VI

VI

Перед ним рокотало без устали море,

Непрестанно шептали волны

о сокровищах скрытых,

Сбивая с толку путника,

не знающего их язык.

И надежды были его уже на исходе,

Но отдыха он не желал:

Поиск стал смыслом жизни его.

Рабиндранат Тагор

Сеньор Альмиранте!

Сад Королевы — Хардин-де-ла-Реина!

Такое поэтичное название дали Вы с ходу скопищу островков, рифов и баров южнее Хуаны, когда после первой, радужной встречи с Ямайкой углубились в него, продолжая поиск пути в страну Великого хана. Но когда Вам пришлось перебирать все румбы компасной картушки, петляя в лабиринтах тесных проходов и мелких проливов среди бесчисленных островков, райский сад в Океане обратился для Вас кошмаром.

Вечера при небе, словно налитом кровью. Штормовые ветры, что по ночам срывались с гор Хуаны — и давай кружить по всем странам света. Рокочущие грозы, внезапные течения, упорные волны. Корабли скребут днищем грунт в прижимистых узкостях, матросы выскребают крохи со дна сундуков. Сами Вы измотаны неделями бессменных вахт и бессонными ночами, к тому же, как и все, истощены недоеданием. Постоянная забота: сколько парусов убрать, повинуясь шторму, а сколько оставить, чтоб суда слушались руля, огибая мели, подводные камни и прочую нечисть.

Никогда еще Ваше искусство судовождения не подвергалось такому испытанию. Лишь предельное напряжение и стойкость, отказ признавать что-то невозможным, Ваше чуть ли не интуитивное умение сочетать бесстрашие и осторожность позволили Вам тогда уберечь каравеллы от крушения.

Вот эти-то качества, проявленные Вами в Саду Королевы, сегодня остро нам необходимы на нашем планетарном корабле, все более рискованное плавание которого грозит завершиться космической аварией.

В конечном счете и Вас подстерегло крушение — у этого острова. Вы сами знаете: в этом последнем плавании Вам недостало воли и прозрения.

Возможно, сеньор Альмиранте, Вас удивляет, что наше плавание все еще продолжается. Ведь у святого Августина Вы могли почерпнуть авторитетное указание, что конец света должен наступить через семь тысяч лет после сотворения мира, а поскольку мудрый король Альфонс к тому же подсчитал, что ко времени рождества Христова возраст Земли составлял пять тысяч триста сорок три года и триста сорок восемь дней, Вам, когда Вы предавались уединенным размышлениям, достаточно было прибавить тысячу пятьсот три, чтобы выяснить, что до конца света оставалось всего сто пятьдесят три года.

Подтверждение своим выкладкам Вы могли найти в нюрнбергской всемирной хронике: как раз когда Вы вернулись из первого плавания, она возвестила, что у мира позади шесть эпох, впереди седьмая, и последняя; когда будут заполнены оставшиеся шесть страниц хроники, трубы возвестят о приходе Судного дня. Но до той поры на человечество обрушатся все апокалипсические бедствия — землетрясения, мор и голод. Хлеба не будут созревать в полях, родники иссякнут, реки наполнятся кровью и мерзостью, так что птицы небесные, звери наземные и рыбы морские погибнут.

Откуда Вам было знать, что именно Ваши плавания и все, что они повлекли за собой, развеют присущее средневековью и прочно внушенное Вам представление о близком конце света. Когда Мартин Лютер, духовный конкистадор, но не бог весть какой еретик, отнес сотворение мира к 4000 году до н. э. и предсказал, что при царящем падении нравов мир вряд ли переживет год 2000-й, никто уже не прислушивался к мрачным пророчествам. Запад сделал своим кредо идеи безграничного прогресса, они определяли его духовные искания и вдохновляли кипучую деятельность. До тех пор, пока уже в мое время не возродились пессимистические настроения.

Мы определяем возраст мира во столько же миллиардов лет, сколько тысячелетий числили за ним Августин и Лютер. И конец света не наступил ни в 1656 году, ни после. На страхи позднего средневековья мы можем смотреть с удивлением и иронией, зная, что они не подкреплялись никакими земными реальностями.

Так, может быть, и наши собственные опасения столь же необоснованны?

Разница налицо уже в отправной точке. Ваше время боялось неведомого, мое больше опасается того, что известно. Ваше время страшилось жупелов, рожденных человеческой фантазией, сегодня мы страшимся самих себя.

