ГЛАВА ВТОРАЯ ЭКСКУРСИЯ

ГЛАВА ВТОРАЯ

ЭКСКУРСИЯ

Незадолго до Рождества 2001 года я шла по Нью-Йорку, направляясь в свою квартиру в Ист-Сайде. Несмотря на все мои попытки успокоиться и развеселиться, я чувствовала себя подавленной и тревожной.

Я мало что помню о том вечере, не помню даже названия ресторана, где мы с друзьями ужинали. Я припоминаю только, что Лесли Шталь рассказала мне ужасную историю о своем последнем расследовании для программы «60 минут». Все остальные говорили о политике и экономике. Я сама завела речь о книге одного писателя, потому что мне не хотелось говорить о себе и о работе, которая, как мне казалось, может разрушить всю мою жизнь. Мое сердце сжалось, словно в предчувствии огромного горя.

Мой литературный агент Эстер Ньюберг предложила проводить меня. Мы молча шли по темным улицам среди бесконечного потока разговаривающих по сотовым телефонам людей и владельцев собак, выгуливающих своих питомцев перед сном. Я не обращала внимания даже на желтые такси. Я начала воображать, как какой-нибудь воришка попытается украсть наши сумочки или нападет на нас. Я бы могла погнаться за ним, сделать подсечку и повалить его на землю. Во мне пять футов пять дюймов (165 см), и вешу я 120 фунтов (54 кг), но я быстро бегаю и могу задать перцу любому… Я продолжала фантазировать о том, что бы я сделала, если бы какой-то психопат внезапно появился из темноты и вдруг…

— Как это происходит? — спросила Эстер.

— Честно говоря… — начала я, потому что редко разговаривала с Эстер честно.

Я не привыкла признаваться своему агенту или издателю в том, что меня пугает собственная работа. Обе женщины значат для меня очень много в профессиональном смысле. Они всегда верили в мои силы. Если бы я сказала, что расследую дело Джека Потрошителя и знаю, кем он был, они бы не сомневались в моих словах ни минуты.

— Мне плохо, — призналась я Эстер. Мне действительно было так плохо, что я чувствовала, что могу вот-вот расплакаться прямо на улице.

— Тебе? — поразилась Эстер. — Тебе плохо? Правда? Почему?

— Я ненавижу эту книгу, Эстер. Я не знаю, какого черта принялась за нее… Я просто смотрела на его картины, изучала его жизнь, и одно потянуло за собой другое…

Эстер не произнесла ни слова.

Мне всегда гораздо проще разозлиться и вспылить, чем показать свой страх или горечь утраты. Я потеряла привычное течение жизни вместе с Уолтером Ричардом Сикертом. Он просто забрал мою жизнь себе.

— Я хочу писать свои романы, — пробормотала я. — Я не хочу писать о нем. В этом нет ничего приятного. Абсолютно ничего!

— Тебе виднее, — очень спокойно отреагировала Эстер. — Если не хочешь, не пиши о нем. Я все устрою.

Да, она могла все устроить, но мне уже было не выбраться из этой пропасти. Я знала, кто убийца, и не могла просто так отойти в сторону.

— Я оказалась судьей, — выдавила из себя я. — Это неважно, что он умер. Даже сейчас тихий внутренний голос шепчет мне на ухо: «А что, если ты ошибаешься?» Я никогда не прощу себя за то, что обвинила человека в подобном преступлении, а затем обнаружила, что ошибалась.

— Но тебе же не кажется, что ты ошибаешься…

— Нет. Потому что я не ошибаюсь.

Все началось вполне невинно. Это все равно что отправиться на мирную прогулку за город и внезапно попасть под цементовоз. В мае 2001 года я была в Лондоне, рекламируя археологические раскопки в Джеймстауне. Моя подруга Линда Фарштейн, возглавляющая отдел преступлений на сексуальной почве при офисе Генерального прокурора округа Нью-Йорк, тоже оказалась в Лондоне и попросила меня устроить ей экскурсию по Скотланд-Ярду.

— Не сейчас, — отказалась я.

Но как только эти слова слетели с моего языка, я представила, как перестанут уважать меня мои читатели, если узнают, что иногда мне не хочется бродить по полицейскому департаменту, криминалистическим лабораториям, моргам, тирам, кладбищам, тюрьмам, местам преступлений, адвокатским конторам и анатомическим музеям.

Путешествуя, особенно за границей, я всегда посещаю печальные места, связанные с преступлениями. В Буэнос-Айресе я немедленно отправилась в городской уголовный музей и увидела комнату, в которой выставлены отрубленные головы, помещенные в стеклянные банки с формалином. Только самые знаменитые преступники удостоились чести быть выставленными в этой чудовищной галерее. Гуляя под взглядами их обесцвеченных глаз, я думала, что они заслужили то, что с ними произошло. В городе Салта на северо-западе Аргентины мне показали детские мумии. Инки хоронили детей живыми, чтобы угодить своим жестоким богам. Несколько лет назад в Лондоне меня провели в чумную яму, где нельзя было сделать шагу, чтобы не наступить на человеческие останки.

