ГЛАВА СЕДЬМАЯ ДЖЕНТЛЬМЕН-ТРУЩОБНИК

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ДЖЕНТЛЬМЕН-ТРУЩОБНИК

В последнюю неделю августа 1888 года на Лондон обрушились самые сильные дожди за это лето. Солнце выглядывало не более чем на час, все остальное время город тонул в густом тумане.

Температура оставалась на удивление низкой. В домах горели угольные камины. Черный дым валил из труб, загрязняя воздух и делая мрак непроглядным. В викторианскую эпоху никто не следил за состоянием окружающей среды, и слово «смог» было еще не изобретено. Но проблемы, связанные с использованием угля, были хорошо знакомы лондонцам.

В Англии перестали использовать для отопления дрова еще в XVII веке. Хотя люди понимали, что угольный дым вреден для здоровья, они продолжали использовать его во все больших масштабах. В XVIII веке в Лондоне было сорок тысяч домов и триста шестьдесят тысяч труб. К концу XIX века потребление угля значительно возросло, особенно среди бедноты. Подъезжающий к городу человек чувствовал запах Лондона задолго до того, как увидеть первые дома.

Небо было мрачным и затянутым тучами, дома покрывала черная копоть, а известняковые здания и чугунные украшения тонули в тумане. Загрязненный туман держался дольше и был плотнее, чем раньше. Канавы, прорытые еще во времена римлян, переполнились и источали зловоние. Отчет 1889 года, посвященный общественному здравоохранению, гласил, что при такой скорости, с какой Лондон отравляет себя, инженерам скоро придется укреплять берега Темзы, переполненной экскрементами миллионов жителей города. Неудивительно, что лондонцы предпочитали темную одежду. Иногда смог был настолько зловонен и ядовит, что приходилось закрывать лицо платком, чтобы туман не разъел глаза и легкие.

Армия Спасения в 1890 году отмечала, что из 5,6 миллиона жителей Лондона 30000 составляют проститутки, а 32000 мужчин, женщин и детей содержатся в тюрьмах. Годом раньше, в 1889 году, 160000 жителей были осуждены за пьянство, 2297 человек совершили самоубийство и 2157 человек были найдены на улицах, в парках и лачугах мертвыми. Чуть меньше пятой части населения Лондона не имело жилья и обитало в ночлежках, работных домах, больницах, сумасшедших домах. Эти люди жили в бедности и находились на грани голодной смерти. Большая часть несчастных обитала в Ист-Энде. Именно здесь такой хищник, как Джек Потрошитель, и искал для себя жертвы, благо пьяных, бездомных проституток в Ист-Энде было предостаточно.

Во времена Джека Потрошителя население Ист-Энда оценивалось примерно в миллион жителей. Если включить сюда еще и голодные пригородные деревушки, это число можно увеличить вдвое. Восточная часть Лондона, включающая в себя лондонские доки и районы Уайтчепел, Спиталфилдз и Бетнал Грин, с юга ограничивалась Темзой, с запада лондонским Сити, с севера Хэкни и Шордичем, а с востока рекой Ли. Ист-Энд развивался стремительно, так как дорога, которая вела от Олдгейта к Уайтчепелу была основным путем из города. Земля ценилась и застраивалась. Центром Ист-Энда была Лондонская больница для бедных, которая и сейчас находится на Уайтчепел Роуд, но теперь называется Королевской лондонской больницей. Когда Джон Грив провел меня по местам, где Джек Потрошитель совершал свои преступления, мы с ним встречались именно возле этой больницы, мрачного викторианского кирпичного здания, которое мало изменилось с тех времен. Это здание и сейчас производит гнетущее впечатление, можно себе представить, каким оно было в конце XIX века, когда в нем нашел убежище Джозеф Кэри Меррик.

