IV

IV

Кочубей, Пол Морфин.

КОЧУБЕЙ. Откуда у вас такой хороший русский?

МОРФИН. О, спасибо. Не очень хороший. Я родился в России. Точнее, я родился в Советском Союзе. Я жил здесь до шести лет. И до шести лет говорил только по русскому.

КОЧУБЕЙ. Очень интересно. А кто ваши родители?

МОРФИН. Так, помните, спрашивали большевики: а ваши кто родители? что вы делали до семнадцатого года.

КОЧУБЕЙ. Нет-нет, что вы, я не в том смысле…

МОРФИН. Отец – шахматист. Мать – мещанка. Они уехали из СССР в 78-м году. Я учился в Америке. В школе, колледже и университете.

КОЧУБЕЙ. Как это – мещанка?

МОРФИН. Так по-русскому не называется? Вы слишком похвалили меня. Та, кто сидит дома и занимается домашним хозяйством.

КОЧУБЕЙ. Это домохозяйка.

МОРФИН. Да, домохозяйка. ДОмОхозяйка, так?

КОЧУБЕЙ. Домохозяйка. А вот мой отец был первый секретарь Ташкентского горкома партии. Еще молодым.

МОРФИН. Я хотел спрашивать вас про ваших родителей. Но не с самого начала. Но если вы уже заговорили, продолжайте, пожалуйста.

КОЧУБЕЙ. Продолжать? А куда?

МОРФИН. Дальше, прямо. Ведь ваш отец был из советской номенклатуры, не был ли?

КОЧУБЕЙ. В 39 лет он стал первым секретарем Ташкентского горкома партии. Это довольно молодой возраст по тем временам. Мы все жили в Ташкенте. Но мама очень хотела уехать в Москву, и он согласился на замминистра мелиорации. На понижение согласился. Хотя почему – был? Мой отец жив. Тамерлан Пурушевич? Он точно жив. Хотя я, конечно, могу ошибаться. Хотите, я позвоню жене и узнаю? И уточню?

МОРФИН. Э-э-э… Единственное, в чем я уверен, – что мой отец мертв. Он умер 11 лет назад. Во время турнира в Гронингене. За шахматной доской. Испанская партия.

КОЧУБЕЙ. Людочка, соедини меня с Марией Игнатьевной!

МОРФИН. Давайте я пока спрошу вас. Ваша семья когда переехала из Ташкента в Москву?

КОЧУБЕЙ. Году в 71-м. Или 72-м. С возрастом память начинает немного подводить. Но немного. В основном я всё помню. Я закончил школу. В 17 лет. Я 54-го года. Значит, это было в 71-м. Если бы отец остался в Ташкенте, он дорос бы до первого секретаря Узбекистана. А потом бы, после СССР, стал президентом Узбекистана. Кровавым тираном и деспотом. Узбекбаши. И вы бы брали интервью не у меня, у него. А я возглавлял бы Хельсинскую группу и вызволял узбекских диссидентов. Пока отец не посадил бы меня в зиндан. Хороший сюжет, правда?

МОРФИН. А как было на самом деле? Вы сказали, ваш отец стал заместителем министра.

МОРФИН. На самом деле. Мама обязательно хотела, чтобы я учился в Москве. То есть чтобы я получил в Москве высшее образование. Не в Ташкенте. Меня направили в МГИМО. Московский государственный институт международных отношений. Тогда это называлось МИМО. Без Г. Просто Московский институт международных отношений. Я поступил по республиканской узбекской квоте.

МОРФИН. Что это значит?

КОЧУБЕЙ. Союзные республики имели квоты в московских вузах. Чтобы не дискредитировали нацменов. Вот я и пошёл как нацмен.

МОРФИН. Нацмен – что это? Я слышал слово «нацбол».

КОЧУБЕЙ. Нацмен – это национальное меньшинство. Я пошёл как узбек, хотя узбеком я не был. В общем-то, я и сейчас не узбек. Я даже меньше узбек, чем тогда. А «нацбол» – это что?

МОРФИН. Нацбол – это национал-большевик. Лимонов – слышали?

КОЧУБЕЙ. Какая-то гадость, да-да. Они, кажется, забрызгали мне костюм майонезом в Манеже. Когда я выступал. В честь открытия выставки «300 лет русского либерализма». Хороший был костюм, «Патрик Хельман». Так и не отстирался. Жена говорит, так и не отстирался. Людочка, ты соединяешь с Марией?

ГОЛОС НЕВИДИМОГО СУЩЕСТВА. Мария Игнатьевна обещала перезвонить через семь минут.

КОЧУБЕЙ. Отменно. Великолепно. Вы что-то спрашивали?

