Смутное дело / Политика и экономика / Главная тема

Смутное дело / Политика и экономика / Главная тема

Смутное дело

Политика и экономика Главная тема

«Реальных сил и средств на завоевание России у Польши не было. А значит, польской плетью русский обух было не перешибить», — считает историк Владислав Назаров

 

В этом году страна отпраздновала не просто День народного единства, но еще и 400-летний юбилей окончания Смуты. Праздник получился со слезами на глазах, поскольку проблемы, с которыми бились наши пращуры четыре века назад — экстремизм, неправедный суд, зацентрализованная власть, — собственно, никуда не делись. Даже понятийный аппарат, несмотря на четыре сотни лет развития русского языка и культуры, оказался на удивление схожим. Об исторических аналогиях, о «руке Запада» и вечной русской Смуте на страницах «Итогов» рассуждает старший научный сотрудник Института всеобщей истории РАН Владислав Назаров.

— Владислав Дмитриевич, Кремль не внял предложению отметить нынешний День народного единства как 400-летие возрождения российской государственности. Что, охладели власти к этому празднику?

— Я думаю, что власти давно осознали, что они учредили ложный, искусственно созданный праздник да плюс еще с хронологической ошибкой. То, что не очень весело и массово празднуют 4 ноября, правильнее отмечать 1 ноября. В этот день гарнизон Речи Посполитой сдал отрядам второго ополчения Китай-город. Находились, правда, историки, на полном серьезе объяснявшие, что 4 ноября является неким среднеарифметическим символом нескольких значимых дат и событий. Эта дата, помимо всего прочего, нехороша тем, что она конфронтационная по сути. Да, конечно, сравнительно небольшие отряды войск Речи Посполитой были в Кремле; значительные части территории Российского государства были оккупированы Польшей и Швецией, но разве это уникальное явление в европейской истории? Нет. Это обычное, если хотите, нормальное течение политической и военной истории. Но в итоге праздник стал поводом для раздрая внутри страны (появились русские марши в Москве и татарские в Казани) и ненужных осложнений с современным польским обществом.

— Патриарх Кирилл в бытность митрополитом Смоленским говорил, что Смута «была страшнее того, что произошло во время Великой Отечественной войны... Гитлер в Кремль ногой не ступил, немцы не разложили вертикаль власти...»

— Я просто не понимаю причин для такого сравнения. Совершенно понятно, что в войне, начатой фашистской Германией против СССР, речь шла об уничтожении страны, а в перспективе и народа. А от того, что в Москве два года находился польский гарнизон, Россия не исчезала как государство. Польский комендант Кремля не садился на трон московских царей. Более того: иностранные войска были введены в Москву по соглашению с Боярской думой прежде всего для защиты столицы от отрядов Лжедмитрия II. Неужели неясно, что было страшнее — Гитлер с его отлаженной гигантской военной машиной или Сигизмунд III с сыном Владиславом, которым сейм не давал денег на новую московскую кампанию вплоть до 1617 года. Да, возник вариант завершения Смуты, если бы русским царем стал 15-летний королевич Владислав, которому осенью 1610 года присягало население многих регионов страны. И что? Точно так же в XVI веке Иван Грозный, а затем его сын Федор были кандидатами на престол Речи Посполитой. Словом, излишняя драматизация, нагнетание изоляционистских настроений, пропаганда вражды ко всему внешнему с помощью новой красной даты календаря, по-моему, ни к чему.

— Куда же девать «зацементированную» в учебниках истории польскую интервенцию?

— Употребление по отношению к Смутному времени понятия «польская интервенция» (равно как и «шведская интервенция») неправомерно. Эта формула возникла при Сталине, и зачем нам это повторять теперь, я не знаю. Интервенция предполагает потерю суверенитета страны, а Россия с ним в начале XVII века не расставалась. Мы должны помнить, что, когда речь шла о призвании польского королевича Владислава на русское царство, в августовском договоре 1610 года (его заключили московские бояре от имени всех чинов Российского государства с гетманом Жолкевским, выступавшим от имени Сигизмунда III) специально оговаривалось, что его польская свита в Москве будет крайне ограниченна, что править он будет совместно с Боярской думой. Он не имел права менять институты и порядки государственного устройства, назначать иностранцев в приказы или воевод в города, все важнейшие земельные и финансовые вопросы должны были решаться им совместно с земскими соборами. Владислав обязывался перейти в православие и сохранять статус Русской православной церкви как государственной. Вот такая «интервенция».