Кажется парадоксом, что тот самый рост технологии, который развеял былые страхи перед Судным днем, вызвал к жизни новые. Все объясняется просто: произошло-то многое, да мало что изменилось. Земной шар стал реальным понятием, теологические доктрины сменились технологическими.

и человеческий род приближается к стадии глобального роения. А вот наше отношение к реальностям, особенно в западном обществе, в основном остается прежним. Раньше, когда нас было мало и наша техника была меньше развита, мы еще могли внушать себе, что будем только в выигрыше, покушаясь на окружающую среду. Сегодня лишь разгильдяи и невежды могут утверждать, что этот путь ведет к благу, а не к катастрофе.

Масштабы, интенсивность, временной критерий стали иными, сделав довольно безобидные в прошлом действия опасными для жизни.

Не так давно мне довелось участвовать в симпозиуме в североамериканской столице, где группа молодых исследователей представила модель мира, созданную при помощи ЭВМ. В искусственный мозг они заложили данные о пяти основных факторах, определяющих границы роста: численность населения, продукция сельского хозяйства, природные ресурсы, промышленное производство, загрязнение. Если количество людей и потребление природных ресурсов и впредь будут удваиваться так же быстро, как теперь, — в соотношении 1, 2, 4, 8, 16 и так далее, — предел будет достигнут очень скоро. Все пять факторов взаимосвязаны; измени цифровое выражение любого из них, все равно конечный итог будет тем же. Вероятный крах в ближайшем столетии — таково заключение ЭВМ.

К такому же итогу пришли многие ученые и неученые на основе собственных анализов и рассуждений, без всяких ЭВМ.

Молодых творцов модели мира критиковали за то, что они не приняли в расчет дальнейшее развитие технологии. Вероятно, то же можно сказать о тех, кто предупреждает, что через десяток-другой лет мы в последний раз увидим незамутненный солнечный свет, а к концу столетия угаснет жизнь в Океане.

Спорят только о сроках, а не о тенденции развития. Задачей было показать: что случится, продолжай мы следовать прежним курсом. Если я знаю, что мой курс грозит крушением, не так уж важно, успею ли я до той поры перевернуть песочные часы два, четыре или восемь раз.

Сам прогресс вида может обернуться его гибелью. Теперь, когда планета настолько уменьшилась, что впервые каждое земное существо зависит от всего происходящего на ней, мы — также впервые — начинаем ощущать дефицит того, чем до сих пор, казалось нам, располагали в изобилии: сырье, энергия, пресная вода, чистый воздух, пространство. Впервые и со временем стало туго: планетные ресурсы на исходе, и при нынешних темпах всего, что происходит, мы очень скоро можем окончательно утратить контроль над нашей цивилизацией. Если не возьмемся за ум.

Если не возьмемся за ум — в этом смысл всех предупреждений, кто бы их ни высказывал, люди или ЭВМ. Необратимо только то, что уже принадлежит прошлому. Однако нам не следует уповать на технологические достижения, которых пока еще нет и которые сами по себе не возникнут. Мы не можем пассивно утешаться тем, что развитие нередко определялось внезапными скачками и непредсказуемыми событиями. Если мы хотим избежать крушения, необходимо в нашем плавании руководиться теми фактами и тенденциями, которые мы знаем (или думаем, что знаем) сегодня.

Биологическому виду, уникальному в том смысле, что он в известной мере способен логически предусматривать ход событий, право же, следовало бы действовать энергично и сплоченно, чтобы сберечь скудеющие ресурсы и охранить изувеченную среду. Действовать с таким же предельным напряжением, с каким Вы, адмирал, вели суда через Сад Королевы.

На Земле все шире распространяется новый взгляд на человека и его жизнедеятельность. Утверждается сознание того, что планетные ресурсы на исходе и сама жизнь под угрозой. Кое-где видны конкретные успехи в очистке рек и озер и борьбе с загрязнением воздуха. Учреждается «планетный дозор», чтобы предупреждать о чрезмерной нагрузке на атмосферу; ждут ратификации конвенции о сбросе отходов в море. Создан международный орган по охране среды; в нем преобладают голоса темнокожих народов, и центр его весьма разумно помещается в Африке, а не в Европе.

Попробуй кто-нибудь полтора десятка лет назад предсказать все, что делается сегодня в этих областях, его назвали бы утопистом.

