Глава 7 Золотой нестандарт психического действия

Глава 7

Золотой нестандарт психического действия

Почему случилась катастрофа «Никсон-шока»? Первое, что приходит на ум: американцы всех обманули! Сказали, что каждому бумажному доллару соответствует определенное количество золота, лежащего в запасниках, а сами взяли и напечатали слишком много лишних денег. Мы эту типическую историю уже наблюдали на других примерах — во Франции с Джоном Ло, в России… Власти говорят, что деньги обеспечены, а потом оказывается, что не обеспечены! Нашлепывают столько денег, что золота не хватает. Люди эту фишку в какой-то момент просекают и кидаются бумагу на золото обменивать, а им — шиш!

Это понятно. Но вот мне интересно, зачем люди «кидаются обменивать»? Для чего им золото? Ведь мы видели, что золото обладает лишь относительной ценностью — если его становится слишком много, как это случилось в Испании, оно само начинает действовать так же, как допечатка лишних денег, — разрушает экономику. Перестает быть ценностью — во всяком случае, такой ценностью, какой было раньше.

Ясно, почему это происходит. Как уже говорилось ранее, золото само по себе — всего лишь металл. И условная ценность. Именно вековая привычка, пиастры капитана Флинта, мешочки с золотыми кругляшами на поясах купцов, золотые пещеры Аладдина и прочий культурный груз заставили де Голля и Хазина обратить свое внимание на золото. Сам по себе металл не нужен. Просто ощущение того, что одна шкала измерения (бумажный доллар) перестала быть надежной, заставило людей схватиться за другую шкалу. Надеж ность которой от людей практически не зависит — в силу природной редкости золота.

Условная ценность денег из драгметалла понятна на следующем примере. Когда в России, например, народ бежал от бумажных ассигнаций к серебру, люди ведь тоже не взвешивали монетки, пытаясь по их весу, исходя из курсовой стоимости металла, определить стоимость монет. Нет, стоимость монет была написана прямо на них. И являлась масштабом и для стоимости металла, из которого монеты были сделаны, и для прочих товаров — бумажных ассигнаций, хлеба, зрелищ… Стоимость металла не была отделена от стоимости денег, поскольку серебро и было деньгами. Сейчас она отделена. Возможно ли осуществить идею обратной привязки денег к золоту?

Некоторые граждане говорят, что золото нельзя в современном мире сделать основой валют просто потому, что золота на планете мало. Иными словами, разных товаров в мире теперь циркулирует столько, что совокупная стоимость этих товаров на порядки превышает стоимость всего мирового золотого запаса. Это наивные рассуждения. Дело в том, что сейчас золото на рынке оценивается только как металл, наряду с другими металлами — железом, платиной, кобальтом, кальцием… Но как только золото вновь будет назначено Универсальным Эквивалентом Ценности, его цена автоматически возрастет, и все совокупное золото станет равным по стоимости всей совокупной массе товаров.

Мир получит уверенность. Это хорошо, ведь мы помним, что экономика — это психология. Уверенность позволяет прогнозировать и планировать свои действия. Нам нужна уверенность, и мы ее получим, если, конечно, все согласятся считать Золото — Деньгами.

Но кто-то может не согласиться. И тогда в этой гордой стране не будут менять валюту на золото по первому требованию. И курс валюты этой страны будет плавающим. И тогда эта хитрая страна просто сможет печатать деньги. И по своему плавающему курсу покупать реальные, обеспеченные золотом деньги других стран. И менять их на золото. То есть, по сути, менять на золото бумагу. Как вам такой вариант?

Да, у таких стран валюта будет слабой. В отличие от твердых золотых валют. Но плохо ли иметь слабую валюту? Нет, слабую валюту иметь хорошо! Американцы давно и безуспешно выкручивают руки китайскому руководству, чтобы оно усилило свой юань, чтобы он окреп в сравнении с долларом. А китайцы не хотят: им выгоднее слабый юань. Слабая валюта позволяет развивать собственное производство. Помните, как в России после кризиса 1998 года резко выросли собственная промышленность и экономика? Когда рубль резко упал по отношению к доллару, стало выгоднее производить и экспортировать товары за рубеж. А экономика страны с сильной валютой начинает стагнировать — как это было в той же Испании, когда ее завалило твердой валютой из Южной Америки.

Это понятно? Ну, допустим, рубль завтра сильно упал. Допустим, за доллар дают не 30 рублей, а 100 рублей. У нас за сотню можно немного прокатиться на такси, купить несколько батонов хлеба, два-три пакета молока, раза четыре проехать на метро, приобрести кучу разных мелких предметов… А что вы купите на доллар в Америке? Да почти ничего.

Стодолларовый пустяк, привезенный из США, будет стоить у нас 10 ООО рублей. Дорого! Зато американцу на сотку в России можно будет славно погулять. Приятель из Израиля рассказывал, как к начале 1990-х приехал в Ленинград, разменял там на рубли сотню баксов и все никак не мог эту пачку потратить — деньги все не кончались и не кончались. Вот что такое твердая валюта! Ее хорошо иметь потребителю, приехавшему из богатой страны в бедную. Но производителю из богатой страны живется очень плохо. В его же собственном государстве его товары никто не купит — предпочтут дешевку, произведенную в стране бедной. Именно поэтому из богатых стран с крепкой валютой все производство и сбежало в страны недоразвитые. Дурно ли сие? Об этом разговор впереди.

