Июнь

Июнь

Калифорния: традиционная политика в полном смысле слова… «Винсент Черная тень» возвращается… Джаггернаут продолжает движение; войска Макговерна не напрягаются, так как опросы предсказывают убедительную победу… Последняя битва Хьюберта: жестокие нападки, отчаянные апелляции, странная история о полуночных деньгах из Вегаса… Бесплатное бухло и гадкие слухи в номере для прессы… Зловещий 11-часовой спад обнажает ахиллесову пяту Макговерна…

В своей стране родной

Я на чужбине, Я силу в теле чувствую и в мыслях,

Но власти нет и мощи у меня,

Я всюду победитель,

Но я всюду проигравший…

Займется только день —

Я всем желаю ночи доброй,

Как только я прильну к земле —

То страх, как черный червь, шевелится во мне —

Страх моего паденья.

Вниз.

В пучину.

Франсуа Вийон

У писателей, журналистов и других работников слова есть старое правило, которое гласит: «Если ты начинаешь воровать из собственных работ, значит, у тебя большие проблемы». И это похоже на правду.

Я очень устал постоянно писать о политике. Мой мозг кипит, как паровой котел, тело превращается в воск, мускулы одрябли, и на горизонте замаячила импотенция. Ногти у меня растут с фантастической скоростью, превращаясь в когти, и мои стандартного размера ножницы больше не справляются с ними, так что теперь я ношу с собой набор громадных кусачек и каждый вечер с приближением сумерек независимо от того, где нахожусь по ходу предвыборной гонки — в каком-нибудь городе, деревне или гостиничном номере, — сматываюсь, чтобы оттяпать очередные полсантиметра с каждого из десяти пальцев.

Люди, похоже, начинают что-то замечать, но к черту их. Я тоже начинаю замечать некоторые из их проблем. Наркотическая зависимость сейчас проявляется в открытую: некоторые удалбливаются транквилизаторами — «красными», квалюйдами, валиумом, — другие с пугающей регулярностью налегают на спид, бухло, «Маалокс» и прочие странные препараты. Президентская кампания 1972 года начинает все больше напоминать второй день пикника Ангелов ада на День труда.

А ведь мы только на полпути к финишу: впереди еще пять месяцев… Как только я закончу эту проклятую статью, мне придется со всех ног мчаться в Нью-Йорк на предварительные выборы 20 июня, а затем обратно в Вашингтон, чтобы забрать все свое барахло, упакованное для отправки домой в Колорадо… А после этого в Майами на съезд Демократической партии, который, судя по всему, станет одним из самых жестких и унизительных скотских действ нашего времени.

После Майами календарь обещает немного отдыха на политическом фронте — но не для меня: я должен вернуться в Калифорнию и снова гонять на этом проклятом «Винсенте Черная тень», который проходит испытания. Первоначальный план заключался в том, чтобы разобраться с этим зверем в нерабочее время в ходе освещения предварительных выборов в Калифорнии, однако тут наметились серьезные проблемы.

За десять дней до выборов — когда Макговерн настолько явно опережал соперников, что большинство журналистов искали способ уклониться от освещения последней недели — я поехал в Вентуру, город-спутник к северу от Лос-Анджелеса в долине Сан-Фернандо, чтобы забрать это наказание господне и использовать его для освещения оставшейся части предварительных выборов. Грег Джексон, корреспондент ABC, который раньше участвовал в гонках на мотоциклах, отправился вместе со мной. Наc обоих заинтересовала эта машина. Крис Банчи, редактор журнала Choppers, сказал, что она настолько стремительна и ужасна, что в сравнении с ней сверхскоростная «Хонда-750» выглядит безобидной игрушкой.

Это оказалось правдой. Я некоторое время поездил на заводской демонстрационной модели «хонды» — просто чтобы снова почувствовать себя серьезным дорожным гонщиком… И она оказалась просто отличной: очень быстрый, мощный, легко управляемый мотоцикл, с электростартером, который заводится буквально в одно касание. В целом весьма благородная машина, и я бы даже испытал соблазн купить ее, если бы не питал к «хондам» такого же отвращения на уровне кишок, какое руководство американского подразделения компании Honda испытывает к Rolling Stone. Им он не нравится. «Вы встречаете прекраснейших людей на “хондах”», — заявляют они, но, если верить письму от американской Honda менеджеру рекламного отдела Rolling Stone, все эти прекраснейшие люди на дух не переносят подобные журналы.

Что, возможно, даже к лучшему, потому что если вы благонадежный, счастливый, здоровый молодой республиканец, то в любом случае вам не захочется читать о таких вещах, как дурь, рок-музыка и политика. Вы предпочтете листать журнал Time, а на выходные совершать непринужденную прогулку на своей большой и быстрой «Хонде-750»… Ну, может быть, время от времени решитесь обставить «Спортстер» или «Триумф», но только так, для развлечения — ничего серьезного, потому что если вы начнете злоупотреблять такими вещами, то перестанете встречать на своем пути прекраснейших людей.

Господи! Я опять отклонился от темы и на этот раз с самого начала — вступление пошло лесом.

Что я могу сказать? На прошлой неделе я все завалил. Полный треш. Не успел в срок — ни статьи, ни оправданий… Кроме одного: да, я был жестоко и коварно обманут одним из главных пройдох в американской политике.

А именно Фрэнком Манкевичем. Этим подлым, помятым, вероломным маленьким ублюдком… Если бы я выставил свою кандидатуру на президентских выборах, то нанял бы Манкевича, чтобы он крутил прессой в мою пользу, но как журналист я бы не пролил ни единой слезинки, если бы в завтрашней газете прочитал, что девять бандитов поймали бедного Фрэнка в переулке возле Капитолия и отрезали ему оба больших пальца на ногах, так что теперь он не может сделать больше пяти-шести шагов, не потеряв равновесие.