И все же сделанное до сих пор затронуло, можно сказать, только симптомы. До первопричин по-настоящему еще не дошло. Слишком многие политики, экономисты и технологи упорно твердят магическую формулу: прирост должен продолжаться, — как будто на природу можно воздействовать заклинаниями. Слишком многие цепляются за легко усваиваемую веру, что технические новшества в неопределенном будущем решат проблему, а тех, кто предостерегает против необузданной технологии, иные торопыги клеймят как врагов технического прогресса.

Разумеется, без техники нельзя обойтись, как нельзя выбросить за борт приобретенные познания. Возможность будущего для нас определяется вопросом — как мы используем наши познания и нашу технику. Чего нам следует опасаться, так это техники бессмысленной, небрежно и неразумно перекраивающей природу. А нужен нам широкий спектр технологий, подчиненных законам природы и нацеленных на удовлетворение наших истинных нужд.

От технологии, растрачивающей ресурсы, мы должны перейти к технологии, сберегающей их.

Если бы человеческий разум, под какой бы по цвету кожей он ни крылся, направить на всеобщую задачу — искать решения созданных нашим образом жизни огромных проблем, — результаты могли бы поразить даже нынешнее поколение. Возможно, в один прекрасный день при помощи факела, повторяющего процессы солнечных недр, люди смогли бы разлагать все отходы на простейшие составные части, чтобы затем использовать их в новых сочетаниях в замкнутом круговороте. Возможно, новая комбинация молекул дала бы материал неведомой доселе прочности, гибкости и легкости. Возможно, были бы найдены способы возвращать полям то, что мы у них заимствуем. Возможно, люди научились бы пускать в повторный оборот энергию и выделяемое ею тепло в самоподдерживающемся процессе.

На сегодня все сводится к таким вот «возможно». Мы не знаем, в наших ли силах найти подлинные решения, какими они могут быть, когда будут найдены. Следует развивать технологию целенаправленно — и дать ей время на попытки решать гигантские проблемы.

Время — вот своеобразный предмет первой необходимости, в котором мы прежде всего нуждаемся. Выиграть время можно только одним способом: прокладывать курс с крайней осторожностью.

Пожалуй, чтобы от пробуждающегося осознания перейти к начальным действиям, необходимо сосредоточить внимание на некоторых стратегических областях, где опасность наиболее ощутима. Две области особенно настойчиво взывают к нашей осмотрительности и изобретательности: энергетика и Океан. Энергетика — потому что она двигатель нашей материальной цивилизации и потому что слишком очевидна близость кризиса. Океан — потому что он наше последнее прибежище и в то же время часть биосферы, более других подверженная непосредственной угрозе.

Если б государственные деятели во всемирной организации, чей штаб расположен на бывшем индейском острове Манхатте{32}, решились поступиться тактическими маневрами и поднялись до глобальной ответственности, им следовало бы подумать о том, чтобы ввести в мире чрезвычайное положение в области энергетики и Океана, пока не будет найден фарватер, позволяющий выйти из лабиринта кризисов, в котором мы очутились.

Такой шаг мог бы углубить глобальное осознание серьезности нашей ситуации и тем самым обеспечить основу для необходимых акций. На международных морских и энергетических конференциях, где обсуждаются возникшие проблемы, уже высказывались мысли о централизованных органах для морей и энергетики. Однако действенность таких органов зависит от полномочий, которые им предоставят отдельные страны, и от самодисциплины этих стран. Она зависит от уровня прозорливости, которую мы сможем привить нашим учреждениям.

Логическим решением было бы создание администраций по энергетике и по морям, чтобы каждая из них в своей области взяла на себя обязательства, которые не по плечу национальным государствам из-за взаимного соперничества; эти мировые администрации могли бы стать предтечей всемирного управленческого аппарата с более широкими полномочиями. Такие специальные администрации, стоящие вне национальных государств и над ними, стали бы новым вкладом в непрестанное экспериментирование человека в области общественного устройства, причем в какой-то мере есть уже прообразы в лице совместных органов, созданных для специальных целей группами государств. Мы нуждаемся в новом подходе, в новых учреждениях, если хотим справиться с проблемами сосуществования и выживания.