Меррик, известный под именем «Человек-слон», был спасен из балагана и неминуемой смерти сэром Фредериком Тревисом, врачом, отличающимся мужеством и добротой. Доктор Тревис работал в лондонской больнице в ноябре 1884 года, когда Меррика демонстрировали в балагане, раскинувшемся напротив. Перед балаганом висела афиша, приглашающая всех желающих посмотреть на «чудовищное создание, которое может присниться только в кошмарном сне». Об этом доктор Тревис рассказывал много лет спустя, когда работал при дворе короля Эдуарда VII.

За два пенса любой мог увидеть варварское представление. Дети и взрослые входили в холодное пустое здание и толпились возле красного занавеса, свисающего с потолка. Хозяин балагана открывал занавес, и тут же раздавались крики ужаса и удивления. Чудовищная фигура Меррика, одетого только в грязные, рваные брюки, вызывала настоящий ужас. Доктор Тревис читал лекции по анатомии и видел в своей жизни многое, но ему никогда не приходилось сталкиваться со столь отвратительным существом.

Меррик страдал болезнью фон Реклингаузена, вызываемой генной мутацией, в результате чего ускоряется рост клеток. Его кости деформировались столь причудливо, что голова у него была почти три фута в диаметре (90 см), а один нарост свисал над бровью и почти закрывал левый глаз. Верхняя челюсть напоминала бивень, верхняя губа загибалась наружу, из-за чего Меррику было очень трудно разговаривать. Кожа этого человека напоминала цветную капусту, повсюду свисали наросты плоти, а лицо застыло в нечеловеческой маске, описать которую невозможно. Пока не вмешался доктор Тревис, Меррика считали тупым и психически неполноценным. На самом деле он оказался очень разумным и добрым человеком, обладающим богатым воображением.

Доктор Тревис писал, что он ожидал встретить в Меррике горечь и ненависть, вполне понятные в человеке, с которым всю жизнь обращались подобным образом. Как он мог быть добрым и чутким, если не знал ничего, кроме жестокости и издевательств? Как можно было не озлобиться, если сама природа ополчилась на тебя? Как отмечал доктор Тревис, Меррик совершенно не осознавал собственного уродства. В мире, поклоняющемся красоте, могло ли быть большее проклятие, чем подобное отвратительное безобразие? Не думаю, что кто-то будет оспаривать тот факт, что уродство Меррика было гораздо более трагичным, чем аномалия развития Уолтера Сикерта.

Вполне возможно, что Сикерт тоже заплатил два пенса и зашел посмотреть на Меррика. В 1884 году Сикерт жил в Лондоне и собирался жениться. Он был учеником Уистлера, который отлично знал жизнь Ист-Энда и часто изображал жестокие сцены, разворачивающиеся в трущобах Шордича и Петтикоут-лейн. В 1887 году он написал цикл гравюр на эту тему. Сикерт везде следовал за мастером. Они бродили по Лондону вместе. Порой Сикерт отправлялся в путешествия в одиночку. «Человек-слон» было жестоким, грубым зрелищем, которое должно было заинтересовать Сикерта. Возможно, ему даже удалось встретиться взглядом с Мерриком. Подобная сцена была бы глубоко символична, поскольку внутри каждого из них жил другой человек.

В 1888 году Джозеф Меррик и Уолтер Сикерт одновременно вели тайную жизнь в Ист-Энде. Меррик любил читать и отличался невероятной любознательностью. Он не мог не знать об ужасных преступлениях, совершаемых за стенами больницы. Начали распространяться слухи о том, что именно он под покровом ночи и терзает «несчастных». Только монстр Меррик может потрошить бедных женщин, потому что они не хотят заниматься с ним сексом. Лишение секса сводит мужчину с ума. Что уж говорить о чудовище из балагана, которое даже в больничный сад может выходить только под покровом ночи! К счастью, никто из разумных людей не воспринял эти слухи всерьез.