Конечно, когда ситуация безвыходная, когда экономику разъедает инфляция, когда люди бегут от денег, вместо того чтобы бежать за деньгами, вот тогда укрепление валюты играет мощную стабилизирующую роль. Это как ситуация в Аргентине, которую Кавальо вытащил из пропасти. Он искусственно привязал песо к доллару. То есть «примасштабировал» ее к «внешнему фактору», не зависящему от его воли. Это то же самое, что хочет сделать в ситуации мировой гиперинфляции Хазин — принайтовить валюты к золоту, потому что золото не зависит от нас и его нельзя «допечатать». Весьма либеральное решение для патриота! Это называется «стопами Кавальо»…

Но мы помним из поучительной лекции Гайдара, что такая принайтовка — лекарство сильное, но опасное. Представьте себе, что валюта в какой-то стране с галопирующей инфляцией вдруг преобразилась и оказалась привязанной к золоту. Это резко оздоровит экономику. Гиперинфляционная смазка исчезнет, деньги перестанут проскальзывать мимо товара, произойдет резкое сцепление денег и экономики, и валюта потащит экономику, словно цепная передача. Страна получит мощный толчок к развитию. Люди поверят в новые деньги и побегут к ним. Но что будет дальше? Ведь рост экономики предполагает увеличение количества товаров и услуг! Под это дело надо допечатать денег, иначе начнется девальвация, что будет подтормаживать экономику. Это мы уже разбирали. Но ведь количество золота увеличить нельзя! Ведь мы специально выбрали в качестве масштабной величины такую, которая от нас не зависит. И что тогда? Опять отказываться от золотого стандарта или снижать содержание золота в одной купюре? И снова выслушивать вопли о том, что правительства «всегда обманывают население»?

На тот момент, когда я пишу эту книгу, мировая гиперинфляция еще не началась, хотя, борясь с кризисом, американцы напечатали столько долларов, что — мама не горюй! Специалисты спорят — начнется мировая инфляция или нет. С одной стороны, поскольку денег выпущено слишком много, она не может не начаться. С другой, многие вывели свои деньги из акций и прочих активов и положили их на депозиты, а тьма мелких игроков так просто сунули их в сейфовые ячейки. И сидят, выжидают. Основная масса населения тоже затаилась, ограничив потребление. Это естественное поведение в условиях неясности: «поэкономим лучше, непонятно, что будет завтра, годок-другой можно еще на старой машине поездить». Продажи упали.

А что это значит? А это значит, что замедлилась скорость денежных потоков в обществе. Вопрос, на сколько? Неизвестно. Но зато известно, что количество денег в экономике определяется не только товарной массой, которую эти деньги должны покрыть, но и скоростью денежных потоков, то есть «скоростью покрывания». Если деньги-вагончики, перевозящие товары, бегают быстро, их нужно меньше. А если они едут медленно, их нужно больше.

— Вот и пришлось американцам резко допечатывать деньги, потому что из-за замедления скорости денежного оборота нужда в деньгах резко возросла, — после некоторого размышления сказал мне один человек в высоком кабинете. — Допечатали, чтобы реальная экономика не схлопнулась до масштабов усохшего деньгопотока. Точнее, до тех масштабов, которые этот заторможенный поток денег может обеспечить.

Поймите правильно. Что означает фраза о замедлении скорости обращения денег? Почему люди стали меньше тратить? Ну, некоторые просто потеряли деньги. Их деньги были в ценных бумагах, которые обесценились. Человек думал, у него полно денег, а бумаги оказались неликвидными. Человек понял: денег-то (ликвидности) у него нет! Финансовый кризис — это прежде всего кризис ликвидности: недостаток денег, которых вдруг оказывается не столько, сколько все думали. То, что раньше людям представлялось деньгами — акции, недвижимость и проч., -вдруг таковым быть перестало. Акции упали в цене, недвижимость тоже… То есть допечатка новых долларов просто скомпенсировала общие потери. Да и то частично.

С другой стороны, в докризисном мире было слишком много денег, и гиперинфляции не было, поскольку лишние деньги затягивались в финансовые пузыри. Пузыри полопались. Это хорошо. Лишние деньги исчезли. Но банки потеряли активы, в которые вкладывались. Это плохо, поскольку именно банки и кредитуют производство. Вот американцы и напечатали денег, чтобы подбросить топлива в топку. Куда пойдут эти деньги — в пузыри или в реальный сектор? Если в пузыри, инфляции не будет. Но поверят ли люди в новые бумажные пузыри или потянутся к «вечным» ценностям? Кто-то поверит, кто-то потянется…

Однако деньги потеряли не все. Некоторые сидят буквально на живых деньгах и мучительно размышляют, во что их вложить, чтобы инфляция не поела, как моль шубу… Тот же человек из высокого кабинета, упомянутый мною двумя абзацами выше, рассказал, что один крупнейший банк страны практически умоляет его взять кредит:

— И я ребят понимаю, у них скопились огромные суммы, которые просто некуда вкладывать, чтобы платить проценты своим вкладчикам. Но в кризисное время я кредит брать не могу — некуда вкладывать: спрос сузился.