Первой задачей всемирной энергетической администрации стала бы мобилизация части мирового интеллекта для поиска новых источников энергии. Модель применения термоядерной энергии, на которую до сих пор делали главную ставку и с которой связывали наибольшие надежды, похоже, себя не оправдывает, хотя пока что об этом громко не говорят. Судя по всему, мы почти так же далеки от укрощения чудовищных сил, сосредоточенных человеком в водородной бомбе, как в те дни, когда первая такая бомба стерла с карты один тихоокеанский атолл. Не больше того знаем мы сегодня о возможностях — пока идет поиск новых источников — рентабельно и без ущерба для экологии использовать труднодоступные резервы, заключенные в нефтеносных песках и горючих сланцах, или добывать под давлением из угля жидкое и газообразное топливо. Во всех этих случаях нужны дальнейшие исследования.

Однако наиболее интересные возможности заложены в не ограниченных временем, экологически чистых процессах самой природы. Тут и использование тепла земного шара, и укрощение ветров (приводивших в движение Ваши корабли) сжатием воздуха в огромных полостях. И прежде всего — предмет многих мечтаний и кое-каких исследований — возможность прямо использовать солнечные лучи.

Как-никак, Солнце — первоисточник всякой энергии. До сих пор солнечная энергия покорялась нам лишь косвенно, через ветры и падающую воду, живые деревья и ископаемую растительность давних эпох. В тот день, когда мы научимся использовать ее прямо, Прометей вновь похитит огонь у богов. Сегодня идет работа над различными, более или менее громоздкими вариантами. Одни основаны на том, чтобы, улавливая солнечный свет огромными зеркалами, концентрировать его в солнечной печи, в пекле которой излучение преобразуется в электроэнергию. В других солнечную энергию должны перехватывать в космосе стационарные спутники и через антенны направлять в виде микроволн на определенные участки земного шара.

На горизонте видятся различные возможности, но мы не знаем, что там — острова, а что — обманные облака. Для того чтобы подойти к ним вплотную, нам потребуются в ближайшие десятилетия осмотрительные кормчие.

Второй задачей всемирной энергетической администрации стало бы внедрить принципы планового хозяйства для тех глобальных источников энергии, от которых мы зависим сегодня; нечто в этом роде подразумевала Швеция, когда на первой конференции ООН по окружающей среде рекомендовала изучить мировое потребление энергии и разработать экстренные мероприятия против расточительства.

Плановое хозяйство подразумевает взгляд на глобальные ресурсы как на всеобщее достояние. Такой подход определяет два радикальных следствия. С одной стороны, племена, некогда обосновавшиеся в районах, где позднее были обнаружены нефтяные месторождения, не должны распоряжаться этим даром без учета интересов всемирного сообщества. С другой стороны, нынешним крупнейшим поглотителям энергии следует запретить бесконтрольно нагружать глобальную среду.

Задача всемирной энергетической администрации — обеспечить сочетание двух факторов: умеренное потребление невозобновляемого топлива и осторожное развитие источников энергии, чреватых опасностью для среды. Этого нельзя добиться одними лишь высокими налогами на второстепенные потребительские статьи. Понадобится строгое рационирование.

Пока мировые умы станут лихорадочно искать новые источники энергии, будем обходиться меньшим количеством энергетических рабов.

Теперь об океанической администрации.

В голосе моря, что сейчас плещется вокруг «Капитаны» и в ста шагах от моей словесной машины, слышен последний призыв к нам сотрудничать на этой водной планете.

Океаническая политика, призванная помешать тому, чтобы последнее прибежище подвергалось такому же немилостивому обращению, как материки, не может основываться на доктрине Гроция о свободном море, которая поощряет всеобщее состязание из-за ресурсов Океана. Нельзя ей также опираться на шельфовую философию Трумэна, покрывающую самоуправство. Она должна ориентироваться на экономичное и экологически обоснованное плановое хозяйствование от имени всего человечества.

В одной из своих деклараций всемирная организация на Манхатте объявила часть морского дна, лежащую за пределами национальной юрисдикции, «достоянием всего человечества». Предпринимаются попытки разработать устав для органа, следящего за тем, чтобы ресурсы использовались без риска для экологии и чтобы доходы распределялись поровну на всех, включая страны внутри континентов.

