9

9

1470. Номер в каталоге. Но за этим номером — целая эпоха в эволюции, даже революция{43}.

Особенно ясно чувствуешь это, чуть ли не осязаешь, сидя в спартански обставленном кабинете Ричарда Лики, который сменил отца на посту руководителя Национального музея Кении. Ричард пришел на смену родителям и как искатель пращуров человека. Он и его жена Мив составляют новую исследовательскую чету Лики, доискивающуюся истоков с такой же страстью, как старшая чета.

Детские годы в Олдувае наделили Ричарда глазом тренированного охотника за ископаемыми, чувствующего — где стоит искать. Когда он в роли координатора международной археологической экспедиции{44} на реке Омо в Эфиопии пролетал над бурыми равнинами на севере Кении, где неопытный глаз видит одни лишь пустыни да полупустыни, его все сильнее донимала мысль, что где-то здесь кроется ответ.

Пустынный край оправдал надежды Ричарда, когда он вскоре приступил к поискам на земле, поначалу верхом на верблюдах, нанятых у обитающих в пустыне габбра. Первая находка была сделана, когда Ричард бродил вокруг импровизированного лагеря, который пришлось разбить потому, что один из верблюдов отказался шагать дальше после утомительного перехода в дикой местности. Высоко на песчаном откосе, подле колючего кустарника, он внезапно увидел почти целый череп с покатым лбом и тяжелыми надбровными дугами, явно обнажившийся при подвижке песка всего несколько месяцев назад. Австралопитек. Найденный почти день в день через десять лет после знаменитой находки матери Ричарда, однако старше на шестьсот тысяч лет. Как свидетельство того, что гоминид больше полумиллиона лет почти не развивался, этот образец наводил на интересные догадки, но решением вопроса служить не мог.

Великая находка пришла два года спустя, когда на буром склоне глубокой лощины было обнаружено более полутораста осколков черепа, иные не крупнее ногтя. Мив Лики старательно собрала эту мозаику. И глазам исследователей явился красивый продолговатый череп без обезьяньих надбровных дуг, с достаточно высоким лбом, и только плоский нос отличался от привычного нашему глазу. Впрочем, если учесть, сколь многолик человеческий род, по форме этот череп вполне мог принадлежать нашему современнику. Калий-аргонная датировка вулканогенного отложения, где найдены осколки, дала цифру три миллиона лет.

Безымянный, без обозначения вида, череп хранится в музейной коллекции под ничего не говорящим номером 1470. А между тем эта находка отодвинула наш горизонт еще дальше назад. В лице 1470 человек шагнул на миллион с лишним лет ближе к своим истокам — правда, не по той тропе, вдоль которой ранее велся поиск. Если объем мозга олдувайского австралопитека 530 см3, а у более позднего Homo habilis — 630–680, то у 1470 он равен 810 см3 (у современного человека — 1400 см3). Прежняя стройная схема эволюционной последовательности ископаемых находок разваливается. Низколобый австралопитек уже не кандидат в предки человека, он представляет боковую ветвь, обреченного и ограниченного родича, встретившего свой конец в одном из тупиков эволюции. Насколько можно судить сегодня, в зеркале прошлого ближе всего нам 1470.

Сижу у Ричарда Лики, держа в руках 1470. Бережно веду пальцами по линиям черепа. Заглядываю в полость, некогда вмещавшую маленький человеческий мозг. Ищу какого-то контакта с безмолвным лицом, пытаюсь мысленно воссоздать живой облик существа, которое некогда бродило и отдыхало, боролось за существование и размножалось в Долине, ставшей колыбелью нашего рода.

В северной части Долины, в залитом солнцем бесплодном краю у нефритово-зеленого озера находится Кооби-Фора, где расположилась полевая база исследований Ричарда Лики.

Наше паломничество должно было привести нас туда. Наполнив канистры водой и бензином и нагрузив машины свежими продуктами, которые доставил спортивный самолет, мы двинулись по пустынной местности, где всецело зависишь от собственных припасов. Весь восточный берег нефритов-озеленого озера необитаем, если не считать крохотное племя моло у Лоиянгалани на юге. На севере пустыня расстилает свою лаву вплоть до Судана и Эфиопии. В прошлом сомалийские воины шифта совершали сюда набеги; моло приходилось даже селиться на острове посреди озера, чтобы избежать полного истребления. В конце шестидесятых годов шифта убили двух белых, живших в Лоиянгалани. Последнее время они ведут себя смирно. И если не считать лагерь охотников за костями в Кооби-Фора, на встречу с людьми в этом краю особенно рассчитывать не приходится.

Нам отвели хижину из дикого камня. Стены высотой по грудь накрыты сверху осокой, под нее задувает ветер, который ночью несет приятную прохладу. По ночам слышно, как щелкают челюстями крокодильчики на берегу. Днем они робко сторонятся нас, когда мы спускаемся к озеру, чтобы освежиться в воде, приправленной вулканическими солями. Поодаль бултыхаются крокодилы покрупнее; в этих местах люди их не трогают, так как пропитанная солью кожа не годится для дамских туфель и сумочек. Берег одет песколюбом.

