Десяток несогласных совершают поворот в политике

Десяток несогласных совершают поворот в политике

Сержант Рой Гейтс, военный рекрутер в Майами-Бич, посмотрел из окна своего офиса на плакат: «Приглашаем неделегатов».

Это могло стать одной из самых удачных вербовок в ряды вооруженных сил, потому что за время съезда Гейтс убедил 13 неделегатов поступить на службу в армию.

Однако девять кандидатов не смогли пройти армейские тесты на интеллект.

«Меня удивил низкий уровень их образования — он у них на уровне восьмого класса, а они хотят изменить мир, — сказал Гейтс. — Они заявили, что не хотят идти вместе с отпетыми радикалами. Удивительно, насколько разных типов можно тут встретить».

Мiami News, пятница, 25 августа

Во вторник днем моя машина исчезла. Я оставил ее на улице перед отелем и пошел взять свои купальные плавки, а когда вернулся, ее уже и след простыл.

«Ну и черт с ней, — подумал я, — пришло время убираться из Майами».

Я вернулся в номер и сел, чтобы подумать, спиной к пишущей машинке и лицом к окну, за которым виднелись большие океанские яхты и роскошные плавучие дома, стоящие у причалов острова Индиан Крик. На прошлой неделе там все кишело людьми, устраивались коктейльные вечеринки. Каждый раз, когда вестибюль «Фонтенбло» начинал гудеть от слухов об очередной толпе демонстрантов, надвигающихся на отель по пути из Фламинго-парк, яхты у Коллинз-авеню заполнялись смеющимися делегатами-республиканцами, одетыми в полосатые пиджаки и коктейльные платья. По их словам, нет места лучше, чтобы наблюдать за уличными акциями. А когда демонстранты подходили к главному входу в отель, то оказывались зажаты между фалангой вооруженных полицейских, с одной стороны, и потягивающими мартини делегатами от Республиканской партии — с другой.

* * *

Одна яхта — «Дикая роза» из Хьюстона — во время каждой демонстрации моталась взад-вперед совсем недалеко от берега. С середины Коллинз-авеню можно было разглядеть гостей, развалившихся в шезлонгах и наблюдающих за действом через мощные бинокли. Время от времени они тянулись за свежей выпивкой, которую разносили члены экипажа в белых куртках обслуги с золотыми эполетами.

Все это выглядело настолько вопиюще, настолько откровенно упадочно, что трудно было не сравнивать это с кровожадным высокомерием последних дней Римской империи. Но здесь перед нами была группа богатых техасцев, катающихся на яхте стоимостью 100 000 долларов перед напоминающим дворец отелем Майами-Бич, хихикающих от возбуждения и наблюдающих, как наемные гладиаторы расправляются с толпой вопящих полуголых христиан. Я уже ждал, что они вот-вот начнут требовать крови и подадут сигнал, опустив большие пальцы вниз.

Конечно, никто из тех, кто очутился бы там, на улице с демонстрантами, не стал бы наивно сравнивать их с «беспомощными христианами». За исключением «Ветеранов войны во Вьетнаме против войны» остальные демонстранты в Майами были бесполезной толпой невежественных, отдающих цыплячьим дерьмом себялюбивых джанки, которые добились только того, что посрамили традицию общественного протеста. Они были безнадежно дезорганизованы, у них не было никакой реальной цели, и половина из них настолько обдолбалась травой, винищем и транквилизаторами, что плохо понимали, где находятся — в Майами или Сан-Диего.

Пятью неделями раньше эти же люди сидели в холле «Дорал», называя Джорджа Макговерна «лживой свиньей» и «поджигателем войны». На этот раз их целью был «Фонтенбло», штаб-квартира национальной прессы и многих телевизионных каналов. Если «Роллинг Стоунз» прибудут в Майами, чтобы дать бесплатный концерт, эти придурки построят собственный забор вокруг эстрады — просто затем, чтобы можно было что-нибудь разнести и «разломать ворота».

Во Фламинго-парке, официальном кемпинге для «неделегатов» и других потенциальных «протестующих», происходил такой наркотический загул, что его стали называть «аллея Квалюйда».