Как будто превосходная программа. Но отправным ее пунктом служит конвенция о шельфе 1958 года; стало быть, важнейшая часть морского дна уже исключена из «достояния всего человечества». Следом тянутся дальнейшие требования все более обширных национальных рыболовных или экономических зон, которые влекут за собой растущие претензии на материковый склон. Если позволить национальной близорукости взять верх, останется лишь наименее интересное при нынешней технике ложе океана. Дать обязывающее название «всемирная океаническая администрация» органу, назначенному управлять тем, что останется после бесцеремонной дележки Океана между отдельными странами, было бы обманом. Говорить о равном распределении, если доходы от наиболее плодородных участков морского дна и впредь будут доставаться обеспеченным странам, было бы цинизмом.

Просчет заключается в том, что на Океан смотрят почти исключительно как на ресурс; это создало почву для конфликтов и простор для близоруких действий. Только при взгляде на Океан как на жизненно необходимую среду возможен всесторонний подход к его реальностям.

Понятие океанической среды включает все части Океана. Все происходящее на дне в высокой степени воздействует на эту среду; вот почему и уже поделенный на части континентальный шельф должен подчиняться контролю всемирной администрации. Океаническая среда — это прежде всего гигант в составе глобальной экосистемы. Это и мигрирующая рыба, и производитель кислорода — планктон, и людские загрязнения, а так как последние в основном есть результат нашей деятельности на суше, естественно учитывать и ветви Океана — реки.

Океан един и неделим. Стало быть, и полномочия всемирной океанической администрации должны распространяться на все аспекты Океана как ресурса и как среды. Ей следует, пусть разными путями, регулировать все виды океанической деятельности человека: на поверхности, на дне, в толще воды между ними.

Вызванные к жизни глобальным чрезвычайным положением, специальные органы для энергетики и Океана позволили бы предельно четко подойти ко всей проблеме прироста в целом. А иначе будет крайне трудно найти для столь универсальной и огромной проблемы решение, которое каждый индивид посчитает обязательным для себя. Ни одно правительство не предлагает в своем программном заявлении заморозить рост материального благосостояния, и пока не видно, чтобы делались глобальные попытки добиться равновесия между запасами сырья и потреблением.

Реальнейший смысл вопросу о границах прироста придало бы прежде всего регулируемое ограничение потребления энергии. Пришлось бы производству переходить на процессы с малой энергоемкостью, и прекратился бы выпуск многих пустяков, кои мы сегодня бездумно почитаем неотъемлемой частью материальных благ. Пришлось бы нам задуматься: что составляет наши подлинные потребности, а что — мнимые. Такое начало могло бы затем привести к пересмотру всего образа жизни индустриального общества. Стало бы невозможным хозяйствование по принципу «купи и выбрось». Отпало бы свойственное конкурентному обществу давление на предприятия, которое принуждает отправлять на слом вполне пригодное оборудование, чтобы заменять его все новыми машинами; прекратился бы нажим на потребителя, чтобы он следовал последнему крику моды. Вновь оказались бы в чести правила, отличавшие образ жизни крестьянской общины: береги, чини, используй повторно. Технология, освобожденная от пустопорожней задачи бесконечного создания новых товаров потребления, дабы удовлетворялись воображаемые новые потребности, могла бы тут же сосредоточиться на исключающих загрязнение способах производства и регенерации отходов.

Итогом может оказаться ясное осознание того, что общество, рожденное эпохой великих открытий, вовсе не конечный пункт развития. Мы могли бы взять на вооружение новую шкалу оценок, включающую самого человека; в рыночном обществе она соотносится с товарами, которые он производит, перевозит или покупает, и человек оценивается почти всецело как рабочая сила и потребитель.

Сдерживание материального прироста явилось бы возмездием для экспансионистской расы, считавшей себя в полном праве эксплуатировать другие народы и их страны.

Начиная от Ваших времен наше отношение к народам, которых природа наделила более темной кожей, характеризовалось жестокостью — плод наших предрассудков и психологии «народа господ». Ваш сын Фернандо где-то рассказывает, как Эспаньола — остров Вашей мечты и слез и Вашего последнего успокоения — через пять лет после Вашего первого визита была так основательно покорена, что испанцы, куда бы ни пошли, могли «бесплатно получить пищу и женщин и ездить верхом на спинах мужчин». Образно говоря, мы по сей день продолжаем ездить верхом на спинах темнокожих народов. Наш взгляд на них нередко суть продление колониализма. Свою помощь развивающимся странам мы склонны считать благотворительностью; как правило, мы куда щедрее на слова, чем на дела.