Ужасное видение: Манкевичу звонят из Хьюстона и сообщают, что техасские делегаты вот-вот продадутся коалиции Хамфри — Уоллеса… Он бросает трубку и выползает из своего закутка в штаб-квартире «Макговерна в президенты», стукнувшись головой о дверной косяк и ухватившись за автомат с кока-колой, чтобы не упасть, а потом ползет в офис Рика Стернса, чтобы затребовать подробный компромат по сексуальной жизни и просроченным долгам на каждого члена делегации Техаса… Затем, пытаясь отдышаться, хватает ртом воздух от ужасного напряжения и, наконец, ползет обратно по коридору в свой закуток.

Очень трудно ходить прямо с отрезанными большими пальцами ног. Эффект такой же, как если оставить без киля парусник, — он станет крайне неустойчивым, будет безумно болтаться на волнах, и, для того чтобы поставить его в вертикальное положение, нужны будут балансиры… А единственный способ ходить прямо без больших пальцев ног — это использовать очень сложный механизм, когда к каждой руке крепятся пять или шесть выдвижных алюминиевых стержней, и человек движется вперед, как паук, а не как двуногое существо.

Нет, это, кажется, слишком жестоко. Резко и грубо. Я больше недели глушил в себе эти чувства, но всякий раз, как сажусь за пишущую машинку, они снова вскипают во мне. Так что, наверное, будет лучше — поскольку никак иначе не удастся это проскочить и перейти к следующей части статьи — дать волю своему раздражению и, так сказать, снять груз с души, кратко все объяснив.

И снова утро в центре Лос-Анджелеса. Рассвет повисает над городом в виде гадкой дымки. Рассеется ли она до полудня? Прорвется ли, в конце концов, сквозь нее солнце? Именно этот вопрос они будут задавать друг другу там, на террасе у бассейна под моим окном, последующие несколько часов. Я уже 18-й день живу в отеле «Уилшир Хайят Хаус» и успел хорошо познакомиться с тоскливыми буднями этого места.

Если не брать в расчет тот свинарник в Милуоки, это, возможно, худший отель в Америке. Конечно, «Шератон-Шредер» остается непревзойденным: пассивная некомпетентность — это одно, а агрессивная нацистская враждебность на корпоративном уровне — совсем другое. Единственное, что объединяет два эти отеля, — сеть «Шератон» избавилась от них: «Шредер» был продан местному магнату, а эта мрачная громада в итоге стала частью сети «Хайят Хаус».

Насколько я знаю, в «Шредере» не было никакого бассейна. Может быть, была большая яма с жиром или какой-то чан с дерьмом на крыше, но я никогда не видел там бассейна. Ходили слухи о садомазоколлекции в военном стиле в цокольном этаже, где, возможно, был глубокий бассейн с ледяной водой, куда окунали выживших, но я никогда не видел и этого своими глазами. В «Шредере» нельзя было иметь дело с управленческим персоналом, если от вас не разило тушеной квашеной капустой… И главная радость последних дней заключается в том, что мои воспоминания о жизни в «Шератон-Шредере» начинают, наконец, тускнеть. Единственная незаживающая рана, оставшаяся от тех дней, — это неприятности со взятой напрокат у IBM в Милуоки пишущей машинкой. Эту «Селектрик» стоимостью 600 долларов я перед отъездом оставил на ресепшене. Но, когда человек из IBM пришел за ней на следующее утро, выяснилось, что ее украли, и теперь они хотят, чтобы я расплатился за нее.

Верно. Очередной вклад в Тысячелетний рейх: «Мы будем маршировать по дороге из костей…» Том Пакстон написал об этом песню. И теперь я получаю из Милуоки суровые письма: «Герр дохтор Томпсон! Дер пишущий машинка, который ви арендовать фон унс, исчез! Унд ви муссен заплатить!»

Нет. Никогда, даже в аду. Потому что у меня есть квитанция о приеме этой пишущей машинки[82].

Но обо всем по порядку. Мы говорили о мотоциклах. Джексон и я застряли в Вентуре, возясь там с «Хондой-750» и экспериментальным прототипом нового «Винсента» — зверюги с двигателем в 1000 кубов, который оказался настолько быстрым, что я даже не успел испугаться, когда обнаружил, что подъезжаю к светофору на шоссе на скорости под 150 км/ч, а затем проскакиваю полперекрестка с обоими заблокированными колесными тормозами.

По-настоящему адский байк. Вторая передача разгоняется до 100 км/ч — крейсерская скорость для гонки по шоссе, третья — где-то до 150–160. Я никогда не переходил на четвертую, которая разгоняется до 190 или около того, — а ведь есть еще и пятая.

Максимальная скорость составляет порядка 225 км/ч, но на такой скорости в округе Лос-Анджелеса гонять на этом байке просто негде. Мне удалось доехать на нем обратно из Вентуры в отель в центре, где размещалась штаб-квартира Макговерна, оставаясь в основном на второй передаче, но от вибрации кости запястья у меня чуть не рассыпались, а от кипящего масла, летящего из трубки сапуна, правая нога была совершенно черной. Позже, когда я хотел еще раз устроить тест-драйв, отдачей от кикстартера мне чуть не сломало ногу. После этого я два дня хромал с кровавым синяком размером с мяч для игры в гольф на своде стопы.

Затем на неделе я снова попытался испытать ублюдка, но он опрокинулся на скате, ведущем на Голливудское шоссе, и я чуть не сломал себе руку, когда вспылил и в ярости со всего размаха треснул по бензобаку. После этого я плюнул и оставил его на парковке отеля, где он простоял много дней с наклейкой «Макговерна в президенты» на руле.

Джордж никогда не упоминал ни о чем таком, но я сказал Гэри Харту, что сенатор мог бы взять эту машину для тест-драйва и сфотографироваться с ней для национальной прессы. Реакция была почти такой же, как и со стороны Манкевича во Флориде, когда я предположил, что Макговерн мог бы набрать миллион или около того голосов, пригласив фотографов из новостных агентств выйти и поснимать его околачивающимся на пляже с банкой пива в руке и одетым в мою футболку с «Грэйтфул Дэд».