Квалюйд является мягким снотворным, но, потребляемый в больших количествах вместе с вином, травой и адреналином, оказывает такой же эффект, как и «Секонал» («Красные»). Присутствие «Квалюйда» настолько чувствовалось во Фламинго-парке, что караван «Последнего патруля» ветеранов войны во Вьетнаме, приехавших сюда автоколоннами со всех частей страны, отказался даже разбивать лагерь рядом с другими демонстрантами. У них, как они объяснили, в Майами было серьезное дело, и последнее, что им было нужно, — это союз с толпой обкуренных уличных психов и вопящих хипуш.

Ветераны Вьетнама устроили свой лагерь в дальнем конце парка, поставили по периметру охрану и организовали контрольно-пропускные пункты, так что туда не мог попасть никто посторонний. «Ветераны войны во Вьетнаме против войны» со сдержанной и зловещей гордостью относились к своей миссии в Майами. Они редко намекали на насилие, но само их присутствие было угрожающим — на том уровне, к которому уличные психи навроде иппи, зиппи и «Студентов за демократию» никогда даже не приближались, несмотря на все свои вопли и буйства[117].

Наиболее впечатляющим перформансом в Майами в течение трех дней съезда Великой старой партии был марш ветеранов Вьетнама у «Фонтенбло» во вторник днем. Большинство представителей прессы и телевидения либо находились в зале съезда, освещая тамошнюю схватку «либералов против консерваторов» из-за правил отбора делегатов в 1976-м, либо стояли под палящим полуденным солнцем в международном аэропорту Майами, ожидая посадки «борта номер один», на котором прибывал Никсон.

Мой собственный план на тот день заключался в том, чтобы отправиться в самый конец Ки-Бискейн и найти там пустынный пляж, где я смог бы поплавать в одиночестве в океане и какое-то время ни с кем не разговаривать. Мне было абсолютно плевать на битву за правила, которую мозговой трест Никсона уже решил в пользу консерваторов… И я не видел смысла в поездке в аэропорт, чтобы посмотреть, как 3000 хорошо обученных роботов из «Молодежи за Никсона» «приветствуют президента».

С учетом этих двух гнетущих вариантов я понял, что вторник отлично подходит для того, чтобы отойти от политики и для разнообразия провести время как нормальный человек — или, еще лучше, как животное. Просто отправиться купаться одному и голышом в океане…

Однако, когда я поехал с опущенной крышей в сторону Ки-Бискейн, щурясь на солнце, мне на глаза попались ветераны… Они двигались вверх по Коллинз-авеню в мертвой тишине. Их было 1200, одетых в камуфляж, шлемы, военные ботинки… Некоторые несли полноразмерные пластиковые M-16, было много символов мира, рядом с ветеранами шагали подруги, иные из них толкали тихоходные инвалидные коляски, кто-то из ветеранов шел на костылях… Никто не разговаривал. Все команды «остановиться», «начать движение», «быстро», «медленно», «влево», «вправо» исходили от «взводных командиров», шедших немного в стороне от основной колонны и подававших сигналы жестами.

Один взгляд на эту жуткую процессию убил мой план поплавать в тот день. Я оставил свой автомобиль на стоянке перед отелем «Кадиллак» и присоединился к маршу… Нет, «присоединился» — не то слово. Это была не та процессия, к которой можно просто подойти и «присоединиться» без уплаты вполне определенного сбора: у кого оторвана рука, у кого нога, у кого-то паралич, у кого-то изуродовано лицо… Глядя прямо перед собой, эти люди длинной молчаливой колонной шли между рядами входов в отели, полных поджавших губы пожилых людей, через самое сердце Майами-Бич.

Молчание марша было заразительным, почти угрожающим. Его наблюдали сотни зрителей, но никто не произнес ни слова. Я шел рядом с колонной десять кварталов, и единственные звуки, которые я помню, — это мягкий стук кожаных ботинок по горячему асфальту и иногда случайный грохот посуды в открытых фешенебельных ресторанах.

