Словянофильство и Гегель

Словянофильство и Гегель

Давно уже мн? хот?лось обратить вниманіе читателей на одно любопытное открытіе въ исторіи нашей умственной жизни. Впрочемъ, какъ я ни запоздалъ, мн? кажется, что, по н?которымъ обстоятельствамъ, и теперь эта зам?тка не будетъ лишена интереса.

Года полтора назадъ, въ «Русск. В?стник?» (1862 г., № 11) была напечатана статья г. Лонгинова о Чаадаев? и при ней интересн?йшій документъ, — два письма Чаадаева къ Шеллингу, писанныя на французскомъ язык?. Въ одномъ изъ этихъ писемъ Чаадаевъ говоритъ о славянофильств?; онъ утверждаетъ, что славянофильство развилось у насъ подъ вліяніемъ н?мецкой философіи, и притомъ именно подъ вліяніемъ Гегеля. Такое свид?тельство о происхожденіи славянофильскаго ученія очень важно, потому что Чаадаевъ былъ, конечно, изъ самыхъ компетентныхъ судей въ этомъ д?л?, да и самое д?ло, т. е. зарожденіе славянофильства, совершилось у него на глазахъ. Какъ видно, оно очень его затрогивало и занимало.

Письмо писано въ 1842 году. Въ этомъ году Шеллингъ былъ приглашенъ въ берлинскій университетъ читать философію. Чаадаевъ съ радостію узналъ объ этомъ событіи, и его письмо им?ло ц?лью — изъявить Шеллингу эту радость и пожелать ему всякаго усп?ха. Главная причина, по которой это событіе им?ло важность и по которой Чаадаевъ ему радовался, состояла въ томъ, что новое преподаваніе Шеллинга должно было уничтожить господство гегелевской философіи, все еще сохранявшей тогда свой полный авторитетъ. Поб?ды надъ этою философіею нетерп?ливо ждали вс? поклонники Шеллинга, и самъ онъ над?ялся и об?щалъ быть поб?дителемъ. Чаадаевъ поздравляетъ Шеллинга съ его торжествомъ и потомъ пишетъ:

«Я не им?ю притязанія думать, что мои поздравленія могутъ необыкновенно тронуть васъ, и можетъ быть, если бы мн? нечего было бол?е сказать вамъ, я воздержался бы отъ писанья къ вамъ; но я не могъ устоять противъ желанія сообщить вамъ, какой могущественный интересъ связанъ для насъ съ вашимъ нын?шнимъ преподаваніемъ, и также, съ какими глубокими симпатіями маленькая группа нашихъ философскихъ умовъ прив?тствовала ваше вступленіе въ этотъ новый періодъ вашего славнаго поприща».