Оглядываясь назад, я думаю, что именно тогда мои отношения с Манкевичем начали портиться. За 24 часа до этого я появился на пороге его дома в Вашингтоне с тем выражением на лице, которое Джон Прайн называет «несанкционированной улыбкой», и на следующее утро после этого визита он оказался рядом со мной в самолете, летящем во Флориду, и вынужден был выслушивать какие-то безумные речи о том, что его выдвиженец должен совершить политическое самоубийство, представ перед журналистами кандидатом от пляжных бомжей, чудаков и бухариков.

Цитата из Вийона, открывающая эту главу, была заимствована из книги о мотоциклетных бандах, которую я написал несколько лет назад, и в то время это казалось очень удачным ходом — обратиться к прошлому и к французской поэзии, чтобы напомнить, что в чувстве обреченной отчужденности на родной земле нет ничего нового.

Но зачем использовать ту же цитату, чтобы предварить еще одну из этих бессвязных саг об американской политике 1972 года? О предварительных выборах демократической партии в Калифорнии? О кампании Макговерна?

На то должна быть причина. И она, конечно, есть, но я сомневаюсь, что могу объяснить ее прямо сейчас. Все, что я могу сказать с уверенностью, — это то, что я вошел в комнату и долго смотрел на пишущую машинку, зная, что я только что провел 17 дней и потратил 2000 долларов в Калифорнии, сводя воедино этот 15-килограммовый груз заметок, кассетных записей, вырезок, агитационных материалов и т. д. А также зная, что где-то в одном из этих чертовых ящиков стола валяется контракт, в котором записано, что я должен немедленно наваять длинную статью обо всем, что там произошло.

Доколе, о господи, доколе? Чем же это закончится?

Все, что я когда-либо хотел получить от этой изнурительной кампании, — это достаточно денег, чтобы убраться из страны и жить в течение года или двух при полном отсутствии соседей в мирной нищете в доме с просторной террасой, глядя на пустынный белый пляж и здоровенный коралловый риф в нескольких сотнях метров от меня, омываемый прибоем.

Один книжный рецензент, чье имя я забыл, недавно назвал меня «порочным мизантропом»… Или, может быть, он сказал «циничный мизантроп»… Но в любом случае он (или она) был прав; и довела меня до этого политика. Все неправильное, циничное и порочное, что есть во мне сегодня, зародилось в тот недобрый час в сентябре 1969-го, когда я решил принять активное участие в политическом процессе…

Но это уже совсем другая история. Что беспокоит меня сейчас помимо все еще не написанной саги о предварительных выборах в Калифорнии — это высокая вероятность того, что я слишком втянулся в политику и поэтому уже не могу думать о той большой открытой террасе над пляжем, кроме как в контексте назначения меня губернатором Американского Самоа.

Я зарился на этот пост не один год. Какое-то время это было моей единственной целью. Я преследовал ее неотступно, и в какой-то момент, то ли в 1964-м, то ли в 1965-м, все, казалось, было в моих руках. Ларри О’Брайен, нынешний председатель Демократической партии, был в то время тем самым человеком, который отвечает за подобные назначения, и он дал мне все основания считать, что мое желание вот-вот исполнится. Я жил в «Холидей Инн» в городе Пьер, Южная Дакота, когда пришли хорошие новости. Это случилось, как сейчас помню, в среду: на мое имя поступила телеграмма. Менеджер отеля был в восторге: он немедленно вызвал такси и отправил меня в центральный магазин, где я купил шесть белых синтетических костюмов, расплатившись картой Sinclair Oil, которая впоследствии была аннулирована и доставила мне много неприятностей.

Я так и не узнал всех подробностей, но в конце концов — после неприятного обмена любезностями — стало ясно, что О’Брайен со мной погорячился. Как выяснилось, на самом деле он никогда и не собирался делать меня губернатором Американского Самоа, и когда я наконец это понял, то очень огорчился, и это окончательно изменило всю мою жизнь.

Как и Джордж Метески — «безумный бомбист», который 15 лет терроризировал Нью-Йорк, чтобы поквитаться с Con Edison[83] за завышение цен по его счетам за свет и, наконец, за отключение ему электричества, — я изменил свой образ жизни и направил всю энергию на реализацию долгосрочного плана мести О’Брайену и Демократической партии. Вместо того чтобы поступить на государственную службу в южной части Тихого океана, я бежал из Пьера на подержанном «рэмблере» и отправился в Сан-Франциско, где спутался с Ангелами ада и решил стать писателем, а не дипломатом.

Несколько лет спустя я переехал в Колорадо и попытался начать жить спокойно. Но я никогда не забывал О’Брайена. Живя в одиночестве среди Скалистых гор, я таил жажду мести, ничего никому не говоря, пока вдруг летом 1969-го у меня не появилась возможность поквитаться с Демократической партией в Аспене.

На это ушло около 15 месяцев, и к тому времени, как дело было сделано, я вновь безнадежно подсел на политику возмездия. Следующие шаги должны были быть сделаны на общегосударственном уровне. О’Брайен был снова на коне в Вашингтоне, командуя набором сотрудников в «Уотергейт»[84] и готовясь без реального кандидата и с долгом в 9 млн долларов, оставшимся с 1968-го, бросить партию в безнадежную битву с Никсоном — битву, которая не только унизила бы кандидата («человека из штата Мэн», как они говорили), но и уничтожила бы партию, погрузив ее в состояние финансового и идеологического банкротства, от которого она никогда не оправится.

«Замечательно, — подумал я. — Мне даже не придется ничего делать. Просто наблюдать и обо всем этом написать».