А ну как неприкаянные мировые деньги выплеснутся на рынок в поисках «вечных ценностей» — рудников, золота, работающих предприятий, товарных запасов… Начнется инфляция. Удастся ли эти деньги санировать, связав в каких-либо других обещаниях — например, в обещаниях американских «долгоиграющих» облигаций или новых пузырях?.. Сложно сказать. Но ясно одно: если когда-нибудь мировая инфляция приключится, ее рано или поздно нужно будет как-то тормозить. Способы мы теперь знаем — ограничение денежной массы и замена старых денег на новые.

Процесс этот порой происходит как бы сам собой, зарождаясь почти стихийно, буквально на местах. Так, например, в той же Аргентине в эпоху инфляции в некоторых частях страны местные власти стали выпускать местные деньги. Как утопающие хватаются за соломинку, так люди хватаются за все, что может напоминать прочную валюту, — даже за деньги, напечатанные местными предводителями. А что означают местные деньги? Фактически начало распада страны. Давно замечено, что во времена кризисов распадные тенденции усиливаются. И это сопровождается беспорядками.

Слишком «жидкая» валюта — нехорошо. Слишком твердая тоже. Инфляционные, «жидкие» деньги не стимулируют людей и не позволяют осуществлять долгосрочные проекты — только быстрые спекуляции. Инфляционная экономика начинает лихорадочно дрожать в предсмертных судорогах… Гиперинфляция — это бедность. Это оборванные люди, которые ходят с тачками денег, это бартер, откат к натуральному обмену и хозяйству.

Но и излишнее богатство, как нам показал пример Испании, тоже не есть хорошо. Кстати, России удалось избежать испанского варианта, причем совсем недавно. Когда в конце 1990-х нефть начала расти в цене, на страну пролился денежный дождь. Как на Испанию. Страна почти ничего не делала, только подставляла корыто под рог изобилия. Хлынувшие в страну деньги нужно было связать, чтобы не погубить экономику. И это было сделано — деньги связали в Стабфонде и вывели за границу.

Это было совершенно правильное решение. За которое правительству проедали плешь со всех сторон. Социалистические вопли раздавались из каждой вонючей подворотни: а давайте раздадим эти богатства пенсионерам! А давайте их еще как-нибудь потратим!.. К счастью, ума и смелости, чтобы противостоять этим шариковским воплям, у российского правительства хватило. И это была смелость того же рода, что была проявлена правительством при расстреле красного парламента в 1993 году.

У Кремля хватило ума и духа не загасить костер экономики, завалив его горой угля (денег). Ясно, что вброс ничем не обеспеченных денег просто раскрутил бы в стране инфляцию. А так их разместили под небольшой, но надежный процент. Ничего более надежного на тот момент в мире не было.

— А почему тогда эти деньги были выведены за пределы страны, а не вложены в экономику России? — и такие вопли порой раздавались. Придется попутно ответить и на них.

Смотрите. Наши предприятия действительно брали на Западе кредиты под больший процент, чем наше правительство разместило наш Стабфонд. И действительно, отчего бы Кремлю не давать нашим компаниям деньги Стабфонда в кредит? Зачем кредитовать чужие экономики? Но это лишь поверхностная точка зрения. Люди умные понимают глубже. А если предприятие кредит вернуть не сможет? А если вдруг в стране случится кризис, как это было в России не раз, и целая куча предприятий долги вернуть не смогут? Долг — это ведь проблема не того, кто должен, а проблема того, кто в долг дал. И если вдруг ударит кризис и окажется, что наши предприятия долги вернуть не могут, проблему получат не они, а Россия, которая из своего Стабфонда их профинансировала. Так лучше пусть проблемы возникнут у западных банков.

Все это понятно и из самых общих соображений: если вывод Стабфонда за рубеж в надежные активы есть способ спасения от ненадежности, то как же можно размещать свои резервы в том месте, удара в которое как раз и опасаешься? Если вы хотите спасти деньги от пожара, вряд ли станете хранить их дома, не правда ли?..

И еще один момент, вытекающий из всего сказанного. Когда говорят, что американцы обманывали всех, печатая «необеспеченные» доллары, как-то забывают, что доллары стали мировой валютой, то есть по факту их обеспечивало не только американское золото и вообще все американское достояние, но и достояние всего мира — всех тех стран, которые жадно тянулись к доллару. Американцы просто не могли не обеспечить мировую экономику зеленой кровью. Что первично — желание американцев доминировать с помощью своих долларов или потребность мировой экономики в Универсальном Эквиваленте?.. Желать чего-то можно сколько угодно. Но желания осуществляются только тогда, когда появляется практическая возможность их осуществить. Чем больше людей верило, что доллар чего-то да стоит, что это Настоящие Деньги, тем больше доллары и становились такими деньгами, поскольку к их обеспечению подключались туземные товары — нигерийская нефть, чилийская медь, южноамериканский кофе, египетские туристические услуги… Только потому американцам удавалось сбрасывать свою инфляцию в мир, что в других странах верили: доллар воистину крут. И пока верят, он реально крут. Таково влияние наблюдателя на реальный мир (о чем я, пожалуй, напишу когда-нибудь отдельную книгу). Экономика, как мы знаем, — это психология. Сегодня мировая психология сигналит, что «доллар — это зеленая пирамида» и она «скоро рухнет». Но таковы лишь сегодняшние настроения. Вчера они были иными.