Я шесть лет работала в офисе главного судебного эксперта в Ричмонде, штат Виргиния, создавая компьютерные программы, обрабатывая статистические данные, помогая при вскрытиях. Я описывала результаты вскрытия, взвешивала органы, записывала траектории движения пуль и размеры повреждений, выписывала лекарства людям, пытавшимся совершить самоубийство и не имеющим возможности принять антидепрессанты, помогала раздевать окоченевшие трупы, отслеживала лабораторные анализы, брала кровь на анализ. Я смотрела, касалась, обоняла и даже пробовала смерть на вкус, поэтому этот запах до сих пор стоит у меня в горле.

Не могу забыть лица и тела убитых людей. Я видела много трупов. Не могу точно подсчитать, сколько трупов я видела. Я мечтала оказаться рядом с ними до того, как это случилось, уговорить их запирать двери или поставить сигнализацию. Пусть бы они хотя бы завели собаку! Только бы не ходили по темным улицам в одиночку и не принимали наркотики! Мне было больно видеть в кармане подростка аэрозольный баллон. Этот мальчишка остановился за тяжелым грузовиком, чтобы словить кайф, но не заметил, что тот сдал назад. Я до сих пор не понимаю той случайности, которая насылает молнию на человека, держащего в руке зонт с металлической ручкой. Ведь он только что благополучно сошел с самолета!

Мой интерес к жестокости превратился в чисто клинический. Это помогало мне справляться с работой, но порой мне бывало очень нелегко. Казалось, что трупы вытягивают из меня энергию, пытаясь восполнить то, что осталось на окровавленном тротуаре или металлическом столе. Мертвые оставались мертвыми, а сил у меня уже не было. Убийство — это не загадка, и я борюсь с ним в меру своих сил.

Отказав подруге, я предала саму себя и оскорбила Скотланд-Ярд. Поэтому я постаралась сделать все, что было в моих силах, и организовать экскурсию.

— В Скотланд-Ярде очень интересно, — сказала я Линде. — Я сама там никогда не была.

На следующее утро я встретилась с Джоном Гривом, самым уважаемым следователем Великобритании и, как оказалось впоследствии, главным специалистом по делу Джека Потрошителя. Знаменитый убийца викторианской эпохи меня почти не заинтересовал. Я никогда прежде не читала о нем, ничего не знала о его преступлениях, не знала, что его жертвами были проститутки, не знала, как они умерли. Я задала несколько вопросов. Я подумала, что можно было бы использовать Скотланд-Ярд в моем следующем романе о Кэй Скарпетте. Но для этого мне нужно было выяснить все детали преступлений Потрошителя. Может быть, Скарпетта сможет высказать свою версию этих событий.

Джон Грив предложил мне прогуляться по местам преступлений Джека Потрошителя и увидеть то, что от них осталось за 113 лет. Я отказалась от поездки в Ирландию, чтобы вместе с мистером Гривом и инспектором Говардом Кослингом холодным дождливым утром пройтись по Уайтчепелу и Спиталфилдзу к Митр-сквер и Миллерз-корт, где была убита Мэри Келли.

— Кто-нибудь пытался расследовать эти преступления с помощью современных методов? — спросила я.

— Нет, — ответил Джон Грив и перечислил мне всех подозреваемых. — Есть одна интересная версия, и вы можете ею заняться. Художник по имени Уолтер Сикерт. Он изобразил несколько сцен убийства. На одной из них, в частности, полностью одетый мужчина сидит на краю постели, где лежит обнаженная проститутка, которую он только что убил. Картина называется «Убийство в Кэмден-тауне». Этот человек меня всегда интриговал.

Имя Сикерта не впервые связывали с преступлениями Джека Потрошителя. Однако большинство людей считали подобную версию просто смехотворной.

Я начала интересоваться Сикертом, когда мне в руки попалась книга о его творчестве. На первой же репродукции была изображена картина 1887 года. Это был портрет известной певицы викторианской эпохи Ады Лундберг во время ее выступления в концертном зале «Мэрилебон Мьюзик Холл». Она поет, но создается впечатление, что женщина отчаянно кричит под взглядами ухмыляющихся мужчин. Уверена, что искусствоведы могут дать объяснение любой из картин Сикерта. Но, когда я смотрела на них, меня поражала их мертвенность, жестокость и ненависть к женщине. Продолжая знакомиться с жизнью Сикерта и изучая дело Потрошителя, я начала видеть удивительные параллели. Некоторые из его картин до удивления напоминали фотографии сцен преступления Потрошителя.

Я видела смутные отражения одетых мужчин в зеркалах, висящих у постелей, на которых обнаженные женщины сидели на пружинных матрасах. Я чувствовала приближающуюся угрозу и смерть. Я видела жертву, у которой не было никаких оснований опасаться симпатичного, обаятельного мужчину, который просто уговорил ее пойти с ним. Я чувствовала дьявольски изобретательный разум, я видела зло. Я начала вести собственное расследование, используя современные методы судебной медицины и криминалистики.

