Пушкина ругаютъ

Пушкина ругаютъ

Начало этой исторіи, в?роятно, памятно читателямъ Г. Погодинъ, ратуя противъ Костомарова, сослался на стихи Пушкина:

Тьмы низкихъ истинъ мн? дороже

Насъ возвышающій обманъ.

Сослался онъ на нихъ въ простот? души, предполагая, что каждое слово великаго поэта им?етъ для насъ авторитетъ, составляетъ н?что важное и достойное вниманія.

Г. Костомаровъ отв?чалъ, что ему удивительно, какъ можно ссылаться на эти пошлые стихи. Ибо какъ можетъ обманъ быть дороже истины?

Недавно г. Костомарову нашелся потакатель. Г. Орестъ Миллеръ въ своей стать? «Русскій народный эпосъ передъ судомъ г. Соловьева» (смотри «Библ. для Чт.», мартъ. Критика, стр. 54), отзываясь неодобрительно о н?которыхъ выходкахъ г. Погодина противъ г. Костомарова, для вящей силы прибавилъ:

«Онъ (Погодинъ) вооружается противъ г. Костомарова даже такимъ стихотвореніемъ Пушкина, въ которомъ между прочими странностями, народъ честится „безсмысленнымъ“. Именно, съ той точки зр?нія, которой держится „День“, эти стихи и должны представляться такими, какими они представились г. Костомарову — пошлыми, и только пошлыми, хотя бы ихъ написалъ Пушкинъ.

Фактъ презнаменательный. Появились, изволите вид?ть, нынче точки зр?нія, съ которыхъ стихи Пушкина кажутся пошлыми, исполненными странностей и т. п. Представителями и носителями этихъ точекъ зр?нія являются такіе люди, какъ г. Костомаровъ и г. Орестъ Миллеръ (о „Дн?“ мы не говоримъ, ибо г. Орестъ Миллеръ только навязываетъ ему свою мысль), то-есть люди, судя по всему, образованные, св?дущіе, преданные наук? и притомъ люди зр?лыхъ л?тъ, а сл?довательно, должно быть и зр?лыхъ мыслей.

Кто же не одобряется ими? Пушкинъ; не одобряется самое прекрасное, самое св?тлое явленіе нашей литературы. Пушкинъ у насъ есть явленіе, выходящее изъ ряду вонъ; онъ былъ воплощенный поэтъ; вс? движенія его души и мысли носятъ на себ? глубокій поэтическій характеръ, носятъ на себ? печать красоты и гармоніи. И вдругъ — его стихи оказываются пошлыми! Ищите пошлости во всемъ, въ чемъ хотите, только не въ Пушкин?.

Дал?е — Пушкинъ былъ простой, прямой, здравый челов?къ; челов?къ съ чистымъ сердцемъ, съ теплою и св?тлою душою. Не было на его душ? никакой болячки, не было въ его духовномъ стро? никакого искаженія и извращенія; онъ былъ челов?къ въ высокой степени нормальный. И вдругъ въ его стихахъ находятъ странности самаго дурнаго качества!

Правильное отношеніе къ Пушкину можетъ быть только одно — благогов?ніе передъ великимъ явленіемъ. Его мысли и р?чи должны быть разсматриваемы какъ н?которыя образцы прекрасныхъ челов?ческихъ мыслей, прекрасной челов?ческой р?чи. Въ этомъ смысл?, въ его мысляхъ и р?чахъ воплощается несравненно больше мудрости, ч?мъ во множеств? томовъ и головъ современныхъ мудрецовъ. Къ произведеніямъ Пушкина нужно приступать не иначе, какъ съ ц?лью питаться ими, извлекать изъ нихъ тотъ св?тъ, то тепло, которыми они проникнуты.

Таково вообще значеніе поэтовъ, а изъ новыхъ поэтовъ вс?хъ народовъ едва ли есть другой бол?е чистый поэтъ, ч?мъ Пушкинъ.

Но приступимъ къ д?лу. Въ чемъ обвиняютъ Пушкина? Говорятъ, что онъ назвалъ народъ безсмысленнымъ. Посмотримъ, гд? и какъ. Это м?сто находится въ стихахъ, гд? поэтъ говоритъ о слав?. Поэтъ задумывается надъ глубокимъ, таинственнымъ смысломъ славы. Вотъ эти удивительные стихи:

Да, слава въ прихотяхъ вольна.

Какъ огненный языкъ, она

По избраннымъ главамъ летаетъ;

Съ одной сегодня исчезаетъ,

И на другой уже видна.

За новизной б?жать смиренно

Народъ безсмысленный привыкъ,

Но намъ ужь то чело священно,

Надъ коимъ вспыхнулъ сей языкъ.

Поэтъ находитъ, что слава причудлива, загадочна; она, подобно огненному языку, вдругъ исчезнетъ съ одной головы, вдругъ вспыхнетъ на другой; народъ, т. е. толпа, множество, масса, б?житъ за новизной, сегодня поклоняется одному, завтра другому; онъ не даетъ себ? отчета въ своихъ симпатіяхъ, онъ безсмысленно, какъ стихія, покоряется имъ; онъ непостояненъ, изм?нчивъ и, прославляя новыхъ идоловъ, забываетъ старыхъ.

Но мы, однако же, знаемъ, что люди, на которыхъ намъ указываетъ слава — избранныя головы; но мы не должны безсмысленно увлекаться новымъ; но избранники славы для поэта, для историка, для мыслящаго челов?ка им?ютъ не мимолетное значеніе; они, какъ сказано дальше въ стихахъ, властвуютъ надъ нашими душами. Словомъ, какъ ни прихотлива слава,

Но намъ ужь то чело священно,

Надъ коимъ вспыхнулъ сей языкъ.