Когда человечество в целом осознает, что сырьевые источники планеты на исходе и что стоящая за каждым граном материальных благ энергия скудеет, вряд ли меньшинству будет и впредь разрешено присваивать львиную долю сырья и энергии. Чем меньше запасы, тем острее необходимость справедливого распределения. И темнокожие народы вполне способны использовать всемирную организацию на старом индейском острове и другие международные органы, чтобы усиливать нажим на индустриальные страны.

Возможно, господству Европы, чьи основы заложили Генрих Мореплаватель, Вы и Васко да Гама, не суждено продлиться больше полутысячи лет. В едином мире, что возник как следствие великих открытий, нет места для различных ценностных шкал.

Какой бы ни был избран путь к экологическому балансу, какие бы методы ни применялись для более равномерного глобального распределения, перестройка окажется труднее, чем сейчас представляется большинству.

И неизменно надо всеми прочими проблемами возвышается проблема бурного роста численности рода человеческого. Не сумей мы его остановить, любые другие усилия окажутся тщетными. Все определяется соотношениями: масса и ресурсы, масса и пространство, масса и человеческое достоинство.

В только что опубликованном докладе одного известного антрополога приводятся примеры бесчеловечности, на какую способен человек, когда рушится нормальный жизненный уклад. Он изучал маленький африканский народец — племя ик. До недавних пор они кочевали, занимаясь охотой, — в степи ловили дичь сетями, в лесу били ее копьями и стрелами. Как и все охотничьи племена, они были органической частью природной среды, такой же, как горы, ветры и животные. Дух коллективизма, щедрость, радушие и единство самосознания характеризовали общину ик. После того как их исконные охотничьи угодья вошли в национальный парк, племя загнали в гористый уголок между Угандой, Суданом и Кенией, где с пропитанием стало туго.

За полтора-два драматических десятилетия стерлось все, что выходило за рамки элементарного выживания. Распались племенные и семейные узы. Каждый, кому удавалось добыть какую-нибудь пищу, торопился съесть ее тайком, чтобы родичи не перехватили. Трехлетних детей бросали на произвол судьбы. Молодые научились отнимать еду у стариков. Смех звучал лишь в тех случаях, если кто-то из соплеменников оказывался в неприятном положении — скажем, падал в костер. Когда кто-то умирал, первый свидетель его смерти спешил присвоить жалкий скарб покойного, пока другие не опередили. Полнокровная община быстро превратилась в бесчувственное скопище индивидов.

Картина, нарисованная антропологом, особенно потрясает потому, что показывает в миниатюре, что нам грозит в глобальном масштабе, когда планета станет слишком тесной для рода человеческого.

В каждом из нас живет ик. Но в отличие от него у нас пока еще есть выбор, кардинальный выбор: либо мы покоримся такому развитию, которое приведет нас к распаду, так что голод, мор и насилие сократят численность вида, либо сами установим предельный уровень численности мирового населения и сдержим наше размножение. Второй вариант также влечет за собой необходимость выбора: либо положиться на просвещенную добровольность (что до сих пор не приносило успеха), либо вмешаться в личную жизнь людей принудительными методами, которых мы пока сторонились.

Эти последние строки, сеньор Альмиранте, пишу Вам в такую минуту, когда природа, затаив дыхание, ждет стремительного наступления темноты. Прибой чуть слышно перешептывается с берегом.

В тишине, что несколько мгновений кажется абсолютной и почти физически осязаемой, остро ощущаю немощность призывов перейти во имя выживания от растраты ресурсов к их экономии. Энергетическая администрация? Океаническая администрация? Безотходное производство, охрана окружающей среды, ограничение роста материального производства и численности рода человеческого? Почему-то мне не верится, что, как ни нужны тут разум, организация и технология, они одни позволят нам исправить положение. Не потребуется ли что-то еще?

Когда индейцы хопи не так давно приглашали президента великой страны на западе побеседовать о благе людей (как будто у замотанного государственного деятеля есть время заниматься таким вздором), они назвали технологический потенциал белого человека плодом неуважения к живому.

Убедить индейца в превосходстве образа жизни тех, кто отнял у него страну, было невозможно. В его мышлении и поступках прочно коренилось уважительное отношение к окружающей среде. Как и многие другие первобытные народы, индейцы были анимистами. Они слышали разговоры деревьев между собой. Деревья обращались к индейцу, когда он их слушал; белый человек никогда не слушал. Готовясь срубить дерево, индеец просил его понять, почему вынужден так поступить. Приступая к стирке на реке, жена индейца сперва хвалила воду за ее красоту и благодарила за то, что вода очищает одежду.

