2

2

Насыщение голода, утоление жажды, продление чуда жизни — вот троица, задающая ритм всякой жизни и определяющая территориальное распределение вида. Эта троица сопутствовала гоминиду, плавно скользнувшему через рубеж, за которым он стал человеком.

По мере того как человек начал открывать сам себя, его существование обрело новое измерение. Что бессловесно шевелилось поначалу в эволюционирующем мозгу? Вряд ли ты получишь ответ, уставившись в две пустые глазницы, через которые некогда проходили времена года и дни, вместе с картинами гор и долин, вод и лесов. Но есть другие следы, ведущие вспять, к истокам, а где и следы кончаются, дай волю догадке.

В многозначность мифов вплетена весть о мироощущении древнего человека, эта весть передавалась из тысячелетия в тысячелетие и — во всяком случае, в основном — поддается дешифровке. Редкие живые ископаемые человечества — первобытные племена, дожившие до космического века в изолированных нишах, куда их некогда привели пращуры, притом таких труднодоступных нишах, что их обитатели до недавних пор не вступали в контакт с окружением, позволяют нам познакомиться с древним, однако все еще живучим миром представлений.

В нескольких днях пути от нашей лагерной площадки, в девственном лесу Итури, образующем пуп Африканского материка, к северу от западной рифтовой дуги, на водоразделе бассейнов Нила и Конго, живет сравнительно недавно «открытое» пигмейское племя мбути, которое не научилось даже добывать огонь трением, а постоянно поддерживало его в очагах и передавало из поколения в поколение, с одного стойбища на другое. Английский антрополог Колин Тэрнбэлл, коему по воле случая привелось жить и охотиться вместе с мбути, приводит некоторые наблюдения, помогающие нам заглянуть в зеленый храм древнего поклонения силам природы.

Мбути неотделимы от леса. Первичная ячейка — семья, но община важнее как социальная единица, потому что жизнь, основанная на охоте и собирательстве, требует сотрудничества на всех уровнях. Верховный блюститель жизни мбути — лес. Для мбути лес — живое существо, великодушное, если с ним хорошо обходятся, раздражительное, если обращаются дурно. Его деревья и кусты даруют жилище, орудия и утварь; лесные звери, пчелы и травы — пищу. Когда рождается ребенок, его обертывают в луб, отбитый для мягкости колотушкой из слонового бивня; первое омовение совершают древесным соком — влагой самого леса; таким образом, новорожденный с самого начала принимается в лесную общину. Когда молодой охотник принесет свою первую добычу, ему делают на лбу вертикальные надрезы, в которые втирают смесь золы и лесных трав, — знак того, что лес вошел в его собственное тело. Когда пигмей очень счастлив, он может выйти на поляну и танцевать там в паре с лесом. Пигмеи поют, обращаясь к лесу, — и не для того, чтобы задобрить его, а чтобы выразить свою гармонию с ним. Во время племенных ритуалов из тайного хранилища высоко на дереве извлекают деревянный рожок, на нем следует играть так мелодично, чтобы лес слушал и радовался. В свою очередь лес дарует свою силу всякому, кто прикасается к рожку, а также тем, кто танцует вокруг лагерного костра с этим фаллическим символом, олицетворяющим жизненную силу леса. За всеми этими выражениями благодарного и радостного единения с лесом кроются присущие мбути чрезвычайно острая наблюдательность и широкие познания о лесе и его законах; без этих познаний таинства лишились бы своего глубокого смысла.

Чем для пигмеев был девственный лес, тем для других племен были равнины и горы, оазисы и приморье — живущей в эпохах силой, к которой и сам человек был причастен. Доступные нашему взгляду следы приводят в каменный век. Однако интуиция, наследие дочеловеческого существования, в союзе с пробуждающимся разумом, что начал задавать свои «почему», должна была намного раньше окружать ореолом практичной мистики все, что охраняло искру жизни и не давало ей угаснуть.