Само собою разум?ется, что подъ славою зд?сь понимается добрая слава, благогов?ніе, удивленіе, прославленіе. у

По нашему, это прекрасныя мысли.

Если народъ зд?сь названъ безсмысленнымъ, то в?дь тутъ же названо священнымъ то чело, на которомъ онъ видитъ славу. Возможно ли не понимать, что въ этомъ противор?чіи и выражается вопросъ, дума поэта?

Есть, однакожъ, люди, которые этого не понимаютъ; въ нимъ-то и принадлежатъ г. Орестъ Миллеръ и г. Костомаровъ, Пушкинъ вотъ задумывается надъ таинственными источниками симпатій челов?чества, надъ глубокимъ значеніемъ избранниковъ славы; но г. Костомаровъ надъ этимъ не задумывается. Г. Костомаровъ, в?роятно, готовъ по пальцамъ объяснить, какъ и на чемъ опирается слава, откуда происходятъ симпатіи челов?чества въ т?мъ и другимъ лицамъ. Г. Костомаровъ такъ хорошо это знаетъ, — что причисляетъ даже къ своимъ обязанностямъ заниматься разбиваніемъ народныхъ кумировъ. Чтожъ? Съ Богомъ! пускай себ? упражняется, если ему рукъ своихъ не жалко. Мы же предпочтемъ вм?ст? съ Пушкинымъ вдумываться въ смыслъ народныхъ кумировъ; мы не погонимся за новой мудростію;

За новизной б?жать смиренно

Народъ безсмысленный привыкъ,

Но намъ ужь то чело священно,

Надъ коимъ вспыхнулъ сей языкъ.

Перейдемъ теперь въ другому обвиненію. Д?ло идетъ объ истин?. Пушкинъ задумался надъ т?мъ значеніемъ, которое можетъ им?ть для людей истина. Все стихотвореніе, изъ котораго мы приводимъ отрывки, им?етъ эпиграфомъ знаменитый вопросъ: что есть истина? вопросъ, н?когда сд?ланный Пилатомъ. Свою думу поэтъ выразилъ въ сл?дующихъ стихахъ:

Да будетъ проклятъ правды св?тъ,

Когда посредственности хладной,

Завистливой, къ соблазну жадной,

Онъ угождаетъ праздно! Н?тъ,

Тьмы низкихъ истинъ мн? дороже

Насъ возвышающій обманъ.

Вотъ полная мысль поэта. Возможно ли не повторять съ полнымъ сочувствіемъ этихъ энергическихъ стиховъ? Г. Костомаровъ находитъ эти стихи пошлыми. Нужно достигнуть до значительной степени пошлости пониманія, для того, чтобы не видать настоящаго смысла этихъ стиховъ и понять ихъ именно въ пошломъ смысл?.

Бываютъ ли случаи, когда правда производитъ зло, когда она угождаетъ посредственности, когда льститъ зависти и порождаетъ соблазнъ? Бываютъ, и такіе случаи проклинаетъ поэтъ. Бываетъ ли обманъ, который насъ возвышаетъ? Бываетъ, и такой обманъ поэту дороже тьмы низкихъ истинъ.

Любопытно бы знать, въ какой степени пошлости понялъ г. Костомаровъ слово обманъ? Пушкинъ подъ обманомъ могъ вообще разум?ть зд?сь такія явленія, какъ, наприм?ръ, искусство, которое, по зам?чанію Аристотеля, истинн?е, ч?мъ д?йствительность. Къ частности же, тутъ д?ло идетъ именно о томъ обман?, который называется народнымъ ми?омъ. Относительно Наполеона составился ми?ъ, что онъ въ Яфф?, когда солдаты были поражены чумою, нав?стилъ госпиталь и пожималъ руку больнымъ для ихъ ободренія. Бурьеннъ въ своихъ запискахъ отрицаетъ это „сказаніе“ (такъ это названо у Пушкина), именно утверждаетъ, что Бонапарте не прикоснулся ни къ одному изъ зачумленныхъ.

Вотъ въ этой-то истин? я не нашелъ никакой особенной сласти Пушкинъ. Онъ предпочелъ ей сказаніе, героическую черту, созданную благороднымъ энтузіазмомъ къ Наполеону и показывающую, какими глазами смотр?лъ на него народъ. Г. Костомаровъ расходится съ Пушкинымъ; ему бол?е нравится истина, ч?мъ сказаніе, и онъ называетъ пошлостію сожал?ніе поэта о томъ, что оказался ложью такой прекрасный, возвышающій насъ разсказъ. Г. Костомаровъ даже, в?роятно, не зам?тилъ этого сожал?нія, онъ, кажется, полагаетъ самымъ пошлымъ образомъ, что Пушкинъ предпочитаетъ обманъ истин?. Между т?мъ у Пушкина поэту, произносящему выписанные нами стихи объ истин?, другъ отв?чаетъ:

Ут?шься!..

Ут?шься, читатель. Было бы очень горько, если бы нашъ Пушкинъ писалъ пошлые стихи. Но этой низкой истины, какъ она ни дорога г. Костомарову, не существуетъ. Нашъ поэтъ высокъ и чистъ умомъ. Онъ понималъ, какъ часто знаніе людей и св?та приводитъ къ сомн?нію, въ соблазну, къ нев?рію въ добро, какъ много есть такъ называемыхъ истинъ, которыя приходятся по вкусу посредственности, зависти, пошлости. Онъ зналъ, что н?тъ ничего истинн?е и дороже, какъ в?ра въ добро, что самое глубокое знаніе жизни заключается въ ум?ньи ц?нить и понимать высокое, прекрасное, героическое.