«Безъ сомн?нія, вамъ изв?стно, что спекулятивная философія уже давно проникла къ намъ; что значительная часть нашего юношества, жадная къ новымъ понятіямъ, усердно предалась этой готовой мудрости, разнообразныя формулы которой даютъ нетерп?ливому неофиту безц?нное преимущество, снимая съ него трудъ тщательнаго размышленія, и высоком?рныя пріемы которой такъ нравятся юношескимъ умамъ. Но вы, в?роятно, не знаете того, что мы въ настоящую минуту находимся посреди н?котораго рода умственнаго кризиса, который долженъ им?ть необыкновенное вліяніе на будущность нашей цивилизаціи; что мы поражены національной реакціей, страстной, фанатической, ученой, которая естественно вытекаетъ изъ чужеземныхъ тенденцій, слишкомъ долго господствовавшихъ въ нашей жизни, но которая, однако же, въ своей узкой исключительности стремится ни чуть не мен?е какъ къ радикальной перестройк? идеи страны, идеи, образовавшейся, какъ она теперь есть, не въ силу какого-нибудь соціальнаго катаклизма, что могло бы изв?стнымъ образомъ оправдать усиленный поворотъ къ прошлому, а просто въ силу естественнаго хода вещей, по неизб?жной логик? временъ, а что всего важн?е, по самому характеру націи. И вотъ, философія, для разв?нчанія которой вы явились въ Берлинъ, проникая къ намъ, сочетаясь съ ходячими у насъ идеями, совокупляясь съ господствующимъ у насъ духомъ, угрожала намъ совершенно извратить наше національное чувство, т. е. начало, скрытое въ глубин? сердца каждаго народа, которое составляетъ его сознаніе, его особый способъ, которымъ онъ понимаетъ себя и ведетъ себя во пути, назначенному ему въ общемъ распорядк? міра. Изумительная гибкость этой философіи, допускающей всевозможныя приложенія, создала у насъ самыя странныя мечты о нашей роли въ мір?, о нашихъ будущихъ судьбахъ; ея фаталистическая логика, которая почти уничтожаетъ произволъ, хотя и признаетъ его на свой ладъ, которая повсюду находитъ неумолимую необходимость, обратясь къ нашему прошедшему, готова была превратить всю нашу исторію въ ретроспективную утопію, въ надменную апо?озу русскаго народа; ея система всеобщаго примиренія посредствомъ совершенно новаго хронологическаго пріема, подстрекнувъ образчики нашихъ философскихъ дарованій, повела насъ къ мысли, что предупреждая ходъ челов?чества, мы уже осуществили среди самихъ себя ея заносчивыя теоріи; наконецъ, она угрожала, можетъ быть, лишить насъ лучшаго насл?дства нашихъ отцовъ, той ц?ломудренности ума, той воздержности мысли, которою напитала ихъ религія, носящая глубокій отпечатокъ созерцанія и аскетизма. Судите посл? этого, какъ радостно вс? т? изъ насъ, кто истинно любитъ свою страну, должны были прив?тствовать ваше появленіе въ средоточіи этой философіи, вліяніе которой могло быть для насъ такъ гибельно. И не думайте, чтобы я преувеличивалъ это вліяніе? Есть минуты въ жизни народовъ, когда всякое новое ученіе, каково бы оно ни было, всегда получаетъ необыкновенное могущество всл?дствіе необыкновеннаго движенія умовъ, которое характеризуетъ эти эпохи. А нужно признаться, жаръ, съ которымъ у насъ на поверхности общества бьются, чтобы найти какую-то потерянную національность, доходитъ до нев?роятной степени. Роются во вс?хъ уголкахъ нашей исторіи; перед?лываютъ исторію вс?хъ народовъ міра; приписываютъ имъ общее происхожденіе съ племенемъ Славянскимъ, смотря по большей или меньшей ихъ заслуг?; перерываютъ всю вору земнаго шара, чтобы открыть въ ней свид?тельства новаго народа Божія; и, между т?мъ какъ эта упрямая національность ускользаетъ отъ всего этого тщетнаго труда, фабрикуютъ новую національность, которую желали бы наложить на страну, относящуюся, впрочемъ, совершенно равнодушно къ лихорадочному увлеченію этой безбородой науки. Но лихорадки заразительны; и, если бы ученіе о непосредственномъ обнаруженіи абсолютнаго духа въ челов?честв? вообще и въ каждомъ изъ его членовъ въ частности, продолжало царствовать въ вашей ученой метрополіи, то, я ув?ренъ, въ скоромъ времени весь нашъ литературный міръ сталъ бы приверженцемъ этой системы, рабол?пствующей передъ челов?ческимъ разумомъ и услужливо льстящей вс?мъ его притязаніямъ. Какъ вы знаете, въ д?л? философіи мы находимся еще только на точк? отправленія; и такъ, вопросъ въ томъ, отдадимся ли мы во власть идей, вызывающихъ въ самой сильной степени всякаго рода личное надменіе, или же, оставаясь в?рными той дорог?, по которой мы шли до сихъ поръ, мы будемъ продолжать ходить путями того религіознаго смиренія, той умственной скромности, которая во вс? времена была отличительною чертою нашего національнаго характера и, наконецъ, плодотворнымъ началомъ нашего своеобразнаго развитія. И такъ, продолжайте, милостивый государь, торжествовать надъ гордою философіею, думавшею, что она зам?нила собою вашу философію. Какъ вы видите, судьбы одной изъ великихъ націй зависятъ въ н?которомъ смысл? отъ усп?ха вашей системы. Пусть мы увидимъ, что когда нибудь среди насъ созр?ютъ вс? плоды истинной философіи, и пусть мы будемъ обязаны этимъ вамъ?

1842 г. Москва 20 мая».

Не берусь судить окончательно о в?рности показаній, содержащихся въ этомъ документ?; во всякомъ случа?, они очень важны и должны им?ть прочное фактическое основаніе.