Конечно, в пропагандистском усердии частью польско-литовской элиты высказывалась идея колонизовать Россию. Это было хорошо для воздействия на сейм, для мобилизации сил. Но больше было похоже на дешевую пропаганду. Польско-литовские политики прекрасно осознавали, что в России прочно сложилось сословие «благородных» воинов-землевладельцев в 20—25 тысяч человек — служилые люди «по отечеству». Они привыкли владеть землей в своем царстве, пользоваться плодами труда крестьян и считали своим правом и обязанностью нести военную службу и управлять податными сословиями, исповедовать свой вариант христианской веры. Так с какой же стати они будут это отдавать соседям? Нет. Это война не на жизнь, а на смерть.

— А могла ли Польша в этой войне победить?

— В чем-то тогдашняя Речь Посполитая была мощнее России. Например, качество ее кавалерии было много выше русской и в полевых сражениях поляки были искуснее. Русские же отличались при осаде и защите крупных крепостей и мастерским использованием артиллерии, которой у наших предков было больше и по количеству, и по типам орудий. У нас также неплохо было налажено военно-инженерное обеспечение. Но главное не в этом. Надо понимать, что король в своих военных планах был весьма ограничен сеймом. Оккупировав Смоленск после почти двухлетней осады, Сигизмунд не решился идти на Москву, а поехал праздновать триумф в Польшу по образцу римских императоров. Иными словами, реальных сил и средств на завоевание России у Польши не было. А значит, польской плетью русский обух было не перешибить.

— Почему Сигизмунд передумал посылать в Москву сына и решил сам стать царем Московии?

— Польский король лишь попытался стать «соправителем» сына в России. Но он переоценил свои возможности и недооценил силы сопротивления. Он уверовал в то, что у него в руках сосредоточены основные рычаги власти в России, что авторитет победы 1611 года в Смоленске поможет ему в борьбе с оппозицией в сейме. Но не случилось. Денег на новые военные действия в России не было. Король, видимо, надеялся на свою «партию» в Москве, на то, что польский гарнизон продержится в первоклассной по тем временам крепости (Кремль плюс Китай-город) столько времени, сколько ему понадобится для подготовки новой экспедиции. Что внутренние противоречия в русском обществе неразрешимы. Но он недооценил потенциал первого ополчения (с начала лета 1611 года власть польского короля была реальной только в Кремле, Китай-городе да Смоленске) и явно просчитался со вторым ополчением. Запоздавшая попытка привезти королевича в Россию зимой 1613 года окончилась провалом.

— Чья была идея пригласить на русский трон «интервента» Владислава?

— Сама по себе практика приглашения на трон представителя династии из соседнего государства существовала в Восточной Европе по крайней мере с конца XIV века. Вполне возможно, эта идея пришла в голову русским, которые уже вдоволь насмотрелись на то, что происходит, когда ими правят местные цари или самозванцы. Не исключено, что изначально о призвании Владислава на русское царство заговорил бывший сторонник Лжедмитрия II боярин Михаил Глебович Салтыков. Есть сведения, что Салтыков еще в 1602 году на приеме у польского короля в качестве посла Бориса Годунова видел Владислава и просил дозволения поцеловать у него руку. Не исключено, что уже тогда Салтыков стал сторонником польской партии в московской элите. В феврале 1610 года именно он вел переговоры о призвании Владислава на русский трон. В октябре 1611 года Салтыков вместе с князем Юрием Трубецким возглавил посольство от Семибоярщины, с тем чтобы настоять на присылке новых польских войск и отпуске Владислава в Москву, но ничего из этого не вышло.