Это было полгода назад. Но сейчас все по-другому — и в странном спокойствии первых нескольких дней после подсчета голосов в Калифорнии я начинаю понимать, что Джордж Макговерн превратил в омлет мои тщательно продуманные планы, а заодно планы всех остальных, кроме собственных, и что, вполне вероятно, мне в ноябре этого года придется тащиться в кабинку для голосования и отдавать свой голос за кандидата в президенты от Демократической партии. Партии О’Брайена. Той самой банды коррумпированных ублюдков, которые кинули меня на шесть белых синтетических костюмов восемь лет назад в Южной Дакоте, преследовали по улицам Чикаго с дубинками и слезоточивым газом в августе 1968-го, заставили меня выбирать между пятилетней отсидкой в тюрьме или пожертвованием 20 процентов моего дохода на оплату напалмовых бомб, сбрасываемых на людей, никогда и ничем мне не угрожавших, и сажали моих друзей в тюрьму за отказ сражаться на необъявленной войне в Азии, против которой теперь выступает даже мэр Дейли…

Однако осторожно, осторожно: этот шаг уже сделан, и нет смысла снова отклоняться от темы. Кроме того, в настоящее время войну ведут республиканцы, а демократы против нее… Или, по крайней мере, некоторые из них против нее, в том числе такие новообращенные, как Эд Маски и Хьюберт Хамфри. Но надо отметить, что единственный демократ, переживший этот адский шестимесячный прогон сквозь строй президентской предвыборной гонки, является также единственным из всех, кто начал кампанию в качестве подлинного антивоенного кандидата.

Полгода назад пресса и опросы списали Джорджа Макговерна со счетов как «кандидата одного вопроса». И в известной степени они были правы. С тех пор он несколько расширил спектр тем, но война во Вьетнаме — по-прежнему единственная проблема в запутанном арсенале Макговерна, которую он никогда не должен объяснять, защищать или изменять. Все, что он должен делать, — это начать говорить о Вьетнаме, и толпа встречает его восторженным гулом и аплодисментами.

Для «кандидата одного вопроса» Макговерн весьма преуспел. Четыре года назад Джин Маккарти тоже был «кандидатом одного вопроса» — того же самого вопроса, на котором бедный Макговерн застрял сегодня, и если бы Маккарти каким-то образом удалось собрать такую же политическую организацию, которой Макговерн управляет сейчас, он был бы действующим президентом и кампания-1972 приняла бы совсем другой оборот.

Джин Покорни, один из ключевых сотрудников штаба Макговерна, который также работал на Маккарти в 1968-м, описывает разницу между этими двумя кампаниями как «разницу между организацией и хэппенингом»… И это, вероятно, справедливо, однако «хэппенинг» сбросил со своего поста президента от демократов и сделал Маккарти фаворитом на всем пути до Калифорнии, где он проиграл Роберту Кеннеди всего три процента. Они все еще считали голоса, когда Серхан Серхан всадил пулю в голову Кеннеди.

А что, если бы Маккарти выиграл Калифорнию? Отправился бы Серхан за ним, вместо Кеннеди? Как Арти Бремер, который какое-то время преследовал Никсона, а затем переключился на Уоллеса? Убийц, как и политиков и журналистов, не привлекают неудачники.

Странные мысли… Все это, без сомнения, надо обдумать получше, когда у меня будет больше времени. Стоит ли особняк губернатора в Американском Самоа на скале над пляжем? Есть ли там просторная веранда? Вскоре мне придется поговорить с Манкевичем об этом. Я не особенно рассчитываю на него, но, возможно, мы сможем что-нибудь придумать, если будем решать этот вопрос по телефону.

С некоторыми людьми проще иметь дело на расстоянии, и Фрэнк — один из них. Вся его манера меняется, когда вы противостоите ему лицом к лицу. Очень похоже на «общение» с ящерицей-ядозубом, которая только притворяется, что спит, когда вы подходите к ней, но стоит вам переступить мысленно очерченную ею границу радиусом чуть меньше двух метров вокруг нее, как она срывается с места, отскакивает и занимает новую позицию, не сводя с вас ленивого немигающего взгляда и, по-видимому, пытаясь определить, нужно ли резко рвануть вперед и вонзить клыки в вашу плоть или лучше просто посидеть и подождать, пока вы двинетесь дальше.

Именно так Манкевич и повел себя, когда я столкнулся с ним около полуночи за неделю или около того до дня выборов в коридоре у номера для прессы Макговерна в отеле «Уилшир Хайят Хаус» и спросил, может ли он помочь мне уточнить некоторые детали истории, которую я только что услышал в забегаловке со стриптизом на бульваре Ла Сиенега, которая называлась «Клуб неудачников». Очень странная история о Хьюберте Хамфри, который держит на близлежащей взлетно-посадочной полосе частный самолет, готовый в любой момент взлететь, чтобы отправиться в Лас-Вегас и вернуться в ту же ночь с большой сумкой наличных, которые затем будут быстро доставлены в штаб-квартиру Хамфри в «Беверли Хилтон» и использованы для финансирования агрессивной атаки СМИ на Макговерна в последние дни кампании.

* * *

История попала ко мне по меньшей мере из вторых рук, но источник выглядел надежным, и мне не терпелось узнать больше… Однако не было никакого смысла звонить по такому вопросу Хамфри, так что я немного подумал и решил — по причинам, которые лучше сейчас не объяснять, — что только два человека могут что-то знать о такой странной истории — Манкевич и Дик Так.

Но, сделав дюжину телефонных звонков, я так и не нашел ни одного из них и поэтому отправился в пресс-центр, чтобы заполучить бесплатную выпивку и проверить доску объявлений в ожидании какого-нибудь сообщения от Тима Крауса, ушедшего около шести часов назад купить бутылку шнапса и продолжить свое исследование на тему «Как пресса освещает кампанию». Его проект уже вызвал очень острую реакцию среди объектов его исследования, и теперь он отправился упиваться немецким виски с кучей народа, который считал, что он собирается высмеять его на страницах журнала.