«Фонтенбло» уже был отгорожен от улицы 500 вооруженных до зубов полицейских, когда к нему подошли первые ряды «Последнего патруля», еще марширующие в полной тишине. Несколькими часами раньше шумная толпа иппи, зиппи и «Студентов за демократию» появилась напротив «Фонтенбло» и была встречена насмешками и проклятиями со стороны делегатов Республиканской партии и других пристрастных зрителей, сгрудившихся за полицейским оцеплением… Но теперь не было никаких издевок. Даже полицейские, казалось, стояли как в воду опущенные. Из-за своих защитных масок они нервно наблюдали, как командиры взводов ветеранов Вьетнама, все еще сигнализирующие жестами, перестраивают колонну в узкий полукруг, перекрывающий все три полосы движения с северной стороны Коллинз-авеню. Во время прежних демонстраций — а их было не меньше шести за последние три дня — полиция слегка проходилась по людям дубинками, чтобы по крайней мере одна полоса оставалась открыта для транспорта, а в одном случае, когда легкие тычки не сработали, они разогнали демонстрантов и очистили улицу полностью.

Но не сейчас. В первый и единственный раз за все время съезда полицейские были явно выведены из равновесия. Ветераны могли перекрыть все шесть полос на Коллинз-авеню, если бы захотели, и никто бы не спорил. Я регулярно освещал антивоенные демонстрации с зимы 1964-го по всей стране и никогда не видел полицейских, настолько запуганных демонстрантами, как перед отелем «Фонтенбло» в тот жаркий вторник в Майами-Бич.

Эта тишина была очень напряженной. Даже орава богатых сибаритов там, на палубе «Дикой розы» из Хьюстона, не смогла усидеть на своих местах. Они стояли, вцепившись в поручни, обеспокоенно глядя на демонстрацию, и чувствовали, что все происходит не по привычному сценарию. Что-то не так с их гладиаторами? Уж не напуганы ли они? И почему не слышно никакого шума?

Через пять минут суровой тишины один из командиров взводов вдруг взял в руки мегафон и заявил: «Мы хотим войти внутрь».

Никто не ответил, но по толпе пробежала почти видимая волна дрожи. «Боже мой!» — пробормотал человек, стоявший рядом со мной. Я почувствовал, как странная скованность овладевает мною, и отреагировал инстинктивно — впервые за долгое-долгое время, — засунув за пояс мою записную книжку и потянувшись к часам, чтобы снять их. Первое, что вы теряете в уличной драке, — это часы, и после утраты нескольких у вас вырабатывается определенный инстинкт, который подсказывает, что пришло время снять эту штуку с запястья и спрятать в потайной карман.

Я не могу сказать наверняка, что сделал бы, если бы «Последний патруль» попытался прорваться сквозь оцепление и захватить «Фонтенбло», но могу предположить, основываясь на инстинкте и опыте, поэтому неожиданное появление на сцене конгрессмена Пита Макклоски здорово успокоило мои нервы. Он проложил себе путь через полицейский кордон и начал говорить с горсткой ораторов «Ветеранов войны во Вьетнаме против войны», очевидно, чтобы убедить их, что лобовая атака на отель была бы самоубийством.

Один из взводных командиров слабо улыбнулся и заверил Макклоски, что они никогда не имели намерений нападать на «Фонтенбло». Они даже не хотели войти внутрь. Единственная причина, по которой они спросили, заключалась в том, что они хотели посмотреть, решатся ли республиканцы отказать им прямо перед телевизионными камерами, что те и сделали, но в тот день там было очень мало камер, снимавших происходящее. Все команды телевизионщиков были в зале съезда, а те, кто обычно находится на боевом дежурстве в «Фонтенбло», снимали прибытие Никсона в аэропорту.

Без всякого сомнения, где-то были вспомогательные команды, но я подозреваю, что они снимали откуда-то с крыши, потому что в те первые несколько мгновений, когда ветераны начали скапливаться перед полицейским кордоном, не было никаких сомнений в том, что они готовы к насилию… А посмотрев на лица за забралами защитных шлемов, нетрудно было понять, что сливки дорожного патруля штата Флорида не испытывают ни малейшего желания вступить в противостояние с 1200 разгневанными ветеранами войны во Вьетнаме.

Независимо от результатов для полиции это был гарантированный кошмар. Проиграть было бы плохо, но победить — много хуже. Тогда на всех экранах страны показали бы небольшую армию хорошо вооруженных флоридских полицейских, избивающих дубинками безоружных ветеранов — среди которых есть и безногие на костылях, и передвигающиеся в инвалидных колясках, — чье единственное преступление состояло в проникновении в штаб-квартиру Республиканского съезда в Майами-Бич. Как Никсон объяснял бы произошедшее? Сумел бы он уклониться от вопросов?