МОРФИН. Я спрашивал, как ваш отец поехал в Москву.

КОЧУБЕЙ. Мама хотела, чтобы я учился в МИМО. А раз я там учился, то и семья должна была оказаться в Москве. Я был на втором курсе. Отец перевелся на должность заместителя министра мелиорации. Это было ниже, чем первый секретарь столицы союзной республики. Но зато нам сразу дали трехкомнатную квартиру. В кирпичном совминовском доме, на Больших Каменщиках. А потом папа дорос до завотделом сельского хозяйства ЦК. Уже при Горбачеве. И нам дали новую четырехкомнатную квартиру. В цэковском доме на Патриарших. Вот так примерно. А старую при том – не забрали.

МОРФИН. Ваш отец дружил с Горбачевым?

КОЧУБЕЙ. Дружил? Наверное, нет. Он по линии Минмелиорации часто ездил в Ставрополь, где Горбачев был первым секретарем. Они ценили друг друга. Когда Михал Сергеич стал секретарем по сельскому хозяйству, он пригласил папу заместителем заведующего отделом. А когда стал генсеком, папа сделался завотделом. Такая примерно история. Личной дружбы не было. Мои родители никогда не были у Горбачева дома.

МОРФИН. Есть версия, что Горбачев помог вам стать редактором экономики газеты «Правда».

КОЧУБЕЙ. Это чепуха какая-то.

МОРФИН. Почему? Разве было не так?

КОЧУБЕЙ. Я не знаю, кто продал вам эту версию…

МОРФИН. Я получил ее бесплатно. Свободно, как у нас говорят.

КОЧУБЕЙ. Я понимаю. Это так у нас говорят, что продали. Но к моему приходу в «Правду» Горбачев никакого отношения не имел.

МОРФИН. А как же это произошло?

КОЧУБЕЙ. Очень просто. Я сидел в своем кабинете. В Институте экономики Академии наук. Маленький кабинет, метров 11, в лучшем случае – 12. Я был заведующим лабораторией. Раздался звонок. Это звонил телефон. Главный редактор газеты «Правда». Он пригласил меня приехать и стать редактором отдела экономики. Вот и всё.

Страшный, уничтожающий звонок.

ГОЛОС НЕВИДИМОГО СУЩЕСТВА. Игорь Тамерланч, это Мария Игнатьевна.

КОЧУБЕЙ. Машуля, ты давно разговаривала с папой? Ну да, с Тамерланом Пурушевичем. С моим папой. Что ты говоришь?!

Пауза.

Спасибо. Спасибо огромное. Я скоро позвоню. Сейчас интервью, а потом позвоню. Пока, любимая.

МОРФИН. Что-то случилось.

КОЧУБЕЙ. Оказывается, Тамерлан Пурушевич сломал лодыжку на запястье. Позавчера. И жена мне говорила, но я не расслышал.

МОРФИН. Очень хорошо. Он жив.

КОЧУБЕЙ. Он действительно жив. Я не ошибался. Так про что вы спрашивали?

МОРФИН. Мы говорили, как вы стали редактором «Правды».

КОЧУБЕЙ. Да, совершенно сам собою стал.

МАРИЯ. Вы ведь были очень молоды, не так ли. Это в каком году случилось?

КОЧУБЕЙ. В 89-м. Мне было 35 лет. Не такая уж юность, позвольте заметить.

МОРФИН. Но для главной газеты ЦК это было молодо. Вы принадлежали к большой советской номенклатуре. К тому же вы были официальный экономист. Вы чувствовали, что экономика СССР неэффективна? Что она идет к краху?

КОЧУБЕЙ. Я не просто чувствовал – я знал. Не забывайте, что я был заведующим лабораторией марксистско-ленинского анализа. В Институте экономики Академии наук. И я имел доступ к закрытой информации. А закрытая информация была шокирующая. Я точно знал, что советскую экономику ждет крах. И если бы СССР не распался политически в 91-м, он рухнул бы экономически году в 93-м. В 94-м максимум.

МОРФИН. Вы знали про крах. А почему вы пошли работать в основную газету ЦК Компартии?

КОЧУБЕЙ. Я не очень понял ваш вопрос. Что значит почему?

МОРФИН. Я хотел сказать, что вы, возможно, могли бы уклониться от работы в газете «Правда».

КОЧУБЕЙ. А, вы в этом смысле. Я не хотел расстраивать отца. Тамерлана Пурушевича. Он сильно расстроился бы, если б узнал, что меня приглашали в «Правду», а я не пошёл. Он был член ЦК КПСС. Для него «Правда» – это было всё.

МОРФИН. Я читал ваши некоторые статьи в «Правде». За девятнадцать восемьдесят девять, девятнадцать девяносто. Вы тогда писали, что у экономики социализма огромный запас прочности. А капитализм в Советском Союзе не наступит никогда.