Номер для прессы был переполнен — примерно два десятка высокопоставленных журналистов, каждый из которых носил маленькие опознавательные жетоны яйцевидной формы, выданные Секретной службой: Лео Соваж / La Figaro, Джек Перкинс / NBC, Р. У. Эппл / N. Y. Times… Кампания Макговерна в Калифорнии стала по-настоящему крупным медиасобытием. Никакого больше освещения «вторым номером». Макговерн внезапно оказался фаворитом, возможно, следующим президентом, и почти все номера отеля были заполнены либо его сотрудниками, либо работниками средств массовой информации… В люксе для прессы было 12 новых пишущих машинок, 10 телефонов, четыре цветных телевизора, хорошо укомплектованный бесплатный бар и даже проклятый моджо-провод[85].

Сплетни, ходившие тем вечером в номере для прессы, были изощреннее, чем обычно: Гэри Харт как руководитель кампании Макговерна — на грани увольнения, и его должен заменить Фред Даттон… Сестра Хамфри только что была арестована в Сан-Диего из-за долгов кампании Хьюберта… Маски предложил поддержать Макговерна, если Джордж согласится взять на себя 800 000 долларов его (Маски) долга по кампании… Но Крауса нигде не было видно. Я потолкался там какое-то время, пытаясь по крупицам собрать воедино несколько ужасающих необоснованных слухов о «крупных политиках, готовящихся подмять под себя всю кампанию Макговерна»… У нескольких человек были ошметки этой истории, но и только… Так что я убрался оттуда и пошел вниз в свой номер, чтобы поработать.

Именно тогда я и столкнулся с Манкевичем, который снимал прикрепленные кнопками сообщения с доски объявлений за дверью.

— У меня есть для тебя очень странная история, — сказал я.

Он посмотрел на меня с опаской.

— Что такое?

— Иди сюда, — сказал я, жестом пригласив его проследовать за мной по коридору в тихое место…

Тогда-то я и рассказал ему, что слышал о полуночном авиакурьере Хамфри в Лас-Вегас. Манкевич уставился на ковер, не выглядя особенно заинтересованным, но, когда я закончил, взглянул на меня и спросил:

— Где ты это услышал?

Я пожал плечами, чувствуя в его вопросе определенный интерес.

— Ну, я разговаривал кое с кем в месте под названием «Неудачники» и…

— С Кирби? — рявкнул он.

— Нет, — ответил я. — Я пошел туда искать его, но его там не оказалось.

Это было правдой. Ранее в тот день Кирби Джонс, пресс-секретарь Макговерна, сказал мне, что собирается попозже зайти в «Клуб неудачников», потому что его очень рекомендовал Уоррен Битти… Но когда я явился туда около полуночи, там его не оказалось.

Манкевич не был удовлетворен.

— Кто там был? — спросил он. — Кто-то из наших людей?

— Никого из тех, кого ты знаешь, — сказал я. — Но как насчет этой истории с Хамфри? Что ты можешь рассказать мне об этом?

— Ничего, — сказал он, оглянувшись через плечо при взрыве воплей в номере для прессы, а затем спросил: — Когда у тебя выходит следующий выпуск?

— В четверг.

— Перед выборами?

— Да, и до сих пор у меня нет ничего, о чем стоило бы написать, но эта история выглядит любопытной.

Он кивнул, снова уставившись в пол, потом покачал головой.

— Слушай, — сказал он. — Ты можешь доставить нам много неприятностей, напечатав такую историю. Они узнают, откуда она пришла, и тогда сразу же раскроют нашего человека.

— Какого человека?

Он уставился на меня, слегка улыбаясь.

В этот момент ситуация становится скользкой и нехорошей, но суть дела проста: совершенно случайно я наткнулся на откровенную шпионскую историю византийского толка. В ней не было ничего актуального или особо заслуживающего освещения в печати, но, когда каждые две недели подходит срок сдачи работы, много думать о сенсационных новостях и информационных поводах уже не приходится. Вот если бы Манкевич сломался и в ту же ночь признался мне, что на самом деле он агент красного Китая и что у Макговерна нет пульса, тогда я не знал бы, как справиться с этим, и напряженные попытки держать такие гнусные новости при себе в течение следующих четырех дней, пока Rolling Stone не отправится в печать, почти наверняка привели бы к тому, что я заперся бы в своем гостиничном номере с восемью литрами вискаря и всем ибогаином, который мне удалось бы добыть.

Так что этот странный рассказ о Хамфри и Вегасе по моим меркам не особенно заслуживал освещения в печати. Его единственным достоинством было то, что он резко контрастировал с безумной скучищей кампании. Важно или нет, но в этом было нечто совсем другое: полуночные рейсы в Лас-Вегас; деньги мафии от доходов казино, направляемые на оплату телевизионных рекламных роликов Хьюберта; шпионы, оперативники, контрразведчики; загадочные телефонные звонки из телефонных будок аэропорта… Вся эта темная сторона большой политики. Бесполезная история, но явно лучше, чем перспектива снова сесть в этот проклятый автобус для прессы и тащиться на нем в какой-то торговый центр в Гардене, чтобы смотреть, как Макговерн в течение двух часов пожимает руки пораженным актиномикозом домохозяйкам…

* * *

К сожалению, об этой истории, которую я назвал «U-13»[86], я знал только в общих чертах, но мне удалось убедить Манкевича в том, что я могу оказаться настолько безответственным, чтобы пойти дальше и попробовать написать об этом. Все, что мне было известно — или я думал, что известно, — то, что кто-то очень близкий к верхушке штаба Хамфри тайно подготовил ночной перелет в Лас-Вегас, чтобы забрать у неустановленных лиц большую сумму денег предположительно нехорошего происхождения, и что эти деньги будут использованы сотрудниками Хамфри для финансирования еще одного 11-часового блицкрига Хьюберта на самом финише.