«Никогда, даже в аду», — думал я. И чтобы все это случилось, достаточно было одному или двум ветеранам не сдержаться и попытаться прорваться сквозь полицейский заслон. Это заставило бы какого-то полицейского использовать свою резиновую дубинку. Остальное пошло бы само собой.

Ах, кошмары, ночные кошмары… Даже Сэмми Дэвис-младший не смог бы спокойно переварить такой произвол. Он бы убежал из охраняемых апартаментов семьи Никсона на Ки-Бискейн через мгновение после первой же сводки новостей, отвергнув своего вновь обретенного духовного брата, как рыба-прилипала, резко отцепляющаяся от смертельно раненой акулы… И уже на следующий день Washington Post сообщила бы, что Сэмми Дэвис-младший провел большую часть ночи, пытаясь просочиться сквозь замочную скважину входной двери Джорджа Макговерна в Вашингтоне, округ Колумбия.

Все так… Но ничего этого не случилось. Появление Макклоски, казалось, успокоило как толпу, так и полицию. Единственный акт насилия тем днем произошел мгновения спустя, когда разгневанная 20-летняя блондинка, девушка по имени Дебби Маршал, попыталась протаранить толпу на своей «Хонде-125». «Прочь с дороги! — орала она. — Это просто смешно! Пусть валят обратно, туда, где им и место!»

Ветераны проигнорировали ее, но примерно на половине пути сквозь толпу она угодила в рой фотокорреспондентов, и на этом ее путешествие закончилось. Часом позже она все еще сидела там, кусая губы, и ныла, что все это было «смехотворно». Мне очень хотелось наклониться и подпалить ей волосы моей «Зиппо», но к тому времени противостояние перешло к серии выступлений ветеранов, говоривших в мегафон. Из-за двух армейских вертолетов, внезапно появившихся над головами и накрывших всю улицу своим ревом, даже на расстоянии пяти метров от мегафона мало что было слышно. Единственным ветераном-оратором, которому удалось перекричать шум чоппера и заставить толпу понимать себя, был бывший морской пехотинец, сержант из Сан-Диего по имени Рон Ковик[118], который говорил с инвалидной коляски, потому что его ноги были навсегда парализованы.

Я хотел бы получить текст или хотя бы запись того, что сказал Ковик в тот день, потому что его слова хлестали толпу, словно проволочной плетью. Если бы Ковику дали выступить с трибуны зала съезда, перед камерами телеканалов, у Никсона не хватило бы смелости выйти после этого на публику и принять выдвижение.

Нет… Я подозреваю, что выдаю желаемое за действительное. Ничто, находящееся в границах человеческих возможностей, не сумело бы помешать Ричарду Никсона принять это выдвижение. Если бы сам Бог появился в Майами и осудил его с трибуны, наемные охранники из Комитета по переизбранию президента быстренько арестовали бы его за нарушение общественного порядка.

Ветераны Вьетнама, такие как Рон Ковик, не приветствуются в Белом доме Никсона. Они пытались попасть туда в прошлом году, но смогли лишь подойти достаточно близко, чтобы бросить свои военные медали через ограду. Это было, пожалуй, самым красноречивым антивоенным заявлением, когда-либо сделанным в этой стране, и этот Марш тишины у «Фонтенбло» 22 августа стал его продолжением.

Сегодня в Америке нет антивоенного или даже антиправительственного движения с такой внутренней мощью, как у «Ветерановы войны во Вьетнаме против войны». Даже те упадочные свиньи на палубе «Дикой розы» не могут игнорировать цену, которую заплатили Рон Ковик и его приятели. Они — големы и вернутся, чтобы преследовать всех нас, даже Ричарда Никсона, который в ходе президентской кампании 1968 года говорил, что у него есть «тайный план» положить конец войне во Вьетнаме.

Что, как выясняется, было правдой. План состоял в том, чтобы положить конец войне как раз вовремя, добившись таким образом своего переизбрания в 1972 году. Еще на четыре года.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.