Если люди поверят в ценность еловых шишек, они будут расплачиваться еловыми шишками. Нужно только внушить массам эту мысль. Нужно, чтобы мысль о ценности шишек, бумаги или золота одновременно возникла сразу во всех головах. Пока я один верю, что еловая шишка или вещество из таблицы Менделеева за № 79 — это Универсальная Ценность, они таковыми ценностями не станут. Но если вера в то, что шишки, зеленые бумажки или золотые кружочки есть самоценность, то есть ценны «сами по себе», озаряет всех, возникают условия для перетекания этих ценностей из рук в руки, словно электронов в металле, который вдруг оказался накрыт одеялом электромагнитного поля. Ведь еловые шишки всем нужны — все в это верят! И на механизме общей веры запускается механизм экономики. Люди, словно жонглеры, начинают перекидывать друг другу деньги, охотно их ловят. Доверие — ключевой момент экономики. А экономический кризис — это в первую очередь кризис доверия. Или, если хотите, кризис неверия.

Волшебную силу денег хорошо иллюстрирует следующий пример. Один дядя производит молоко. А другой дядя производит мясо или гвозди. Они друг с другом не знакомы и вообще живут в разных городах или даже странах. Но зато в их головах живет Вера. Вера в то, что зеленая бумажка с надписью «один доллар» есть Абсолютная Ценность и Мерило Всех Вещей. Иметь такую веру комфортно. Поскольку обменивать мясо на молоко, а гвозди на услугу парикмахера не совсем удобно: плохо понятно, сколько граммов мяса стоит стрижка полубокс и сколько дюймовых гвоздей нужно отдать за литр простокваши. Деньги облегчают обмен, приводя все к общему знаменателю.

Итак, между нашим производителем молока и производителем мяса электроном бегает тот самый «один доллар». Сначала доллар прибежал в лавку молочника, обеспечив производство и продажу одного литра молока. Через час от молочника он перелетел к производителю гвоздей, потому что молочнику нужно починить сарай. Так доллар обеспечил производство кило гвоздиков. Еще через некоторое время доллар перелетел к продавцу мяса, потому что гвоздильщик захотел кушать. Затем доллар попал к торговцу зеленью. Потом к продавцу электричества. А от него — к торговцу услугами (продавец электричества пошел в парикмахерскую и сделал себе, простите за выражение, педикюр). А потом настал вечер, и все легли спать — сытые, довольные и отпедикюренные.

Что произошло?

Всего один какой-то доллар — обычная бумажка, сама по себе никому не нужная, но с условной стоимостью в один доллар — за один день обеспечила производство реальных товаров и услуг на сумму в 7 долларов! Волшебство, да и только! Вот к чему приводит Вера. Вера людей в доллар. Она заставляет работать. Не глупое желание осчастливить человечество или хотя бы обеспечить сограждан товарами… Не стремление получить треугольный вымпел ударника капиталистического труда… Не кнут надсмотрщика… А простой шкурный интерес. И святая Вера.

Доллар же здесь — просто передатчик взаимодействия (помните, мы проводили ранее эту физическую аналогию)?

Вера в деньги в этом смысле чем-то напоминает веру в бога. Она предполагает наличие Абсолютной Ценности, а простой факт общественной договоренности в повседневной суете как-то ускользает от внимания отдельного человека. И реальность эту Веру вроде бы поддерживает: сегодня деньги принимают к оплате все, и завтра будут принимать. И только внезапно ударивший кризис может поколебать святую внутреннюю убежденность в самостоятельную ценность денег.

…Вера в доллары начала шататься не вчера. Помните де Голля, который предпочел металл бумаге? Его вера в доллар пошатнулась, он оказался в вере нетверд. Такое бывает. Жизненные реалии могут поколебать любую веру, если, конечно, мы говорим о разумных людях, которые внимательно отслеживают тенденции. Какие же тенденции можно отследить в современном мире?

«Доллар стал нестабильным». «Зеленая пирамида рухнет». При этом, что любопытно, совершенно неважно, стоят ли за этими мнениями «фундаментальные экономические реалии», как любят говорить экономисты, или это «голая идея» по типу тех психических эпидемий, которые охватывали людские массы в Средние века, — результат будет один.

Пара слов об этих эпидемиях, потому что вера в деньги или во что-то еще, если она касается всех, действительно напоминает психическую эпидемию.

Самой известной широкой публике психической эпидемией такого рода является «пляска святого Витта». В современной медицине так называется хорея (она же болезнь Гентингтона) — наследственное нервное расстройство, при котором у человека наблюдаются неконтролируемые судорожные движения конечностями, головой и туловищем, напоминающие какой-то дикий, страшный танец. А раньше пляской святого Витта называли массовые истерические помешательства. Подобные судорожные танцы отплясывали паломники перед статуей святого Витта в южной Германии XIV века. Считалось, что человек, поплясавший перед святым Виттом, излечивается от болезней и получает заряд бодрости на целый год. Помимо пляски святого Витта была еще пляска святого Иоанна.

Перед статуями святых дергались в диких танцах и пускали пену изо рта тысячи людей. Психическая индукция и вера в чудодейственность экстатической пляски были так сильны, что еще на подходе к статуе, возле которой дергались христианские фанатики, у паломников начинались непроизвольные судорожные движения конечностей. Которые усиливались по мере приближения к статуе.

Подобного рода психопатические эпидемии довольно часто охватывали средневековую Европу. Они накатывались волнами и были похожи в этом смысле на кризисы. В основе эпидемий лежало внушение и самовнушение. Именно психические эпидемии способствовали распространению тарантеллы в Италии. Эпидемия «тарантеллизма», как отмечает основоположник патопсихологии и рефлексологии невропатолог В. Бехтерев, «сделалась в полном смысле слова социальной язвой Италии».