Даже тогда, за неделю до голосования, считалось, что он отстает от Макговерна на десять пунктов или даже больше, и так как среднесуточные расходы на СМИ для каждого кандидата на предварительных выборах в Калифорнии составляли примерно 30 000 долларов в день, Хамфри нужна была по меньшей мере вдвое большая сумма, чтобы заплатить за поток компромата, с помощью которого он мог бы преодолеть такое отставание. Не меньше, чем оперативно выданные полмиллиона долларов.

Люди в Вегасе, по-видимому, готовы были раскошелиться, потому что самолет был уже зафрахтован и готов к взлету, когда в штаб-квартире Макговерна узнали об этом от их высокопоставленного шпиона в штабе Хамфри. Его личность остается загадкой — в общественных изданиях по крайней мере, — но те немногие люди, которые знают о нем, говорят, что он оказывал неоценимые услуги в течение многих месяцев.

Его задачей в этой истории «U-13» было просто позвонить в штаб Макговерна и рассказать о самолете в Вегас. На тот момент мой источник, получивший эту историю из вторых или третьих рук, не был уверен в том, что же произошло дальше. Согласно сюжету, два оперативника Макговерна немедленно организовали постоянное наблюдение за самолетом в течение следующих 72 часов, а кто-то из штаб-квартиры Макговерна позвонил Хамфри и предупредил, что им известно о его намерениях.

В любом случае самолет так никогда и не взлетел, и не было никаких доказательств того, что в последний момент Хьюберт получил деньги из Лас-Вегаса или из какого-либо другого места.

В этом и заключалась история «U-13», во всяком случае, то, что я сумел выяснить без помощи кого-либо, кто был в курсе подробностей, — и Манкевич, наконец, согласился (настаивая, однако, на том, что сам он ничего не знает) познакомить меня с кем-то, кто рассказал бы мне все, если я не пущу это в печать до дня выборов и придержу до следующего выпуска.

— Позвони Майлзу Рубину, — сказал он, — и скажи ему, что я попросил тебя расспросить его об этом. Он введет тебя в курс дела.

— Прекрасно, — ответил я.

В любом случае у меня не было необходимости слишком спешно раскручивать эту историю. Так что я оставил ее на несколько дней, пропустив срок сдачи статьи для этого выпуска… А в среду начал пытаться выловить Майлза Рубина, одного из топ-менеджеров калифорнийского штаба Макговерна. Все, что я знал о Рубине, прежде чем позвонил ему, — это то, что несколько дней назад он выгнал корреспондента Washington Post Дэвида Бродера из своего офиса, потому что тот задавал слишком много вопросов. Причем меньше чем за сутки до этого инцидента Бродер появился на телеэкране у Рубина в качестве одного из трех интервьюеров на первых дебатах Хамфри / Макговерна.

Мой собственный опыт общения с Рубином оказался ненамного удачнее. В пятницу я наконец дозвонился до него и объяснил, что Манкевич велел мне связаться с ним и узнать подробности этой истории «U-13». Я начал говорить, что мы могли бы встретиться и выпить по паре пива попозже в этот день и он мог бы…

— Вы что, шутите? — прервал он меня. — Это именно та история, которую вы никогда не услышите.

— Что?

— Нет смысла даже говорить об этом, — отрезал он.

А затем разразился трехминутной речью о фантастической честности и порядочности, характеризующей кампанию Макговерна сверху донизу, и почему же так получается, что люди, подобные мне, не желают писать о правде, порядочности и честности, а окольными путями собирают какие-то жалкие сплетни, которые в любом случае не важны и не интересны!

— Господи боже! — пробормотал я.

Зачем спорить? Стараться добиться от Рубина чего-то, кроме напыщенной чуши и бреда, напоминает попытку украсть мясо у акулы-молота.

— Спасибо, — сказал я и повесил трубку.

* * *

Тем же вечером я нашел Манкевича в номере для прессы и рассказал ему, что произошло.

По его словам, он ничего не понимал. Но он будет говорить с Майлзом завтра и выправит ситуацию.

Я не был столь оптимистичен и к тому времени уже начал соглашаться с тем, что история «U-13» не стоит усилий. В конце концов, настоящей «большой историей» в Калифорнии было то, что Макговерн вот-вот застолбит за собой выдвижение в первом туре на съезде в Майами, а Хьюберта Хамфри собираются так растоптать на избирательных участках, что ему, возможно, придется покидать штат в резиновом мешке.

В следующий раз я увидел Манкевича в вечер перед выборами, и он казался очень напряженным — больше обычного похожим на ящерицу-ядозуба… Когда я начал спрашивать его о Рубине, он принялся ОЧЕНЬ ГРОМКО высмеивать эту историю, поэтому я решил, что пора забыть о ней.

Несколько дней спустя я узнал причину нервного состояния Фрэнка тем вечером. Явное превосходство Макговерна над Хамфри, больше недели колебавшееся между 14 и 20 процентными пунктами, в последние дни кампании необъяснимо сошло на нет. К вечеру выборов оно сократилось до пяти пунктов, а, возможно, стало и еще меньше.

Все это держалось руководством штаба Макговерна в строжайшем секрете. Любая утечка в прессу могла привести к катастрофическим заголовкам во вторник утром — в день выборов… МАКГОВЕРН ЗАКОЛЕБАЛСЯ; ХАМФРИ СОКРАТИЛ РАЗРЫВ ДО МИНИМУМА… Такой заголовок в Los Angeles Times или в San Francisco Chronicle мог развернуть ситуацию в пользу Хамфри, в последнюю минуту спровоцировав явку «симпатизирующих аутсайдеру», и сподвигнуть полевых работников Хьюберта утроить усилия, чтобы убедить избирателей пойти на голосование.

Но мрачные слухи никуда не просочились, и к полудню вторника по лагерю Макговерна прокатилась почти осязаемая волна облегчения. Разрыв, судя по всему, держался на уровне примерно пяти процентов.