Индеец любил сидеть на земле, ощущая ее материнскую силу. Прикосновение земли помогало ему лучше думать, ярче чувствовать, укрепляло чувство родства с окружающей природой. Индеец описывал жизнь как «летучую тень, что скользит над травой, растворяясь в солнечном закате», не потому, что был романтиком: он так ее воспринимал на самом деле. Он глубоко верил в тишину. Тишина даровала душевное равновесие. Ее плодами были терпение, достоинство, уважение.

Быть почиталось важнее, чем иметь. У народа майя это воззрение воплотилось в моральном кодексе, отразившемся в преданиях и молитвах. Домогаться чего-то сверх своей справедливой доли означало посягать на принадлежащее другим. Считаться с другими было первой заповедью. Считаться со всем живым. Охотник убивал лишь столько дичи, сколько действительно было нужно; охота без удержу обернулась бы бедой для всего общества, ведь дичи стало бы меньше. Убив оленя, охотник извинялся: «оцилен» — «я был вынужден».

Народы, которые экспансионистская раса называла примитивными, нередко руководились в своей жизни естественной мудростью, утраченной нами во время наших бурных скитаний. Возможно, мы утратили ее в тот момент, когда перестали воспринимать оленей и деревья, облака и реки как одушевленные существа.

Разумеется, назад пути нет. Индеец может только мечтать о Вакан-танка — великом духе, с которым его предки встречались на каждой возвышенности. Но найти его вновь он не сможет. И уж тем более нам не дано соединить наш рационализм с миром представлений анимизма.

Но ведь мы не вписываемся и в созданную нами же искусственную среду. Когда мы складывались как вид, наша психика и наш организм формировались космическими силами. Когда же космические огни, и шелест волн вдоль берега, и шорох ветра в листве перестают быть неотъемлемой частью нашего бытия, теряются какие-то черты нашей личности.

Думается, большинству людей, не совсем окаменевших среди бетона и камня, тесноты и шумов искусственной среды, присуще смутное или осознанное стремление вернуться к морскому берегу, реке, лесу.

Опрос в одном американском большом городе показал, что сорок процентов его жителей хотели бы переехать в маленький городок, окруженный животворной сельской местностью. Такие же опросы в моей собственной стране выявили, что свыше девяноста процентов молодежи в возрасте двенадцати — двадцати четырех лет, живущих в сельской местности или в маленьких городах, не желали переезжать в большой город. Более того: две трети взрослых в крупных городах говорили, что не прочь перебраться в сельскую местность или маленький городок. Исследования в некоторых новых предместьях шведской столицы показывают: лишь немногие поселились здесь потому, что их влекло именно сюда, чаще всего люди смирялись с таким вариантом, отчаявшись получить другую жилплощадь. И многие только ждали случая, чтобы переехать. Можно относиться к такого рода цифрам с осторожностью, подвергая сомнению основательность опросов, но одно несомненно: человеку неуютно в искусственной среде.

О том же говорит новый вид кочевок — массовый туризм, часто отражающий не только желание увидеть что-то новое, но и стремление от чего-то отдохнуть. Туристические агентства зовут на «еще не открытые туристами пляжи». Все чаще белых туристов манит будто бы примитивная среда темнокожих народов, где на уцелевших «райских берегах», по которым грядущие поколения могли бы судить о нетронутой природе прошлого, громоздятся шикарные отели и белых с высоким уровнем жизни обслуживают темнокожие вовсе без какого-либо уровня.

Легче всего пренебрежительно квалифицировать стремление назад к природе как анемичную ностальгию, пустую романтику, даже нечто реакционное. Конечно, минусы есть. И все же было бы разумно задуматься, чем вызвано это стремление. Настоящие реакционеры те, кто верует в незыблемость индустриального общества и городов в их нынешней форме. Они не видят динамики событий. И ничего не ведают о глубинах людской природы.

Отправить за борт культурное наследие и вернуться в дебри невозможно. Но и в полностью искусственной среде нам не по себе. Человека надобно спасти от заточения в небольшом количестве мегаполисов, где индивид разрывается между своими биологическими потребностями и многосторонними воздействиями искусственной среды. Нам нужны населенные пункты, соизмеримые с нашими масштабами, учитывающие биологические особенности человека, достаточно близкие к природе, чтобы мы обретали часть своей личности в нашем физическом окружении.