Но, помимо танцевальных, были еще и эпидемии самобичевания. Историк XIV века рассказывает: «Беспримерный Дух самообвинения внезапно овладел умами народа. Страх перед Христом напал на всех; благородные и простые, старые и молодые, даже дети лет пяти бродили по улицам без одежд с одним только поясом вокруг талии. У каждого была плеть из кожаных ремней, которой они бичевали со слезами и вздохами свои члены так жестоко, что кровь лила из их ран». (Обратите внимание и запомните, в каком веке это происходит, позже мы увидим, что в этом веке вообще было много разных чудес…)

Порой людей охватывала эпидемия конвульсий. Французский профессор Луи Фигье так описывал одну из этих эпидемий: «Со всех частей города сбегались на Сен-Медар-ское кладбище, чтобы принять участие в кривляниях и подергиваниях… Вся площадь Сен-Медарского кладбища и соседних улиц была занята массой девушек, женщин, больных всех возрастов, конвульсионирующих как бы вперегонку друг с другом. Здесь мужчины бьются об землю, как настоящие эпилептики, в то время как другие немного дальше глотают камешки, кусочки стекла и даже горящие угли… В другом месте женщины, растянувшись во весь рост, приглашают зрителей ударять их по животу и бывают довольны только тогда, когда 10 или 12 мужчин обрушиваются на них зараз всей своей тяжестью.

Люди корчатся, кривляются и двигаются на тысячу различных ладов. Есть, впрочем, и более заученные конвульсии, напоминающие пантомимы и позы, в которых изображаются какие-нибудь религиозные мистерии, особенно же часто сцены из страданий Спасителя… Среди всего этого нестройного шабаша слышатся только стон, пение, рев, свист, декламация, пророчество и мяуканье.

Король, получая ежедневно от духовенства самые дурные отзывы о происходившем в Сен-Медаре, приказал полицейскому лейтенанту Геро закрыть кладбище. Однако эта мера не прекратила безумных неистовств со стороны конвульсио-неров. Так как было запрещено конвульсионировать публично, то припадки стали происходить в частных домах и зло от того еще более усилилось. Сент-Медарское кладбище концентрировало в себе заразу; закрытие же его послужило для распространения ее.

Всюду на дворах, под воротами можно было слышать или видеть, как терзается какой-нибудь несчастный; его вид действовал заразительно на присутствующих и побуждал их к подражанию. Зло приняло такие значительные размеры, что королем был издан указ, по которому всякий конвульси-онирующий предавался суду, специально учрежденному при арсенале, и приговаривался к тюремному заключению. После этого конвульсионеры стали только искуснее скрываться, но не вывелись».

Вот еще одна цитата: «Они катаются по полу, терзают и бьют себя; их голова вращается с крайней быстротой, их глаза то закатываются, то закрываются, их язык то выходит наружу, то втягивается внутрь, заполняя глотку. Желудок и нижняя часть живота вздуваются, они лают, как собаки, или поют, как петухи; страдая от удушья, эти несчастные стонут, кричат и свистят; по всем членам у них пробегают судороги; они вдруг устремляются в одну сторону, затем бросаются в другую; начинают кувыркаться и производят движения, оскорбляющие скромность, принимают циничные позы, растягиваются, деревенеют и остаются в таком положении по часам и даже целыми днями; они на время становятся слепыми, немыми, параличными и ничего не чувствуют».

Тот же Бехтерев ставит диагноз: «Кто из лиц, знакомых с нервными болезнями, станет сомневаться в том, что здесь дело идет о припадках большой истерии, нередко развивающейся эпидемически?.. Подобного же рода эпидемии, хотя и в меньших размерах, наблюдались в разное время также и в других странах света. Об одной интересной эпидемии конвульсий, развившейся у индейцев… Особенности этой эпидемии состояли в том, что она развилась благодаря внушению одного волшебника, который наобещал торжественно встречавшему его населению, что отныне не будет надобности в труде, так как хлеб и все необходимое само придет к ним и будет вообще во всем полное довольство (социалист, не иначе! — А. //.). Эти обещания так повлияли на слушателей, что когда волшебник закончил, то оказалось, что все слушавшие его, особенно женщины, начали подвергаться дрожанию и сильным сотрясениям тела, после чего они бросились на землю и у них выделялась изо рта обильная пена».

И в России тоже были подобные эпидемии. Отсюда и возникло в русском языке слово «кликуша». Эпидемия кликушества (истерической одержимости) поражала порой целые губернии. Иногда проявления этой эпидемии были удивительными — она могла выражаться, например, в виде бесконечной и изнурительной икоты, которая поражала целые деревни. Но чаще выглядела так: «В хуторе Букреевском Екатеринославской губернии весною 1861 года на людях появилась болезнь, от которой заболевающие падают без чувств на землю и одни из них хохочут, другие плачут, некоторые лают по-собачьи и кукукают по-птичьи и в припадке болезни рассказывают, как они попорчены и кто еще через несколько суток будет поражен такою болезнью, причем некоторые из предсказаний скоро сбывались… Одна из недавних эпидемий кликушества развилась с чрезвычайной быстротой во время свадебного пиршества в селе Б. Петровском Подольского уезда Московской губернии. Начавшись с невесты, болезнь перешла затем к жениху и охватила 15 лиц, участвовавших в пире».