Самым хладнокровным человеком во всем окружении Макговерна во вторник был он сам — после того как провел весь понедельник в самолетах, перемещаясь из одной критической ситуации в другую. В понедельник утром он прилетел в Сан-Диего на крупный митинг; затем отправился в Нью-Мексико на другой митинг накануне предварительных выборов (которые выиграл на следующий день вместе с Нью-Джерси и Южной Дакотой)… И наконец, в понедельник вечером прибыл в Хьюстон для краткого незапланированного появления на Национальной конференции губернаторов, на которой, по слухам, пытались состряпать движение «Остановите Макговерна!».

Разрешив кризис в Хьюстоне, он поспал несколько часов, прежде чем помчаться обратно в Лос-Анджелес решать очередной срочный вопрос: его 22-летняя дочь родила недоношенного ребенка, и первые новости из больницы намекали на серьезные осложнения.

Но к полудню кризис миновал, и вскоре он прибыл со своей преторианской гвардией из восьми агентов Секретной службы в дом Макса Палевски в Бель Эйр, где сразу же переоделся в плавки и нырнул в бассейн. День был хмурым и прохладным, никакого намека на солнце, и никто из других гостей не был расположен поплавать.

По целому ряду причин — в первую очередь потому, что моя жена находилась среди гостей в том доме в те выходные — я тоже был там, когда прибыл Макговерн. Таким образом, мы смогли немного поговорить, в основном о возможности того, что либо Маски, либо Хамфри выйдет из гонки и объединит свои силы с Джорджем, если цена окажется подходящей… Позже мне пришло в голову, что это был первый раз, когда он увидел меня без пивной банки в руке, не бормочущим, как умалишенный, о движении «Власть фриков», о ставках на выборы или о чем-то еще в таком духе… Но он был достаточно любезен, чтобы ни о чем таком не упоминать.

Это был очень расслабленный день. Единственный напряженный момент нарисовался, когда я заметил какого-то низенького мужчину с явно хищным выражением лица, который стоял в сторонке и сердито взирал на белый телефон, как будто собирался вырвать его с корнем, если тот не зазвонит в течение 10 секунд и ему не скажут все, что он хочет знать.

— Кто это, черт возьми? — спросил я, указывая на него через бассейн.

— Это Майлз Рубин, — ответил кто-то.

— Господи! — сказал я. — Я должен был догадаться.

Спустя несколько мгновений мое любопытство взяло верх, и я подошел к Рубину и представился. «Насколько я знаю, вас собираются сделать ответственным за общение с прессой после Майами», — сказал я, когда мы пожали друг другу руки.

Он ответил что-то, чего я не понял, и заспешил прочь. На мгновение я испытал сильное желание позвать его обратно и спросить, можно ли пощупать ему пульс. Но прошла минута, и вместо этого я прыгнул в бассейн[87].

Оставшаяся часть дня прошла в хаосе, пьянстве и своего рода истерической усталости, наступающей, когда тратишь слишком много времени, носясь из одного места в другое, и постоянно находишься в толпе. Макговерн выиграл предварительные выборы Демократической партии с отрывом ровно в пять процентов — 45 против 40, — а Никсон вырвался из засады в избирательной гонке Великой старой партии, разгромив Эшбрука с результатом 87 к 13.

Она, знаете ли, собиралась стать актрисой,

И я собирался научиться летать.

Она унеслась на поиски огней рампы,

А я унесся на поиски неба.

Из песни «Такси» Гарри Чапина

Странная идея Джорджа Макговерна избраться на пост президента по билету Демократической партии, станцевав джигу на ее трупе, внезапно начинает выглядеть очень здравомыслящей и весьма реалистичной. Последние пять или шесть дней кампанию Макговерна в Калифорнии от рассвета до полуночи освещали 15–20 съемочных групп, от 75 до 100 фотографов и приблизительно от 50 до 200 выстроившихся в очередь представителей прессы.

Толпа СМИ набросилась на Макговерна, как рой диких пчел, и в ней не было никого, кто бы сомневался, что он/она освещает кампанию победителя. Возле бассейна в «Уилшир Хайят Хаусе» ощущение неизбежной победы было настолько же явственным и всепроникающим, насколько явственны были мрак и отчаяние в штабе Хьюберта Хамфри примерно в 16 км к западу в гораздо более шикарном и модном «Беверли Хилтоне».

В пресс-номере Макговерна журналисты-знаменитости играли в стад-покер — шесть или восемь человек в одних рубашках и галстуках с ослабленными узлами расселись вокруг длинного белого стола, накрытого суконной скатертью, с кучей долларовых купюр в центре. Примерно в метре позади стула Тома Уикера, сидевшего на дальнем конце стола, находился бар. На другой стороне комнаты, слева от Уикера, стояло еще три длинных белых стола с четырьмя одинаковыми большими пишущими машинками на каждом из них и стопками белой бумаги стандартного размера, аккуратно сложенными рядом с каждой машинкой. Справа от Уикера располагался удобный диван и гигантский настенный 24-дюймовый цветной телевизор «Моторола» с таким большим экраном, что голова Дика Каветта была размером почти что с голову Уикера, но звук был выключен, да и никто за покерным столом в любом случае не смотрел в ту сторону. На экране почти все время был Морт Саль со своим бесконечным, на грани истерики, монологом об ораве политиков, в которых он не видел особого смысла — Маски, Хамфри, Макговерн, — и о двух других — Ширли Чисхолм и бывшем окружном прокуроре Нового Орлеана Джиме Гаррисоне, — которые ему нравились.

Я знал это, потому что только что поднялся по лестнице черного хода из своего номера этажом ниже, чтобы взять немного писчей бумаги, а до этого смотрел шоу Каветта по собственному 21-дюймовому цветному телевизору «Моторола».

Я на мгновение остановился в дверях, затем обошел покерный стол, направляясь к ближайшей стопке бумаги. «Упадок и загнивание… — пробормотал я. — Рано или поздно все должно было прийти к этому».

Кирби Джонс поднял глаза и улыбнулся.