КОЧУБЕЙ. Я этого не писал.

МОРФИН. Каким образом?

КОЧУБЕЙ. Никаким образом.

МОРФИН. Но там стоит ваша подпись.

КОЧУБЕЙ. Подпись стоит, но я этого не писал. Это писали стажёры, а я только подписывал. Меня вынуждали как члена партии.

МОРФИН. Я не очень понимаю эту систему. Вы можете поподробнее?

КОЧУБЕЙ. В газете были стажёры, в основном – дети и внуки членов Политбюро. Они очень хотели написать, что экономике СССР ничего не угрожает. Про гигантский запас прочности. Но с их фамилиями их не стали бы публиковать. И приходилось подписывать мне. Я отрабатывал свой долг перед «Правдой».

МОРФИН. Я всё равно не совсем понял. Обычно в такой системе поступают наоборот – вы пишете, а биг босс подписывает своим именем. Как будто он написал.

КОЧУБЕЙ. Уже была перестройка. И всё стало наоборот. Я не могу вам этого целиком объяснить. Давайте перейдем на другую тему. У меня не так много времени, к сожалению. Я должен ехать в посольство Финляндии. На приём.

МОРФИН. В честь министра экономики Урхо Зекконена? Этот прием был вчера. Вас там ждали, между прочим. Урхо Зекконен спрашивал два раза: прибудет ли мистер Кочубей.

КОЧУБЕЙ. Вы что-то хотели спросить меня, мистер Морфин?

МОРФИН. Согласен. Давайте дальше. Я хотел вас спрашивать, как получилось так, что из редактора экономики «Правды» вы сразу были назначены премьер-министром?

КОЧУБЕЙ. Не сразу. И не премьер-министром.

МОРФИН. Уточните, пожалуйста.

КОЧУБЕЙ. Когда развалился Советский Союз, я должен был стать первым послом свободной России в Ирландии.

МОРФИН. В свободной Ирландии?

КОЧУБЕЙ. Да, в свободной Ирландии.

МОРФИН. Почему вы не поехали?

КОЧУБЕЙ. Я не не поехал. Моя теща, мать моей нынешней жены, – известная детская писательница. И она очень дружила с тогдашним министром иностранных дел. Теперь уже совсем забытый. Тузиков был такой. Краткий мужчина с низковатым голосом. Хриплый такой. Я даже не знаю, где он сейчас. Говорили, что работает где-то в Ираке. Или на фармацевтов. Или на фармацевтов в Ираке. И уже все было договорено. Ирландия – чудесная страна. Люблю ее. Напишите обязательно: чудесная страна, люблю ее.

МОРФИН. Я уже так написал. Wonderful, I like it.

КОЧУБЕЙ. Я выучил несколько фирменных ирландских приветствий. С детства читал гороскоп друидов, и запомнил.

МОРФИН. Признаться, я не знаю ни одного фирменного ирландского приветствия.

КОЧУБЕЙ. А еще я в юности зачитывался «Улиссом» Джойса. И благодаря этому влюбился в Дублин. Вы читали «Улисса» Джойса?

МОРФИН. Я читал. Хотя не могу сказать, что зачитывался. А в каком году вы впервые прочли «Улисса»?

КОЧУБЕЙ. В 75-м. Или 77-м. Точнее не помню.

МОРФИН. В каком языке?

КОЧУБЕЙ. На русском. Я по-русски читал.

МОРФИН. Я помню, что первый русский перевод «Улисса» был издан в девяностом году. Это не так?

КОЧУБЕЙ. Да, для народа – в девяностом году. Совершенно точно. Но был еще специальный перевод для ЦК КПСС. Его тайно издали в 75-м году. Мой папа в 74-м стал членом ЦК, поэтому у нас дома была эта книжка.

МОРФИН. Она у вас есть до сих пор?

КОЧУБЕЙ. Я подарил ее старшей дочери на совершеннолетие. А почему это вас так интересует?

МОРФИН. Я филолог. Я не зачитывался, как вы сказали, но меня интересовал Джемс Джойс. Особенно переписка с Уэллсом. И почему всё же вы не отправились в Ирландию как посол?

КОЧУБЕЙ. Был такой Геннадий Крокодилов. Он работал собкором «Правды» в Свердловске. Много лет работал. Пьяница был. То есть пил много алкоголя. Вы знаете, что такое – собкор?

МОРФИН. Честно говоря, нет.