Голова Меррика была настолько тяжелой, что он с трудом мог ею двигать. Если его голова запрокидывалась, то позвонки громко щелкали. Он не знал, что можно спать на подушке. В своих фантазиях он молил бога о том, чтобы тот позволил ему насладиться ласками и поцелуями женщины — лучше всего слепой. Доктор Тревис обнаружил, что репродуктивные органы Меррика не затронуты болезнью. Он был вполне способен к сексуальной любви, познать которую ему так и не удалось. Меррик спал сидя, опустив свою чудовищную голову. Он не мог ходить без трости.

Неизвестно, достигли ли слухи о том, что он и есть уайтчепелский убийца, его маленькой больничной палаты, увешанной фотографиями знаменитостей и членов королевской семьи, приходившими посмотреть на Меррика. Навестить столь ужасное существо и не выказать при этом отвращения или ужаса — для такого поступка требовались доброта и терпимость. Зато какую замечательную историю можно было рассказать друзьям, герцогам и герцогиням, лордам и леди и даже самой королеве Виктории. Ее величество всегда интересовалась загадками природы. Она была без ума от Тома Тамба, американского карлика Чарльза Шервуда Страттона, рост которого составлял всего сорок дюймов (101,6 см). Гораздо проще было войти в закрытый мир безвредных, удивительных мутантов, чем погрузиться в «бездонную яму разлагающейся жизни», как охарактеризовала Ист-Энд Беатриса Уэбб. Квартирная плата в этом районе была просто фантастической, и домовладельцы чувствовали себя полными хозяевами — найти жилье в перенаселенном Ист-Энде было очень трудно.

За аренду приходилось платить примерно доллар-полтора в неделю, то есть пятую часть заработка рабочего. Когда же домовладелец решал повысить плату, целая семья могла оказаться на улице, не имея ничего, кроме маленьких узелков за спиной со всем нехитрым скарбом. Спустя десятилетие Ист-Энд посетил Джек Лондон. Он написал ужасающие очерки о бедности, грязи и жестокости. Он писал о старой женщине, умершей в комнате, настолько зараженной паразитами, что «ее одежда была серой от кишащих на ней насекомых». Тело женщины представляло собой кожу и кости, а ее волосы были такими грязными, что в них завелись черви. Попытки навести чистоту и порядок в Ист-Энде превращались в пустой фарс, а когда на этот район падал дождь, «создавалось впечатление, что с неба льется жирная грязь, а не вода».

Такой же жирный дождь моросил над Ист-Эндом большую часть в четверг, 30 августа 1888 года. Конные повозки и тележки разбрызгивали грязную воду из огромных луж. И тем не менее люди спешили по своим делам, думая только о том, как бы раздобыть хотя бы пенни. Большинство жителей этой забытой богом части огромного города никогда не пробовали настоящего кофе, чая или шоколада. Недоступными для них оставались фрукты и мясо — разве что совершенно протухшие и выброшенные на помойку. В Ист-Энде не было книжных магазинов и уличных кафе. Не существовало здесь и гостиниц, где мог бы поселиться нормальный человек. «Несчастные» бродили по улицам в поисках пищи, но поиски могли остаться безрезультатными, если им не удавалось убедить мужчину воспользоваться ими или просто подкинуть монетку, чтобы можно было найти себе постель в ближайшей ночлежке.

Ночлежками назывались грязные, ветхие дома, где женщины и мужчины могли за четыре-пять пенсов переночевать на маленьких железных кроватях, застеленных серыми одеялами. Простыни в таких заведениях стирали раз в неделю. Бедные, как называли тех, кто приходил в ночлежки, собирались в тесных комнатах, курили, штопали одежду, иногда разговаривали, шутили, когда были в хорошем настроении, и надеялись на лучшее, рассказывали страшные истории, когда последняя надежда уже исчезала. На кухне мужчины и женщины готовили то, что удавалось найти или украсть днем. Пьяницы бродили по коридорам и комнатам, выпрашивая жалкие крохи и кости. Их гнали, как назойливых мух, над ними хохотали, их били. Дети пытались пробиться поближе к огню и получали затрещины от взрослых, которым тоже хотелось согреться.