После революции, когда с православным мракобесием было как бы покончено, этот феномен принял другие формы. Те, кто читал мою книгу «Верхом на бомбе», возможно, вспомнят эпизод со сталинской демонстрацией, рассказывающий об аналогичной трансляции психической истерии в массах советских трудящихся, которые, увидев Вождя Нации, вдруг впадали в неконтролируемый и постыдный щенячий восторг.

Продолжим, однако, чтение Бехтерева: «Не подлежит никакому сомнению, что… почти во всех массовых церемониях, сопровождающихся воодушевлением участников, доходящим до степени религиозного экстаза, есть и другой фактор, приводящий к общественной заразе. Этот фактор есть внушение. Оно действует решительно везде, где дело идет об объединении группы лиц одними и теми же чувствами и мыслями и представляет собою не что иное, как непроизвольное прививание известных настроений, идей или действий».

Как видите, заразными могут быть не только конвульсивные припадки и общие настроения, но и общие мысли. Знаменитый «Крестовый поход детей» был вызван как раз подобной психической эпидемией, захватившей (и погубившей) тысячи европейских детей. Им всем вдруг приспичило идти в Палестину освобождать Гроб Господень. И они пошли. Это была даже не эпидемия, а целая пандемия, которая охватила 30 тысяч детей из разных стран!

Если люди массово верят в порчу, они кликушествуют. Если они массово верят в ценность зеленых бумажек или желтых кружочков, они с готовностью ими обмениваются. Если не верят — в панике бегут. На первый взгляд это совершенно разные вещи, но основаны они на одном — внутренней убежденности и транслируемости. Кликуша беснуется и кричит разными голосами, перегибается через спину и встает на макушку без помощи рук, потому что верит: в него вселились бесы, а бесы, как известно, заставляют человека вести себя именно так. В полном соответствии с верой он себя и ведет. Человек, верящий в ценность желтых кружочков, ведет себя не в пример спокойнее. Но только потому, что желтые кружочки — не бесы и не требуют беснований.

Однако нас больше интересуют не чисто истероидные, а именно экономические массовые помешательства. Многим известна, например, «тюльпановая лихорадка», которая охватила сотни тысяч людей в XVII веке в Голландии. Ну, а тем, кто запамятовал, напомню…

Тюльпан — цветок не голландский, его завезли в Нидерланды из Малой Азии примерно за сто лет до описываемых событий. И букет с тюльпанами, стоящий в вазе, был долгое время предметом статусным, элементом престижного потребления. Но по мере разведения цена на тюльпаны постепенно падала. И вскоре их уже могли позволить себе представители среднего класса.

Селекционеры вывели новые, необычные сорта тюльпанов, чем еще более подогрели к ним интерес. Мода на тюльпаны, словно пожар, охватила страну. Цена на редкие сорта начала расти. Луковица редкого сорта в 1623 году могла стоить как 10 коров или 35 свиней, а в разгар тюльпанового бума (1636 год), когда вся страна была охвачена тюльпановой истерией, стоимость одной луковицы достигала цены 46 коров.

Когда цены на тюльпаны начали расти, всех вдруг охватила самоподдерживающаяся мания — уверенность в том, что так будет продолжаться вечно. Это была настоящая психическая эпидемия! Люди знали, что луковицы тюльпанов всем нужны и что цена их растет. Она, и правда, росла год от года. Потому что все в это истерически верили.

Ну а раз цена растет, на этом грех не заработать! И если раньше продавались живые луковицы тюльпанов, что было не очень удобно, поскольку товар портящийся, то с 1635 года начали торговать «бумажными тюльпанами», то есть контрактами на поставку. Позже такого рода бумаги получили наименование фьючерсов. Иными словами, некто по контракту выкупал у фермера, выращивающего тюльпаны, весь его будущий урожай. И потом на бирже уже продавалась-перепродавалась-спекулировалась именно эта бумажка, которая ближе к урожаю росла в цене.

По сути, это был аналог денег. Впрочем, почему «аналог»? Это были самые настоящие деньги — до тех пор, пока все верили, что это — ценность. На контракт нельзя было ничего купить, как нельзя ничего купить на доллары у нас в стране, но в любой момент контракт (доллары) можно обменять на деньги и что-нибудь себе приобрести.

Иными словами, количество денег начало в Голландии нарастать лавинообразно. Но, по счастью, это не отразилось на товарах повседневного спроса: вся инфляция крутилась только в финансовом пузыре — в секторе продажи тюльпанов. Точнее, даже не тюльпанов, а тюльпанных фьючерсов.

В эти фьючерсы играли все — как у нас когда-то в МММ. Тележник покупал бумаги у крестьянина, тот продавал их дворянину, а последний — угольщику или трубочисту. Все уже давно забыли о самом предмете торга — тюльпанах, поскольку «бумажные тюльпаны» заменили собой тюльпаны реальные, как во времена Ло бумажные деньги заменили собой золото. Бумага оказалась удобнее реального золота и реальных луковиц.

В конце концов количество контрактов в стране на поставку луковиц в 20 раз превысило количество тюльпанов, которые страна физически могла вырастить. Но люди верили, что бумаги обеспечены реальными ценностями (тюльпанными луковицами) и что они будут только дорожать.