Одно, конечно, в?рно и не подлежитъ никакому сомн?нію, именно, что славянофильство развилось у насъ подъ вліяніемъ н?мецкой философіи, хотя можетъ быть не исключительно подъ вліяніемъ Гегеля, какъ полагаетъ Чаадаевъ. Фактъ очень изв?стный. Противники славянофиловъ очень часто ставятъ его имъ въ упрекъ и укоризну. «Вы», — говорятъ они, — «судите о русскомъ народ? по н?мецкимъ книжкамъ; своей народности, о которой вы столько толкуете, вы не можете понимать иначе какъ посредствомъ н?мецкой метафизики». И это — совершенно справедливо; какъ скоро р?чь зайдетъ о народ?, понимаемомъ не какъ простое скопленіе челов?ческихъ нед?лимыхъ, то уже по словамъ видно, откуда мы взяли форму для этихъ мыслей. Тутъ непрем?нно будетъ — органическое ц?лое и развитіе, самобытность и заемныя формы, народный духъ и его проявленія и др. Однимъ словомъ, мы не можемъ говорить о народ? иначе, какъ словами или прямо н?мецкими, или переведенными съ н?мецкаго, т. е. мы употребляемъ философскія категоріи, выработанныя и разъясненныя н?мцами. Своихъ словъ у насъ для этого н?тъ.

Мн? кажется, рядомъ съ этимъ важнымъ явленіемъ можно поставить другое, точно также сказывающееся весьма сильно. Именно, если о народ? мы думаемъ по н?мецки, то о государств? и о политическихъ событіяхъ мы большею частію думаемъ по французски, а если не по французски, то много-много что по англійски. Французская исторія насъ особенно привлекаетъ; можно безъ преувеличенія сказать, что мы воспитаны на ней несравненно больше, ч?мъ на своей русской. Яркія картины судебъ великой націи, ея блистательные короли, ея великіе перевороты, жестокая борьба партій высокопарное краснор?чіе, кровь и поб?да, почти нев?роятныя крайности и увлеченія, ни съ ч?мъ несравнимая экзальтація — все это живо передъ нашими глазами, все это господствуетъ надъ нашими мыслями. Нужно прибавить къ этому то обаяніе, которое свойственно чужому и прошлому; нужно взять во вниманіе и то, что впечатл?ніе постоянно подновляется и усиливается чтеніемъ новыхъ книгъ по этой исторіи. Отъ этого происходитъ, что подъ явленія этой исторіи, подъ т? формы лицъ и событій, которыя въ ней встр?чаются, мы подводимъ вс? современные случаи и происшествія. Безпрестанно можно услышать: «да такъ было при Людовик? XIV, при Людовик? XV!» «Это напоминаетъ 89 годъ!» «Тоже самое случилось въ 92 году!» и т. п.

Такимъ образомъ оказывается, что міръ нашихъ понятій, во многихъ и самыхъ важныхъ своихъ частяхъ, есть міръ наносный и чужой. Чтобы основательно су, дить объ этомъ явленіи, не нужно, однако же, подводить его подъ одну общую точку зр?нія. Всего лучше будетъ, если мы съум?емъ различать въ данномъ явленіи его органическія части. Подражаніе подражанію рознь. Большая разница, наприм?ръ, между усиліями россійскаго юноши, который стремится перенять манеры и тонъ парижскаго франта, и стараніями другаго юноши, который вздумалъ усвоить себ? теоріи и ученія какого нибудь французскаго химика или математика. На сколько первое нел?по, безплодно и уродливо, на столько второе правильно, законно и плодотворно. Сл?довательно, въ отношеніи къ заимствованію мы будемъ различать между одн?ми и другими сферами мысли и д?ятельности. Очевидно, есть сферы, гд? подражательность бол?е законна и другія, гд? она мен?е законна. Именно, ч?мъ отвлеченн?е и общ?е какая нибудь область, т?мъ правильн?е и законн?е въ ней подражательность; напротивъ, ч?мъ ближе какая нибудь область къ конкретной, непосредственной жизни, ч?мъ т?сн?е въ ней сливается форма съ содержаніемъ, т?мъ уродлив?е и незаконн?е будетъ въ ней подражаніе. Чистыя голыя формы, отъ которыхъ содержаніе нисколько не зависитъ, можно заимствовать съ полнымъ правомъ. Поэтому, философія, разсматриваемая съ формальной стороны, какъ метода, какъ пріемъ мысли, составляетъ такое же общее достояніе, какъ математика!

Никакъ нельзя этого сказать о нашемъ расположеніи понимать политическую жизнь по французскимъ или даже по англійскимъ образцамъ. Формы политической жизни т?сно сливаются съ самымъ содержаніемъ, съ историческою индивидуальностію народа, которому они принадлежатъ.