— В случае реализации договора русских бояр с поляками как бы выглядела российская властная вертикаль?

— Безусловно, власть Владислава была бы серьезно ограничена по многим направлениям. И те, кто целовал ему крест в сентябре — октябре 1610 года, на это ограничение самодержавия шли не просто сознательно, а с большим воодушевлением. Выборность царя Владислава (вслед за Борисом Годуновым и за «выкрикнутым» Василием Шуйским) — это, условно говоря, то же самое, как во время перестройки вдруг выяснилось, что партий может быть несколько и между ними возможна реальная борьба. Налицо мировоззренческое и политическое потрясение основ. Собственно Смута — это противоборство двух принципов построения монархии: выборной и наследственной. Отсюда и концептуальный — правовой и политический — конфликт.

В итоге победила точка зрения, существовавшая в России до Смуты около 200 лет, что верховная власть у нас наследуется по прямой нисходящей мужской линии. В Смуту произошло еще одно явление, о котором потом долгое время не вспоминали в силу тотального торжества вертикали власти. В то время Василий Шуйский и несостоявшийся царь Владислав добровольно соглашались занять престол на условиях ограничения их власти в пользу Боярской думы и Земского собора, которые реально были тогда местом для дискуссий, а не красивой декорацией самодержавия.

— Если бы бояре и думцы пришли к согласию и выдвинули на Земском соборе 1598 года кандидатуру Федора Романова вместо Бориса Годунова, могла ли страна «проскочить» Смуту?

— Кадры и тогда решали не все. Возможно, избрание Романова сняло бы часть противоречий внутри очень узких групп элит, ставших следствием опричнины, но с точки зрения содержания накопившихся социальных конфликтов ситуацию это не изменило бы. Вооруженной борьбы за власть все равно не удалось бы избежать. Да что там! Даже сама природа диктовала такое развитие событий. В том, что в стране началась Смута, во многом виноваты климатические сдвиги. Вернее, так называемый малый ледниковый период. Мы узнаем из источников о морозах в летние месяцы начиная с 1601 года, о проливных дождях и ранних заморозках в 1602 году. Затем последовал жуткий голод.

— Василий Ключевский писал о Лжедмитрии I, что «он был только испечен в польской печке, а заквашен в Москве». Не Романовы ли, которые ненавидели Годуновых, придумали историю с «воскресшими» Дмитриями?

— Действительно, едва ли не главными соперниками Годунова на пути к власти были бояре Романовы-Юрьевы. Возможно, они и приложили руку к воспитанию из Григория Отрепьева «царевича Дмитрия». Во всяком случае, само появление Лжедмитрия в качестве спасшегося царевича на первом этапе никак не связано с иноземными интригами. Пользу от правления «царя Дмитрия» стали почти сразу извлекать Романовы и близкие к ним персоны. Федор Никитич Романов при Годунове был пострижен в монахи под именем Филарета и отправлен на Север, но по приказанию «царя Дмитрия» Филарет из ссыльного монаха превратился в митрополита Ростовского. Потом он будет «нареченным» патриархом при Лжедмитрии II, потом официальным Патриархом всея Руси Филаретом и первым лицом в правящем тандеме со своим сыном, царем Михаилом Романовым.

— Перед избранием Годунова Земский собор принял текст клятвы, согласно которой полагалась «казнь всякому мятежнику», кто «дерзнет... колебать умы людей молвами злыми». Получается, с точки зрения легитимной Семибоярщины Минин и Пожарский являлись смутьянами, по которым как минимум плакала тюрьма?

— Строго говоря, преступниками в Смуту были все участники гражданской войны. На мой взгляд, Смута началась в 1604 году, и с точки зрения первого самозванца «царевича Дмитрия Ивановича», который с зимы 1605 года правил в Путивле и Северской земле, Борис Годунов, безусловно, был преступником. И после того как дворянство присягает не наследнику выбранного царя, а настоящему в кавычках царевичу Дмитрию, о легитимности каждого последующего правителя на русском троне можно долго спорить. Поэтому в глазах Семибоярщины и Пожарский (в свое время целовавший крест Владиславу), и Минин, да и все руководители обоих ополчений, также присягавшие королевичу, все атаманы казаков, предводители иных антикоролевских военных формирований должны быть признаны, как сказали бы сейчас, экстремистами, к тому же с неясными по происхождению источниками финансирования.