Прежде всего я (и эксперты со мной согласились) подумала об анализе ДНК. Но прошло больше года и было проделано более ста анализов, прежде чем мы впервые получили генетические доказательства, которые Уолтер Сикерт и Джек Потрошитель оставили, прикоснувшись к конвертам и лизнув марки, чтобы приклеить их. Клетки с внутренней стороны щек, языка и нёба попали в их слюну. Анализы были взяты и запечатаны, чтобы с ними могли работать специалисты по ДНК.

Наилучшие результаты были получены из письма Потрошителя, где ученые обнаружили следы ДНК, на 99% принадлежащие одному человеку, который лизнул и коснулся клейкой стороны марки. Одна и та же последовательность ДНК была обнаружена на двух письмах Потрошителя и на двух письмах Уолтера Сикерта.

Генетические следы, свойственные данной последовательности ДНК, были обнаружены и на других предметах, принадлежащих Сикерту, в частности на одежде, которую он надевал во время рисования. На всем, кроме марки, приклеенной к письму Джека Потрошителя, последовательность ДНК смешивалась с генетическими профилями других людей. (Это неудивительно и не опровергает данных анализа.) Полученные доказательства были самыми древними из всех, которые анализировались судебными экспертами.

Но это было только начало. Мы не прекратили анализы ДНК, как не прекратили и другие способы исследования. Технология не стоит на месте, и сбор доказательств должен был быть продолжен.

Вскоре мы получили еще одно физическое доказательство. Криминалисты, исследовавшие чернила и бумагу, а также специалисты-графологи обнаружили следующее: письмо Потрошителя написано на бумаге для рисования; водяные знаки на бумаге совпадают с водяными знаками бумаги, которой пользовался Уолтер Сикерт; письма Потрошителя были написаны восковым мелком, используемым в литографии; письма Потрошителя содержат рисунки, сделанные кисточкой. Микроскопический анализ показал, что «засохшая кровь» на письмах Потрошителя на самом деле является смесью масла и воска, которая применяется при гравировании. В ультрафиолетовом свете этот состав светится молочно-белым светом, что характерно для любой гравюры. Искусствоведы пришли к выводу о том, что наброски в письмах Потрошителя сделаны профессионалом и имеют много общего с манерой письма и техникой Уолтера Сикерта.

Интересный момент: анализ на определение крови, проведенный в отношении похожего на кровь вещества, нанесенного на письма Потрошителя, был признан неубедительным, что является весьма необычным. Этому может быть два объяснения. Возможно, в реакцию вступили микроскопические частицы меди, поскольку в таких анализах медь часто является основной причиной неубедительных или ложно позитивных результатов. А возможно, Потрошитель просто смешал кровь с коричневой смесью, применяемой в гравировании.

Был проведен и графологический анализ писем Потрошителя. Характерные черты почерка и расположение руки при письме встречаются во всех посланиях преступника. И те же самые характеристики мы видим в случайных заметках Сикерта.

Бумага, на которой Потрошитель писал свои письма в столичную полицию, абсолютно аналогична той, на которой было написано его письмо в полицию лондонского Сити, несмотря на то что почерк заметно отличается. Есть свидетельства того, что Сикерт был правшой, но киносъемка, сделанная, когда ему было уже за семьдесят, показывает, что он мог пользоваться для письма и левой рукой. Графолог Салли Бауэр полагает, что почерк писем Потрошителя меняется именно из-за того, что человек, пишущий правой рукой, пользовался левой. Очевидно, что реальный Потрошитель написал гораздо больше писем, чем ему приписывается. Лично я полагаю, что Уолтер Сикерт написал большую часть этих писем. Несмотря на его виртуозное умение менять руки при письме, высокомерие и характерный язык художника не спутаешь ни с каким другим.

Я не сомневаюсь, что всегда найдутся скептики и критики, которые не согласятся с тем, что Сикерт был серийным убийцей, жестоким чудовищем, направляемым манией величия и ненавистью. Объявятся и люди, которые будут оспаривать эту точку зрения, несмотря на все собранные доказательства.

Сотрудник ФБР Эд Сульцбах говорит: «На самом деле в жизни случается очень немного совпадений. И считать целую цепь совпадений случайностью просто глупо».

Пятнадцать месяцев спустя после моей первой встречи с Джоном Гривом я вернулась в Лондон и представила ему собранные доказательства. Мы встретились в индийском ресторанчике в Ист-Энде.

— Что бы вы сделали, если бы у вас были такие материалы и вам предстояло расследовать это дело? — спросила я.

— Я бы немедленно установил слежку за Сикертом, чтобы попытаться выяснить его секретные убежища. А обнаружив их, мы бы могли найти более веские доказательства, — ответил Джон. — Даже если бы мы больше ничего не нашли, мы все равно могли бы передать это дело в суд.