Многие, охваченные этим безумием, закладывали все свое имущество в надежде разбогатеть — дома, скотину, лодки… Конец был таким, каким и должен был быть, — крах. Когда «бумажные тюльпаны» аккумулировали в себе все свободные деньги в стране, затормозив производство и торговлю, биржу залихорадило, цены затряслись и рухнули. Десятки тысяч людей были разорены.

Результаты? Можно встретить утверждения, что тюльпановое безумие настолько подкосило экономику Голландии, что Англия в промышленной и торговой гонке вырвалась вперед…

Надо сказать, внезапные массовые помешательства и верования, охватывающие целые регионы планеты, не остались без внимания исследователей. И одним из первых начал изучать это явление человек с фамилией на букву «Ч». Если вы подумали про Чибрикина, то ошиблись. Чижевский — вот кто начал исследовать влияние солнечных циклов на случаи массового помешательства, эпидемии и кризисы еще в 20-е годы прошлого века. Впрочем, и Чижевский здесь не был первым. Как он сам писал, «многими врачами XVIII века также была замечена связь, существовавшая между явлениями природы и развитием тех или иных болезней. В начале века замечена связь относительно землетрясений, вулканических извержений, северных сияний и других явлений… Еще Д. Араго (кстати, наполеоновский любимчик — А. Н.) была предложена теория влияния химических агентов воздушной среды на появление холерных эпидемий. Затем М. Фарадей защищал мысль о влиянии на холерные заболевания известного состояния атмосферного электричества…»

Советская власть не оставила исследования Чижевского без внимания: лучшие годы своей жизни Чижевский провел в Карлаге. И в самом деле, разве можно было простить Чижевскому такие, например, слова: «Хотя подъемы и падения кривой возвратного тифа хорошо совпадают с соответствующими моментами в деятельности Солнца, некоторые из них также совпадают и с известными явлениями социальной и экономической жизни государства…» Или такие: «Вероятнее всего, все социальные и природные факторы объединены в один комплекс, влияние которого и выражается в прихотливом ходе кривой (солнечной активности)…» Это же никакой не марксизм!..

Вообще, я всем советую почитать книгу Чижевского «Земное эхо солнечных бурь». И именно потому, что это никакой не марксизм, а добротная наука — живой памятник человеческому интеллекту.

Основная заслуга Чижевского состоит в доказательстве того простого и ныне почти не оспариваемого факта, что солнечная активность коррелирует с психической, а через нее с экономической активностью людей — военной, революционной, финансовой и даже преступной. Скажем, в 1692 году по Англии вдруг пробежала аномальная «эпидемия» разбоев и грабежей со взломами. Франция времен Людовика XIV оказалась охваченной эпидемией отравле ний. А во времена его предшественника за № 13 произошла странная вспышка дуэлей. По Франции 1848 года прокатилась не менее странная эпидемия сексуальной разнузданности. Алогичные вспышки повышенной сексуальности случались и в иные времена. И всегда это совпадало с повышенной солнечной активностью.

Вот любопытные наблюдения историка Т. Бобровниковой касательно римских нравов во время революции I века до нашей эры: «Всех охватила какая-то легкомысленная бездумная радость, какая-то безумная жажда наслаждений. Были забыты стыд, честь, верность. Все веками копимые ценности были отброшены как ненужный хлам. Тот считался большим героем, кто больше развратничал. Словно угар какой-то нашел на всех. Такие явления обычно наступают после великой крови. Так было во Франции после революции 1798 года; так было в Англии опять-таки после революции в эпоху Реставрации; так было у нас во времена НЭПа. Так было и в Риме».

Чижевский объяснял это повышенной энергетикой, которую Солнце сообщает людям, вызывая подобные статистические эффекты. Что же касаемо физического механизма передачи воздействия, то его мы уже касались, будучи в Малаховке — в гостях у другого человека на букву «Ч»…

Почему мы вдруг вернулись к влиянию Солнца и массовым эпидемиям верований? Напомню, мы говорили о том, что совершенно неважно, есть ли «фундаментальные экономические основания» под изменившейся верой людей в доллар или это лишь «голая паника», — результат будет один. Потому что экономика — это психология. Ее топливо — доверие. Нет бензина — машина не едет. Если человек приложит палец к раскаленной сковороде, вздуется пузырь ожога. Но если человеку под гипнозом внушить, что холодный прут, которым коснулись его кожи, раскален, пузырь вздуется также. Потому что человек поверил в его раскаленность.

Несколько лет назад, в той самой желтой малаховской осени, тот самый Чибрикин делился со мной следующими соображениями… А надо сказать, о ту пору в Европе вовсю шли приготовления к введению евро, и люди уже мысленно прощались с гульденами и кронами, франками и марками, лирами и прикольными испанскими песетами с дырочкой посередине.