Когда в конце восьмидесятых годов прошлого столетия к южной оконечности нефритово-зеленого озера вышел венгерский граф Телеки фон Шек с четырьмястами пятьюдесятью носильщиками, шестью проводниками и бригадой переводчиков на языки различных племен, он, как было заведено у белого человека, посчитал себя открывателем и (также по обычаю белых людей) дал озеру имя, назвав его в честь наследного принца двойного королевства — Рудольфа{45}, коего ныне никто бы не помнил, если бы не пресловутая драма в замке Майерлинг. На самом деле до графа озеро видели другие люди, правда с более темной кожей. И тоже дали ему название: Бассо-Нарок. А у племени габбра оно называлось Галана-Бои, что означает «Большая Вода».

Подходящее имя для озера, гладь которого разгулявшийся ветер сбивает в пену и бороздит шипящими волнами и которое занимает двадцать третье место среди крупнейших озер земного шара. Но и те, кто давал озеру первые имена, не были его первооткрывателями. 1470 жил на его берегах, когда уровень воды на семьдесят метров превышал нынешний, а следы в песках времени позволяют предположить, что и предки 1470 эволюционировали у Большой Воды, точнее, у Еще Большей Воды. Как ни важна комбинация индивидуального тренированного глаза и счастливых случайностей, современная археология — коллективный труд. Здесь, на едва ли не самых богатых в мире залежах ископаемых останков, археология и палеонтология сотрудничают с биологией и метеорологией, химией и анатомией в непревзойденном по тщательной организации исследовании нашего прошлого. Ключевую роль в коллективе играет геолог. Он обеспечивает охотников за ископаемыми картой, по которой они могут ориентироваться в ландшафтах далекого прошлого.

Несколько дней в обществе экспедиционного геолога, четыре года составлявшего карту местности, какой она была почти четыре миллиона лет назад, наполняют жизнью край, который сегодня выглядит безжизненным. Медленно ползем на джипе через ландшафт, моделированный водой, ветрами и вулканами. Сперва — дно высохшего озера, где карликовые акации и коммифора кормят несколько геренуков и где копыта ориксов начертили паутину встречных путей на песке. От бывшего озера — в пустыню с зыбкими миражами и гнетущим зноем. Ветер дышит жаром и хлещет, словно плеткой.

Мой экскурсовод показывает на четкие линии ракушек между слоями песка, говорящие о том, где Большая Вода в разные эпохи соприкасалась с сушей, и тотчас местность изменяется. Лощины наполняются водой, новые берега одеваются пышной зеленью. Я странствую одновременно по двум ландшафтам: в нынешней пустыне и в древнем райском саду, что некогда вырос на еще более древнем лавовом ложе.

Песчаный откос в пустыне — для неопытного глаза всего лишь деталь бурого однообразия — вдруг становится глубоко интересным. Несколько лет назад здесь нашли множество оббитых камней, одни — острые, другие — сглаженные прилежным употреблением. Калий-аргонная датировка определила возраст примитивных орудий — 2,6 миллиона лет. Мы стоим на месте древнейшего известного стойбища с древнейшим известным инструментарием — на полмиллиона с лишним лет старше подобных находок в Олдувае.

Пустыня уже не пустыня. Песчаный откос превращается в обитаемый берег под сенью развесистых крон; внизу струится кристально прозрачная река, расширяясь, она образует озерко. Лишний раз думаешь, как естественно, что первые зачатки культуры должны были родиться у источников питьевой воды. Тогда еще не умели транспортировать воду, требовалось идти к ней. Вместе с каменными рубилами находим зубы антилоп и крокодилов: еще одно свидетельство того, что в этом месте встречались вода и суша. И указание — кто составлял компанию человеку 2,6 миллиона лет назад.

Спустя несколько часов наш джип останавливается перед другой выемкой в пустыне. Скользим вниз по откосу, карабкаемся по противоположному. И вот перед нами простой сероватый столб с номером: 1470. Одна из целей паломничества.

Посидеть здесь молча. Вновь почувствовать, как меняется пейзаж. По дну ложбины, которую мы только что пересекли, течет река, из реки выходят фыркающие бегемоты. Торчащая из гравия челюсть бегемота с хорошо сохранившимися зубами, ровесница 1470, помогает воображению оживить ландшафт. За гребнем выемки простирается трясина. Ближние холмы одеты колышущейся зеленью. За ними — Еще Большая Вода, питаемая тропическими реками и еще не солоноватая, слышно, как плещутся волны вдоль ее берегов.

Вряд ли здесь было стойбище: слишком узок гребень между рекой и трясиной. Что-то другое привело 1470 на место его последнего упокоения — может быть, поиск пищи, может быть, любопытство, ставшее характерной чертой всего рода.

И тебе кажется, что ты опять держишь череп в руках, кончиками пальцев осязаешь его линии, ища какого-то ответа. На что ты надеешься? Из лиц твоих современников много ли обращено к тебе? Где же тут рассчитывать на встречу с кем-то, отделенным от тебя лесами и пустынями былого, когда ты пребываешь в плену представлений и предрассудков своего времени? Смутно видишь фигуру — бедренные кости, избежавшие сокрушительных челюстей гиены (из-за которых очень редко обнаруживаем останки той поры, когда человек еще не начал предавать земле своих мертвых), указывают, что рост достигал примерно 160 см, как у живых ископаемых нашего времени — пигмеев дождевых лесов и бушменов пустыни Калахари. Можно представить себе какие-то стороны образа жизни. Но ничто не говорит тебе о изгибе губ, цвете волос, запахе кожи, тем более — о том, что некогда шевелилось под лобной костью.

И все же есть тут нечто, что естественно вписывается в не поддающееся четкому определению чувство возврата.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.