В этих нечеловеческих условиях единственную видимость порядка создавал привратник или надзиратель. Любое нарушение каралось изгнанием в темноту улиц. Рано утром обитателей ночлежки вышвыривали из дома, если они не могли заплатить за следующую ночь. Обычно владельцами ночлежек были довольно состоятельные люди, которые жили в других районах и порой даже никогда не видели свое имущество. За небольшую сумму можно было приобрести подобное заведение и не иметь представления (естественно, по собственному желанию) о том, каким образом управляющие выколачивают деньги из отчаявшихся людей, находящих здесь убежище.

Многие ночлежки стали обиталищем преступного элемента, в том числе и для «несчастных», которые при удачном раскладе могли наскрести несколько пенни на ночлег. Иногда им удавалось уговорить клиента взять их с собой в ночлежку. Заниматься сексом пусть даже на грязной кровати было куда лучше, чем бродить по темным жутким улицам. Завсегдатаями ночлежек были и «джентльмены-трущобники», искатели приключений, которые всегда существовали и будут существовать в нашем мире. Эти мужчины уходили из своих респектабельных домов, от семьи, чтобы погрузиться в запретный мир дна и получить дешевый секс от незнакомой бродяжки. Для некоторых мужчин, живущих во вполне благополучных районах города, такие путешествия превратились в своего рода наркотики. И Уолтер Сикерт стал одним из них.

Знаменитым лейтмотивом его картин была железная кровать. На ней лежит обнаженная проститутка, над которой агрессивно склонился мужчина. Иногда и мужчина, и обнаженная женщина сидят, но мужчина всегда одет. В каждой студии Сикерта всегда стояла железная кровать, на которой он спал и на которой ему позировали натурщицы. Иногда он позировал себе сам, используя деревянную фигуру, манекен, предположительно принадлежавший одному из кумиров Сикерта, Уильяму Хоггарту.

Сикерт любил шокировать приглашенных на чай с бисквитами гостей. Однажды, вскоре после убийства проститутки в Кэмден-тауне, гости Сикерта пришли к нему в студию и обнаружили в постели хозяина фигуру, лежащую в недвусмысленной позе, и самого художника, который имитировал недавно совершенное убийство. Никто не придал этой выходке экстравагантного художника никакого значения. Никто из его современников, как, впрочем, и никто из искусствоведов и академиков, изучающих его искусство, не поразился его жестокости и патологическому интересу к ужасным преступлениям, в том числе и к убийствам, совершенным Джеком Потрошителем.

Сикерт имел прекрасную возможность расправляться с «несчастными». Он принадлежал к классу, который был выше подозрений, он гениально умел перевоплощаться в кого угодно. Сикерт с одинаковой легкостью мог изобразить и обитателя Ист-Энда, и «джентльмена-трущобника». Он незамеченным бродил по пивным и ночлежкам Уайтчепела и его окрестностей. Сикерт родился художником, он с легкостью мог менять почерк, а рисунки, которые мы находим в письмах Потрошителя, выполнены рукой блестящего рисовальщика. Но никто не обратил внимания на уникальную природу этих документов до тех пор, пока искусствовед доктор Анна Грейцнер Робинс и специалист по бумаге Анна Кеннетт в июне 2002 года не изучили оригиналы, хранящиеся в Лондоне.

Та субстанция на письмах Потрошителя, что всегда считалась человеческой кровью или кровью животных, оказалась густой коричневой гравировальной основой, а возможно, смесью чернил, напоминающей застарелые пятна крови. Эти похожие на кровь пятна, кляксы и капли были нанесены кистью художника или пальцами. Некоторые письма Потрошителя написаны на дорогой бумаге с водяными знаками. Расследуя преступления, полиция не обратила внимания на следы кисти и на сорт бумаги. Никто не обратил внимания на тридцать различных водяных знаков, присутствующих на бумаге, используемой малограмотным или сумасшедшим убийцей. Никто не задался вопросом, откуда у такого человека могут быть рисовальные принадлежности, цветные чернила, мелки для литографии, гравировальная основа, краски и дорогая бумага.