— О чем ты скулишь на этот раз, Хантер? Почему ты все время недоволен?

— Не бери в голову, — сказал я. — Просто ты должен мне 20 долларов, и я хочу получить их прямо сейчас.

— Что? — он выглядел изумленным. — Двадцать долларов — за что?

Я торжественно кивнул.

— Я знал, что ты попытаешься увильнуть от выплаты долга. Не говори мне, что не помнишь эту ставку.

— Какую ставку?

— Ту, которую мы заключили на поезде в Небраске, — сказал я. — Ты сказал, что Уоллес не получит больше 300 делегатов… Но у него уже есть 317, и я хочу получить свои деньги.

Он покачал головой.

— Кто сказал, что они у него есть? Ты cнова читал New York Times?

Он усмехнулся и посмотрел на Уикера, который сдавал карты.

— Давай дождемся съезда, Хантер, тогда все может быть по-другому.

— Ты свинья, — пробормотал я, направляясь к двери с бумагой. — Я много раз слышал о том, что кампания Макговерна в конце концов станет бесчестной, но до сих пор никогда в это не верил.

Он засмеялся и снова переключился на игру.

— Все ставки выплачиваются в Майами, Хантер. Когда мы будем подсчитывать шарики.

Я печально покачал головой и вышел из комнаты. «Господи, — думал я, — эти ублюдки выходят из-под контроля. До “дня икс” в Калифорнии осталась еще неделя, а пресс-люкс Макговерна уже выглядит как в День Джефферсона — Джексона»[88]. Я оглянулся на толпу за столом и понял, что никого из них не было в Нью-Гэмпшире. Это была совершенно другая толпа. Первые несколько недель кампании в Нью-Гэмпшире разительно отличались от происходящего теперь в Калифорнии. Трудно было поверить, что это все та же кампания. Разница между действиями лоснящегося фаворита в Лос-Анджелесе и спартанской операцией аутсайдера в Манчестере была столь разительной, что ее невозможно было осмыслить[89].

Четыре месяца назад в морозный серый день в Нью-Гэмпшире автобус для прессы Макговерна въехал на пустую стоянку мотеля на окраине Портсмута. Было около половины четвертого дня, и у нас оставался примерно час до того, как сенатор прибудет самолетом из Вашингтона и сопроводит нас в центр города для тусовки с рукопожатиями на рыбоводном заводе Бута.

Бар был закрыт, но одно из доверенных лиц Макговерна устроило своего рода шведский стол для прессы с пивом и сэндвичами с мясом в зале рядом с ресепшеном… Так что мы, все шестеро, вылезли из автобуса, который фактически был старым трехместным аэропортовским лимузином, и я пошел внутрь убивать время.

Из шести пассажиров пресс-автобуса трое были местными волонтерами Макговерна. Остальными тремя были Хэм Дэвис из Providence Journal, Тим Краус из бостонского бюро Rolling Stone и я. Еще два представителя СМИ уже находились внутри: Дон Брукнер из Los Angeles Times и Мишель Кларк с CBS[90].

Кроме того, там оказался Дик Догерти, который только что покинул свою должность шефа бюро L. A. Times в Нью-Йорке, чтобы стать пресс-секретарем Джорджа Макговерна, его спичрайтером, главным устроителем, доверенным лицом и вообще универсальным специалистом. Догерти и Брукнер сидели отдельно от других за угловым столиком, когда все остальные ворвались в зал и принялись наполнять тарелки: оливки, морковь, стебли сельдерея, салями, яйца вкрутую… Но, когда я попросил пива, среднего возраста официантка, которая также была сотрудницей ресепшена, сказала, что пиво «не было включено» в «договоренность с устроителями» и что если я хочу чего-то такого, то должен заплатить наличными.

— Прекрасно, — сказал я. — Принесите три будвайзера.

Она кивнула.

— И три кружки?

— Нет, одну.

Она заколебалась, потом записала заказ и неуклюже зашагала туда, где, вероятно, хранилось пиво. Я отнес свою тарелку на пустой столик и сел поесть и почитать местные газеты… Но там не оказалось соли и перца, поэтому я вернулся к шведскому столу поискать их и налетел на какого-то типа в желто-коричневом габардиновом костюме, который спокойно нагружал свою тарелку морковью и салями.

— Извините, — сказал я.

— Простите меня, — ответил он.

Я пожал плечами и вернулся к своему столику с солью и перцем. Шум в зале исходил только из угла L. A. Times. Все остальные либо читали, либо ели, либо делали то и другое одновременно. Единственным, кто не сидел, был тот тип в костюме. Он все еще возился с едой у шведского стола, стоя спиной к залу…

Было в нем что-то знакомое. Ничего особенного, но достаточно, чтобы заставить меня оторваться от газеты: подсознательная вспышка какого-то узнавания, а может, просто журналистское любопытство, которое постепенно входит в привычку, когда вы дрейфуете в сумраке какой-то истории без видимого смысла или четкого тематического стержня. Я приехал в Нью-Гэмпшир, чтобы написать большую статью о кампании Макговерна, но за 12 часов, проведенных в Манчестере, не увидел ничего, подтверждающего, что нечто подобное действительно существует, и начал задумываться, на хрена я вообще собрался писать об этом.

В комнате не было никаких признаков общения. Люди из прессы, как обычно, собирались изо всех сил игнорировать существование друг друга. Хэм Дэвис задумчиво склонился над New York Times, Краус перетряхивал содержимое рюкзака, Мишель Кларк разглядывала свои ногти, Брукнер и Догерти обменивались шутками про Сэма Йорти… А человек в желто-коричневом костюме все еще переминался с ноги на ногу у шведского стола, полностью поглощенный изучением моркови…

«Господи боже! — вдруг подумал я. — Это же кандидат! Эта согнутая фигура там, у стола с едой, — это же Джордж Макговерн!»

Но где же его окружение? И почему никто до сих пор не заметил его? На самом ли деле он один?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.