Обществам с простейшей материальной базой часто присуще чрезвычайно сильное пристрастие к своему месту обитания. Ведь территория служила основой как материального, так и духовного бытия. Чем скуднее природные условия, тем ревнивее охранялась территория. Когда белые явились в Австралию, они отмечали, что аборигены впадали в истерику, кричали, жестикулировали, грозили оружием, обливались слезами, если кто-то проходил через их территорию. В области обитания племени борана, в пустынных горах между родиной 1470 и Сомали, путнику следует втыкать в землю меченые палки в качестве своего рода визитной карточки; следы чужих ног выдают постороннего, от которого надлежит избавиться.

Чувство общности с клочком планеты было всеобъемлющим, оно распространялось на все — на землю, растения, животных. Зарождающиеся религиозные представления приписывали всему в окружающей природе силы, приносящие счастье или несчастье. Экономическая, социальная, религиозная жизнь рода тесно переплеталась с силами и созданиями природы; ради собственного блага следовало жить с ними в ладу.

Общность с тварями земными и птицами небесными отражена во многих мифах о райской поре, когда животные, коим ведомы тайны жизни, говорили на языке, понятном человеку. Подражая в экстатической пляске крикам птиц и зверей, шаман делает бессознательную попытку воссоздать условия, о которых говорит райский миф. Перевоплощаясь в животное, он приобщается сам и приобщает род к тайнам и магической силе зверя. В холодных широтах известен буйный ритуал, когда молодые мужчины отождествляли себя с медведем.

Ощущая себя частью одушевленной природы, род искал уверенности и защиты у тотема; иногда тотемом было животное, чье мясо служило основной пищей рода, чью плоть и кровь члены рода соединяли с собственной плотью и кровью. В самом человеке обитала духовная сила, состоящая в связи с родовым тотемом. Во многих местах бытовало представление, что после физического соединения мужчины с женщиной родовой тотем входит в женское чрево, чтобы зачать ребенка, — первобытная версия святого духа. Внутренний мир обществ с простейшей материальной базой нередко отличался многоплановостью и признавал как физическое, так и духовное отцовство.

Жизненно важные связи между родом и его тотемом требовали ритуалов. Изображение тотема становилось предметом культа и заклинаний. Когда юноши шаг за шагом посвящались в традиции рода и таинства жизни, заучить сокровенные ритуалы и песнопения тотемизма считалось не менее важным, чем узнать, где могут находиться источники воды. Полезное не отделялось от священного; священным было все, что обеспечивало продление жизни.

Когда человек сотворил первых богов по своему подобию, животные не были забыты. Предельно ясно переход видим в многоголовом египетском пантеоне. Вдоль берегов Нила шествует череда звероподобных богов: над плечами Тота возвышается длинная шея ибиса, Гор наделен головой сокола, Анубис — шакала, Хнум — барана с закругленными рогами. Другие боги наделены признаками быка и льва, бегемота и крокодила. Богиня Верхнего Египта изображалась в виде коршуна; покровительница Нижнего Египта воплощалась в образе кобры. Целый ковчег зверобогов прибило к берегам Нила. Многие из них пришли с гор Эфиопии, возможно, также из саванны и лесов Долины и района больших озер. Древний опыт и древнее послание Африки в виде племенных тотемов спустились вниз по долине Нила, чтобы составить придворный штат национальных богов.

Мало-помалу некоторые боги освобождаются от своего тотемического прошлого и принимают человеческий облик. Таков Осирис, властитель вселенной, даровавший человеку блага цивилизации, научивший его выращивать зерно и виноград, бог жизни, бог смерти, бог плодородия, чей фаллос женщины во время ритуальных шествий приводят в движение бечевками. За принявшим человеческий облик Осирисом прослеживаются и прежние воплощения божества в виде деревьев и животных, как будто миф интуитивно прозревал в божественных фигурах эволюцию, теоретическое обоснование которой было сформулировано разумом лишь тысячи лет спустя.