Если какую-то часть тела Сикерта можно было бы считать воплощением его сущности, то ею никогда не стал бы его изуродованный пенис. Натура Сикерта воплощена в его видении мира. Он наблюдал. Наблюдение, преследование — вот основные черты психопатов-убийц. Они не безумцы, которые действуют под влиянием импульса или указаний, полученных из других измерений. Психопаты следят за людьми. Они любят смотреть порнографические фильмы, особенно связанные с насилием. Они страшные вуайеристы.

Современная технология позволяет им снимать то, как они насиловали, мучили и убивали жертвы, а потом просматривать видеозаписи снова и снова, мастурбируя у телевизора. Для некоторых психопатов это единственный способ достичь оргазма. Они должны наблюдать, преследовать, убивать и переживать эти ощущения вновь. Бывший сотрудник ФБР Билл Хагмайер говорит, что Тед Банди душил и насиловал женщин, нападая на них сзади. Он получал наивысшее наслаждение, видя, как вываливается язык жертвы, а ее глаза вылезают из орбит. В момент гибели жертвы он достигал оргазма.

Затем наступает время фантазий, а когда эротическое напряжение, связанное с насилием, становится невыносимым, психопат убивает снова. Его цель — умирающий человек или мертвое тело. Пока тело остывает, психопат достигает оргазма и испытывает облегчение. А потом снова начинаются фантазии, и напряжение нарастает. И тогда психопату нужна новая жертва. Он придумывает новую сцену для своего преступления, чтобы достичь наивысшего возбуждения: ему нужно связывать, мучить, уродовать, расчленять, устраивать настоящую бойню или пожирать тела жертв.

Как напомнил мне бывший инструктор школы ФБР Эдвард Сульцбах, «действительное убийство всегда совпадает с фантазиями». Впервые Эдвард сказал мне об этом в 1984 году. Тогда я не поверила ему. По наивности я предполагала, что главная цель убийцы — это убийство. Я работала репортером уголовной хроники в газете «Шарлотт Обсервер» в Северной Каролине. Сцены убийств стали для меня привычными. Я считала, что все концентрируется на самом жестоком событии. Без события нет истории. Теперь я понимаю, насколько наивной была в те дни. Я думала, что понимаю природу зла, но я ошибалась.

Я считала себя опытным следователем, познавшим сущность ужаса, но я не знала ничего. Я не понимала, что психопаты живут по тем же правилам, что и «нормальные» люди, но порой они сходят на такие пути, которые не отмечены в навигационной системе обычного человека. У многих людей есть эротические фантазии, которые возбуждают гораздо сильнее, чем их реализация. Порой наблюдение за событием доставляет нам большее удовольствие, чем участие в нем. Точно так же психопаты-насильники воспринимают собственные преступления.

Сульцбах говорил мне: «Никогда не ищи единорогов, пока поблизости есть пони».

Жестокие преступления часто бывают вполне понятными. Ревнивый любовник убивает соперника или предавшую его женщину. Карточная игра идет не по правилам, и кого-то убивают. Уличный воришка ищет деньги на наркотики и убивает случайного прохожего. Наркодилера убивают за то, что он продавал некачественный товар. Это все пони. Джек Потрошитель не был пони. Он был единорогом. В 80-е — 90-е годы XIX века Сикерт был настолько умен, что рисовал картины убийств и развлекал своих друзей имитацией реальных убийств, случившихся буквально за его порогом. Поведение, которое сегодня навлекло бы на него подозрение, в XIX веке было лучшим алиби. Убийца был молод и хитер, он не хотел, чтобы его поймали. Единственным доказательством его вины были письма Потрошителя в полицию и газеты, но полиция оставалась слепа.