— Что будет с введением евро в одиннадцати европейских странах?.. — вслух размышлял мой собеседник. — Во все времена и у всех народов инфляцию раскручивала имеющая доступ к печатному станку руководящая группа для решения своих политических задач. У одиннадцати европейских стран общего правительства нет. Следовательно, нет и мотивов инфляции евро. Евро, по идее, будет самой крепкой валютой. Собственно, она и призвана занять вакансию золота. А люди так устроены, что всегда хранят трудовые сбережения в той денежной форме, которая наиболее стабильна. И стремительно избавляются от нестабильной. Как только за евро утвердится репутация стабильной валюты, от доллара США станут бежать. Причем бежать панически. Образуется положительная обратная связь: чем больше паника — тем больше бегство от доллара и его обесценивание и, соответственно, еще большая паника. Доллар — не жилец! Мир ждет второе издание «Никсон-шока», но уже в других, поистине циклопических масштабах: сегодня на земном шаре в наличном обращении находится 460 миллиардов долларов США, а в самих Штатах -150 миллиардов. В России по чулкам и банкам рассована третья часть беспризорных баксов. То есть у нас на душу населения приходится 768 долларов ввезенной валюты. (Эта цифра была действительна на момент нашей беседы. Перед кризисом — в середине 2008 года — на каждого россиянина приходилось уже 3500 долларов, ввезенных в страну. — А. Н.) У США будет тогда два варианта. Первый — погибнуть, утонув в инфляционной волне. Второй — отречься от зарубежных долларов. То есть «кинуть» весь мир. Это можно сделать, например, организовав быстрый обмен денег у себя в стране. И объявить все остальные бродящие по миру доллары сувенирами или пообещать когда-нибудь в будущем расплатиться по ним.

…Ну что сказать? Идея отказа от доллара и замена его на какое-нибудь «амеро», не нова. Про это нынче много говорят. Но дело в том, что отказ от доллара для Америки означает отказ от мирового доминирования, которое на долларе и базируется. Доллары — это щупальца американского влияния. А захотят ли другие страны после такого финта США утереться и использовать в качестве мировой валюты их новые деньги — амеро — это еще вопрос.

А что касается предсказаний Чибрикина о том, что введение евро вызовет массовое бегство от доллара, то они не сбылись. Доллары не потекли обратно в Америку и не затопили ее, а остались главным средством международных платежей и накоплений. Вообще, делать экономические предсказания — штука неблагодарная. Все упомянутые мною в этой книге глашатаи экономического Апокалипсиса — и мудрова-тый Хазин, и придумавший теорию максимального расширения капитализма Григорьев делали в разное время разные предсказания, раз за разом блистательно проваливавшиеся (я слежу за жизнью своих героев). Поэтому я в этой книге мелких предсказаний делать не буду. Моя книга не о том, что случится. А о том, чего не может быть никогда. Следите за мыслью…

Мир принципиально непредсказуем (вероятностен) по природе своей. И нефатальность эта имеет двоякую природу. В ее основе лежит квантовость, то есть та самая заложенная в фундамент мироздания Мировая Случайность, знакомая вам по моей книге «Апгрейд обезьяны». Это подкладка мироздания. А что у нас «с лица»? А с лица у нас наблюдатель. Тот самый, который влияет на мир самим фактом своего наблюдения.

Чтобы понять влияние наблюдателя на экономику, достаточно провести следующий мысленный эксперимент. Представьте себе биржу. На ней продаются и покупаются акции. Вас могут заманивать разные бизнес-школы, обещая научить тонкостям технического анализа и игре на бирже, но вы должны понимать, что все эти заманухи сродни обещаниям научить беспроигрышной игре в рулетку. Если бы кто-то умел предсказывать курс акций, зачем бы ему было собирать с вас деньги за обучение? Он бы собирал во сто крат больше, играя на бирже.

Но, допустим, у вас в голове родилась гениальная методика, как угадывать будущий курс акций. Что будет дальше? Вы начали выигрывать. Потом от широты душевной поделились этой методикой с самым лучшим другом. А он — со своей девушкой или начальником. А те, в свою очередь, с женами и тещами… Что будет с биржей по мере распространения методики? Ясно, что чем больший круг людей сможет предсказывать результат торгов, тем… хуже будет работать методика. В пределе — если все станут ясновидцами — биржу можно будет закрывать: никто не сможет на ней выиграть, потому что выигрыш одних обеспечивается проигрышем других, а проигрывать никто не будет.

Ну хорошо, а если вы не будете ни с кем делиться сокровенной способностью угадывать, а начнете играть сами, делая все большие и большие ставки? Будет то же самое. Вы начнете играть на бирже и зарабатывать все больше и больше. И когда количество ваших денег станет сравнимым с количеством денег, обращающихся на бирже, они своей массой начнут вносить помеху в ваши предсказания и в результаты игры. Иными словами, произойдет то же самое, что и в первом случае: только в первом варианте помеха начнет нарастать из-за роста денег за счет увеличения числа верно угадывающих игроков (с которыми вы поделились методикой), а во втором случае — за счет роста количества денег у одного угадывающего игрока.

А как же технический анализ? Как же все эти умные аналитики — хазины и Григорьевы, которые могут предсказать кризис, но не могут указать даже тенденцию изменения валютного курса на ближайшие полгода? Кризис — это падение монеты. Само падение предсказать нетрудно, понимая самые общие вещи о гравитации. Это «макрособытие». А вот падение монеты на орла или решку — это прогноз валютного курса, «микрособытие», практически квантовое. Его можно угадать, но нельзя предсказать со стопроцентной вероятностью. Таков мир, в котором мы живем, никто не виноват. Играющие на бирже предсказатели и пророки разного рода борются между собой в своих пророчествах и самими своими предсказаниями (видениями ситуации, взглядами на экономику) влияют на рынок. Своей психикой влияют.

Экономика в этом смысле — как квантовая механика. И даже хуже: в квантовой физике можно хотя бы математически точно предсказать вероятность наступления того или иного события. В экономике мы не умеем пока и этого. Экономика еще ждет своих Боров и Планков. Но, думаю, не дождется…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.