Склонность к таинству выражается в образах, созвучных окружению и исторической ситуации. В древнейшем обществе не вещи и обладание ими, а сама жизнь стояла на первом месте. Таинство жизни пронизывало природу, на каждом шагу человеку виделись символы плодородия, которые давали пищу для мифов, сочиняемых творческим воображением. А потому деревья, чьи соки отождествлялись с соками и женского, и мужского организмов, становились древом жизни, древом познания, космическим древом, соединяющим землю с небесами. Поэтому же бог плодородия Осирис мог развиться из быка, а Зевс — вновь воплотиться в быка, когда он похищал и оплодотворял Европу, финикийскую принцессу, давшую свое имя части света.

Многообразная символика связана со змеей, которую видим изображенной и у корней дерева, и в его ветвях. У вавилонян змея похищает древо жизни, у иудеев искушает плодами познания, в одном индейском мифе змей с лицом человека собирает для людей древесные плоды. В пустыне Моисей берет рукой змея, который становится жезлом; критская богиня держит в поднятых руках по змее. Обернувшись змеем, Зевс посещает богиню царства мертвых Персефону, чтобы с ней зачать первоначального Диониса. Змея нередко представлялась людям фаллическим символом; быть может потому, что так часто обитала у животворных родников и водоемов. Некоторые племена видели в радуге огромную змею, пополнявшую водоемы. В области Берега Слоновой Кости заклинатели дождя танцуют с ядовитыми черными кобрами, чтобы тучи отдали земле свои соки. Змея обвивается вокруг фаллических каменных колонн — знаков плодородия, и она же обвивает посох Асклепия. Там, где змеи внезапно и бесшумно высовывались из нор, они часто ассоциировались с душами мертвых, а потому их нельзя было убивать. Змея соединяла в себе плодородие и смерть, две стороны одного и того же таинства.

Та же земля, из которой растут травы и деревья, из которой вышел и сам человек, служит местом, куда все возвращается. Мертвые члены рода уподоблялись увядшей траве или опавшим с дерева листьям. Всеобщее лоно было всеобщей могилой и местом всеобщего возрождения. Уже у неандертальцев видим сохранившийся у некоторых африканских племен погребальный обряд, выражающий круговорот жизни: покойника хоронят в скорченном положении, как скорчен зародыш в материнском чреве.{60}

Женщина — родительница, человеческое воплощение земли-благодетельницы — олицетворяла продление жизни. Оттого образ земли-матери, богини-матери рано занял центральное место в мире представлений, где такую роль играло плодородие и обновление; возможно, именно это божество первым обрело всецело человеческий облик. Когда на сцену выходят Кибела, Артемида, Афродита, ими уже пройден долгий путь. Но подобно тому, как жизнь и смерть обусловливают друг друга, так богиня созидания часто оказывается и богиней смерти, богиней с двумя ликами — один обращен к утру, другой к вечеру.

Вместе с младенцем богиня-мать приобретает обличье мадонны, в котором чудо обновления жизни получило одно из самых прекрасных выражений. Примечательно, как часто в церквах и часовнях Южной Европы встречается черная дева с черным младенцем; правда, в молитвенной нише их все чаще вытесняли белые лики. Похоже, образ мадонны со всем, что он олицетворяет, как и многое другое, — наследие из Африки.

Боги странствовали, одни исчезали, другие эволюционировали. Но какой бы облик они ни принимали — звериного тотема, духа земли или гор, охраняющего жизненно важную территорию группы людей, богини земли-матери, связывающей человека с землей, — в них воплощалось мистическое восприятие древним человеком единства всего живого.

Когда взгляд человека поднялся выше гор, чьи пики словно касались звезд, родилась догадка: уж не зажглась ли первоначально искра жизни от встречи небес и Земли? Человек прикоснулся к еще одному измерению — космическому.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.