— На закон об иностранных агентах намекаете?.. Имеем ли мы право называть ополчение Минина и Пожарского символом национально-освободительного движения, если учесть, что оно состояло из людей, воевавших за деньги?

— Кто сейчас сможет определить, чего было больше в мотивах ополченцев — корысти или идейности? Одно другого не исключает. Ясно только, что шли воевать ополченцы, с одной стороны, за свои личные интересы и за идею освобождения Москвы, но с другой стороны, воинов надо было обеспечить деньгами, едой, фуражом, боеприпасами. В целом, очень грубо и условно, на оплату 15—20 тысяч участников второго ополчения могло потребоваться до полумиллиона тогдашних рублей. Это была вполне подъемная сумма для крупных городов и сельских территорий русского Севера и Поволжья, которые не разграбили в ходе Смуты. Средства складывались из сурового самообложения горожан, займов у богатых купцов, а также традиционных налогов с территорий, подчинявшихся власти второго ополчения. Разумеется, одним из самых значимых и стабильных источников финансирования ополчения была Церковь.

— Одного видного историка поразил такой факт: «чтобы выбить поляков из Москвы, Минин продал часть населения Нижнего Новгорода в рабство...»

— Уважаемый коллега плохо понимает, о чем говорит. Сведения, на которые он опирается, позаимствованы у некоторых региональных историков XIX века. Они в свою очередь основывались на устных преданиях, якобы восходящих к хронографам, которых никто из профессиональных ученых никогда в глаза не видел. Эти мифы высоко поднимали подвиг ополченцев: мол, вот на что пошли патриоты, что даже жен и детей в рабство продали. Никакими реальными свидетельствами этот «подвиг» не подтверждается. Что значит продать в рабство? Кто купит жен и детей? Вот первые вопросы, которые должен задать историк, прежде чем делать свое «открытие». Продавать в рабство можно было по четырем адресам: в Османскую империю, государства Средней Азии, в Иран и в Крымское ханство. Но только теоретически. Никакого регулярного рынка по торговле рабами, понятное дело, в Нижнем Новгороде не существовало. «Рынок выходного дня» по случаю сбора средств на второе ополчение для купцов с юга тоже никто ни специально, ни случайно не открывал.

— Русской Смуте, похоже, решительно не обойтись без советов. Межсословная организация в Смуту так и называлась — «Совет всея земли». Перед октябрем 1917-го расплодились Советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Сегодня выбран Координационный совет оппозиции. Опять же в современной политике, как и в эпоху Смуты, возникло определение «вор»...

— Советы — это очень традиционное название и для вполне официальных государственных институтов России. Что касается «Совета всея земли», то это был действительно руководящий орган народного ополчения 1611 года, своеобразное временное правительство во главе с рязанским дворянином Прокопием Ляпуновым. Что касается вора, то в XVII веке этим словом обозначался государственный преступник, незаконно захвативший или посягающий на святость верховной власти. Криминальный похититель чужого имущества обозначался словом «тать». Например, Лжедмитрия I Борис Годунов в грамотах тоже называл вором, просто это определение не получило применительно к нему широкого распространения. А уж второй «Дмитрий» навсегда останется Тушинским вором, его сын — воренком, тоже, кстати, еще один «законный» претендент на русское царство...

Вообще-то я бы поостерегся проводить прямые аналогии с современностью, которые, как обычно, хромают. Понятно, что в стране и тогда, и сейчас существует неопределенность переходной эпохи что в политике, что в состоянии общества, что в экономике. Это факт. Но выльется ли все это в очередную русскую Смуту или перейдет в нечто похожее на трехсотлетнее правление династии Романовых, сказать определенно невозможно.