совершенно непредсказуемы, как зарницы в Скалистых горах или акулы на берегу Джерси… Они возникают в мозгу как нагромождение наполовину забытых фильмов, которые показывают все одновременно. Вчера я сидел на крыльце в Вуди Крик, читал спортивный раздел Denver Post и прикидывал, какую ставку сделать на игру «Рэмс» — «49-е», потягивая пиво и время от времени поглядывая на заснеженные поля… Как вдруг моя голова отъехала, глаза потускнели, и я почувствовал, что время потекло вспять: и вот я уже стою в баре «Черчилль-Даунс» в день дерби с Ральфом Стэдманом, и мы в довольно хорошем темпе пьем мятный джулеп, наблюдая за сливками общества страны мятлика[125], которые пьянеют на глазах… Это было между заездами, насколько я помню: Ральф набрасывал скетчи, а я делал заметки («15:45. День дерби, стою в баре, только что вернулся из мужского туалета / ужасная сцена / всюду полно кентуккийских полковников, блюющих в писсуары и пускающих слюни с желчью на свои брюки из сирсакера или себе под ноги / напомнить Ральфу понаблюдать за “выдающегося вида” мужчинами в очереди в тотализатор, обутыми в белые сверкающие ботинки со свежими пятнами рвоты на мысках…»).

Верно. Мы стояли там, в баре, чувствуя себя выше этого отталкивающего пьяного окружения… Как вдруг я поднял глаза от своих заметок и увидел на другом конце зала Фрэнка Манкевича и Сонни Баргера, одетых в прикиды Ангелов ада и держащих в руках тяжелые хромированные цепные кнуты… И да, было ясно, что они заметили нас. Баргер смотрел в нашу сторону не мигая, а Манкевич улыбался характерной для него холодной улыбкой ящерицы, и они медленно продвигались сквозь пьяную толпу, чтобы встать между нами и дверьми.

Ральф все еще рисовал, напевая под нос какую-то суровую шотландскую песню, и пребывал в блаженном неведении относительно надвигающейся опасности. Я подтолкнул его.

— Слушай, Ральф, похоже, тебе надо по-быстрому прикончить свою выпивку и по-настоящему быстро снять камеру, болтающуюся у тебя на шее.

— Что?

— Не нервничай, Ральф. Просто сними этот ремень с шеи и будь готов дать деру, как только я швырну этот стакан в зеркало.

Он посмотрел на меня, почувствовав тревогу, но пока не понимая, в чем дело. Через его плечо я видел, как Фрэнк и Сонни идут к нам, медленно продвигаясь вдоль длинной, мокрой от виски дубовой стойки и пытаясь выглядеть непринужденно, поскольку они проталкивались сквозь толпу окосевших южных джентльменов, которые стояли в проходе… Окинув взглядом зал, я увидел и других: Малыша, Зорро, Френчи, Бродягу Терри, Майлза Рубина, Дика Догерти, Фредди Факела… Они обложили нас, и я прикинул, что единственным выходом будет внезапно рвануть через клуб в ложу губернатора, находящуюся прямо у линии финиша и окруженную патрульными штата.

Они отреагируют на орду головорезов, рвущуюся сквозь толпу к ложе губернатора, именно так, как нам надо. Они готовы выбить все дерьмо из каждого, кто выглядит хоть немного странно, а затем произвести массовые аресты… Конечно, пострадает много невинных, и предвариловка тюрьмы округа Джефферсон будет кипеть в эту ночь от десятков обезумевших от пьянства типов голубых кровей, тоже арестованных в этом угаре. Их изобьют дубинками, а затем безо всякой на то причины потащат в автозаки…

Ну и что, черт возьми? Все это ужасно, но все-таки лучше, чем превратиться в этом баре в гамбургеры под ударами цепных кнутов Манкевича и Баргера…

В конце концов, я уже бывал в тюрьме округа Джефферсон и могу сказать, что это не худшее место — по крайней мере до тех пор, пока ваши нервы не расшатаются, а когда это произойдет, будет уже не так важно, в какой тюрьме вы находитесь. И вы будете чувствовать это всеми потрохами в темноте — или возвращаясь в душевую, где вас не видят охранники.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.