Два греха Сикерт ненавидел больше всего. По крайней мере так он говорил своим знакомым. Первым ненавистным грехом было воровство. Вторым — алкоголизм. Нет причин подозревать, что Сикерт много пил. По свидетельствам очевидцев, он никогда не употреблял наркотиков, даже в медицинских целях. Он никогда не был чрезмерно эмоционален, не отличался перепадами настроения. Сикерт был трезвомыслящим и расчетливым человеком. Его интересовало все, что могло привлечь его внимание как художника. Он обладал безошибочным чутьем на насилие. И это как нельзя лучше проявилось в нем вечером 30 августа 1888 года, когда загорелся склад бренди в лондонских доках. Огонь был настолько сильным, что осветил весь Ист-Энд.

Люди собирались посмотреть на пожар со всех концов Лондона. Пожарники заливали бушующее пламя. «Несчастные» сновали между зеваками, возбужденные зрелищем и рассчитывающие на солидный куш. В ту же ночь лондонцы развлекались и в других местах. Знаменитый Ричард Мэнсфилд блистал в ролях доктора Джекилла и мистера Хайда в театре «Лицеум». Только что вышла новая комедия «Дядюшки и тетушки» и тут же получила восторженные отзывы в прессе. Спектакли в лондонских театрах начинались в 8.15, 8.30 или в 9.00 вечера. К моменту окончания представлений огонь в доках все еще бушевал. Склады и корабли, стоявшие на Темзе, освещались багровым пламенем, которое было видно за много миль. Где бы ни был Сикерт — дома, в театре или мюзик-холле, он не мог пропустить великолепную драму и не присоединиться к возбужденной толпе.

Конечно, было бы беспочвенным предположением утверждать, что Сикерт спустился к самой воде. Его могло вообще не быть в Лондоне в тот вечер, хотя доказательств этому нет. Не сохранилось ни писем, ни документов, ни записей, ни картин, которые подтверждали бы, что Сикерта в тот день не было в Лондоне.

Сикерту не хотелось, чтобы люди знали, где он бывает. В течение всей своей жизни он всегда арендовал одновременно, по крайней мере, три тайные «студии». Эти убежища находились в местах настолько неожиданных и непредсказуемых, что ни жена художника, ни его друзья, ни коллеги не имели ни малейшего представления о том, куда исчезает Сикерт. Известные жене и нескольким близким друзьям студии представляли собой грязные «маленькие комнатки», беспорядок в которых вдохновлял художника. Сикерт работал в одиночестве за запертыми дверями. Он очень редко позволял кому-либо приходить к нему. Если же это случалось, то для того, чтобы посетить эту крысиную нору, требовалось послать телеграмму или постучать условным стуком. В старости Сикерт возвел высокие черные ворота перед своим домом и посадил возле них цепного пса.

Как любой хороший актер, Сикерт отлично умел организовывать свои выходы и уходы. У него была привычка исчезать на несколько дней или недель, не предупреждая своих очередных жен и знакомых о том, куда он уходит и зачем. Он мог пригласить друзей на обед и сам не явиться. Он появлялся по собственному усмотрению, не объясняя своего поведения. Сикерт любил в одиночку ходить в театры и мюзик-холлы, а потом бродить до поздней ночи, а то и до утра.

Маршруты прогулок Сикерта были причудливыми и лишенными какой бы то ни было логики, особенно если он возвращался домой из театров в центре Лондона по Стрэнду. Деннис Саттон пишет, что Сикерт часто уходил на север в Хокстон, затем направлялся в Шордич — то есть на северную окраину Уайтчепела. Оттуда он шел на запад, а потом на север, чтобы вернуться в дом № 54 по Бродхерст Гарденз, где он жил. Саттон полагает, что причиной этих странных путешествий и экскурсий по самому опасному району Лондона было то, что Сикерт нуждался в «долгой безмолвной прогулке, необходимой для того, чтобы обдумать то, что он только что видел» в мюзик-холле или театре. Художник обдумывает. Художник наблюдает за темным зловещим миром и людьми, в нем обитающими. Художник, который любит уродливых женщин.