Пожалуй, тут мы подошли к определению того, что нам крайне необходимо, чтобы преодолеть величайший кризис в истории человечества, а то и в истории всей органической жизни на этой планете. Вряд ли мы сумеем мобилизовать весь духовный потенциал и все прозрение, без чего нам не осилить наши затруднения, если сосредоточимся только на предотвращении опасностей, исправлении ошибок, защите нас против самих себя. Нужны позитивные творческие усилия, чтобы развивать наши собственные возможности и возможности окружающей среды. Мало просто выжить. Жить — значит радоваться тому, чем располагаешь, и тому, что ты существуешь.

Сто лет назад проповедник близости к природе Торо писал, что человеку надлежит изведать собственные океаны и открывать свои высокие широты: «Стань Колумбом новых материков и миров в своей душе и прокладывай новые пути не для торговли, а для мыслей!» Многое уже открыто нами; последним, судя по всему, сознательному открытию поддается наш сокровенный внутренний мир. Путь к нему лежит через отказ от изобилия, способность довольствоваться немногим, насущно необходимым.

Ваши плавания помогли создать реальный образ земного шара. Наши выходы в космос должны были даровать нам взгляд на Землю со всем сущим на ней как на единое целое и место поразительной, но хрупкой красоты, жить в котором — космическая привилегия, а сохранить для жизни — космическая задача.

Только поняв природу, человек поймет самого себя. То, что мы теперь узнали о взаимосвязях, должно на новом уровне соединиться с тем, что составляло суть простой мудрости индейца, — мудрости, которую мы утратили. Как организм я связан со всем, что доступно моим органам чувств. Я существую только совокупно со своей средой, как частица вечного потока, вечного процесса. Моя земная оболочка вылеплена из крупиц, рожденных на космических просторах. Я состою из тех же элементов, что горы, леса, берега.

Все это внушает смирение и уважение. Отвечать за свои поступки — вопрос этики. Этика, принимающая в расчет все наше окружение, стала экологической необходимостью. Ее следует также возвести в ранг эволюционной необходимости.

В тишине южного вечера начинает сверлить душу чувство, которое и не сразу назовешь, — возможно, чувство вины. Сколько ни пытайся закрывать глаза на то, что происходило и происходит, как ни манипулируй утверждениями, отговорками и самообманом, все равно, надо думать, в глубине души шевелится едкое чувство вины перед живой землей и перед народами, на спинах которых мы ездили. Наши неврозы, наш стресс, обращение к искусственным стимуляторам — что это в конечном счете, как не проявления коллективного чувства, что нами что-то предано? Не на вине ли, в сущности, возведена вся наша материальная цивилизация? Многое надо нам искупить, чтобы в душе утвердился мир.

Подобно наблюдателю на корабельной мачте, всматриваемся в неведомое за окоёмом. Что мы рассчитываем найти?

Будущее — не девственный остров, вырастающий из волн морских. Наше сегодня — вчерашний день следующего поколения, и грядущее этого поколения будет отмечено печатью наших нынешних дел и недоделок, подобно тому как наше собственное сегодня — часть узора, плетение которого началось в далеком прошлом. От того, что мы делаем и чего не делаем сегодня, зависит — будет ли вообще у следующего поколения грядущее.

Вероятно, многое сложится не так, как мы надеемся или опасаемся сегодня. Но не во всем развитие идет вслепую. Наши поступки в немалой степени окрашиваются представлениями о будущем. А потому в каких-то пределах наши представления о грядущем могут его формировать. Если смириться с мыслью о неизбежности кораблекрушения, оно может совершиться как исполнение пророчества. Но и утопии могут стать реальностью, если подчинить им наши действия.

Планетные ресурсы на исходе, дело к вечеру, сеньор Альмиранте. И все-таки еще не поздно, постанови мы жить на условиях, определенных нам Землей.

Так просто — и потому так трудно!

Темнота наступает с моря стремительно и бесшумно. Все хуже различаю обводы «Капитаны» и «Сантьяго» там, на баре. Прибой, что мимо них крадется к берегу, звучит как собственное эхо.

Ямайка, весна 1973

Данный текст является ознакомительным фрагментом.