КОЧУБЕЙ. Собственный корреспондент. И при мне, когда я возглавил отдел экономики «Правды», Гена все ещё был собкором. А потом он стал у Ельцина руководителем канцелярии. И он позвонил мне тогда, и сказал, что Ельцин ищет советника по экономике. По радикальным экономическим реформам. И что моя кандидатура рассматривается. Было семь вечера. За мной прислали чёрный автомобиль «Волга», и я поехал на дачу к Ельцину.

МОРФИН. Крокодилов порекомендовал вас Ельцину?

КОЧУБЕЙ. Я этого не сказал. Он просто организовал чёрную «Волгу», которая пришла за мной.

МОРФИН. Но у вас был служебный автомобиль в газете «Правда»? Зачем надо было еще машину?

КОЧУБЕЙ. У меня тоже была «Волга». Но белая. Или даже какая-то грязно-серая. Такую не пустили бы на дачу к Ельцину.

Пауза.

Так вот. Ельцин принял меня. Мы пили водку. Очень хорошую водку по двести рублей бутылка. Тогда зарплата у шофёра редакции была четыреста рублей. А тут бутылка водки стоила двести. Ельцин предложил мне стать его советником. По экономике. Сказал, что читал все мои статьи.

МОРФИН. Про надёжность советского строя?

КОЧУБЕЙ. Нет. Другие. Я просил бы вас не возвращаться назад. Я могу сбиться, и тогда наша беседа потеряет смысл.

МОРФИН. Да. Извините. Ельцин предложил вам, и вы…

КОЧУБЕЙ. Отказался.

МОРФИН. Отказались?!

КОЧУБЕЙ. Отказался. Я ответил Ельцину буквально следующее. Дорогой Борис Николаевич! Для меня честь быть вашим советником по экономике. Но у советника нет никаких реальных полномочий. Я буду числиться советником, а тем временем руководить экономикой будут замшелые ретрограды типа академика Арцибашева. Которые ни черта в экономике не понимают и очень быстро приведут ситуацию к краху. И тогда мне, как советнику, придется отвечать. Я не смогу никому объяснить, что моих советов никто не слушал, а все слушали Арцибашева, потому всё и развалилось. Лучше вообще не работать во власти, чем быть таким человеком во власти, которого никто не слушает. И тогда я сказал Ельцину: Борис Николаевич, если вы действительно хотите радикальных рыночных реформ, которые объективно необходимы стране, чтобы она не разделила участь Советского Союза, я готов взять на себя ответственность. Я готов стать министром экономики и определять идеологию реформ. Но, поскольку идеология без денег ничего не стоит, и опыт Советского Союза это доказал, я готов стать министром экономики и финансов и проводить реформы. Вот так я сказал.

МОРФИН. Вы так сказали Ельцину?

КОЧУБЕЙ. Да, разумеется. Я так сказал.

МОРФИН. Невероятная история! И что ответил Ельцин?

КОЧУБЕЙ. В этот момент принесли хороший французский коньяк за 344 рубля. Ельцин сказал, что подумает и даст ответ утром. Он оставил меня ночевать у себя на даче. Я не хотел оставаться у Ельцина. Я хотел ехать домой к жене. Но он меня уговорил.

МОРФИН. И что было утром?

КОЧУБЕЙ. Мы ели превосходный базиликовый джем. Просто отменный джем из базилика. У нас бывал такой еще дома, в Ташкенте. До 71-го года. Или до 72-го. У меня стала чуть хуже память на даты. Ельцин сказал, что согласен сделать меня министром экономики и финансов. Больше того: он предложил мне стать заместителем председателя правительства по экономике и финансам, чтобы курировать весь экономический блок. Налоговую, таможню. Везде, где есть деньги. А председателем правительства, сказал Ельцин, буду я сам. То есть он сказал, что будет он сам, а не я. Президент предложил мне стать вторым человеком в стране. После него самого.

МОРФИН. Вам не страшно было соглашаться? Ведь у вас совсем не было опыта.

КОЧУБЕЙ. С одной стороны – страшно, конечно. Можно было поехать в Ирландию, наслаждаться пролесками и ни о чем не думать.

Но с другой стороны… Понимаете, я вышел из семьи заведующего отделом ЦК КПСС. Мой отец имел семь классов среднего образования, потом ушел на фронт. Нет, я ничего не хочу сказать плохого про моего папу, ни в коем случае. Тем более он еще жив. И третьего дня сломал лодыжку на правом запястье. Но я помню его друзей, коллег. Горбачева немножко помню. Это же всё люди-то были крайне безграмотные. Не знали вообще ничего. Не читали книг, кроме устава партии и сталинского Краткого курса. Ни слова не знали ни на одном иностранном языке. И если бы один из этих людей возглавил экономику при Ельцине – было бы лучше? Да они уничтожили бы все экономические ростки за считанные месяцы. Я понимал это. Поэтому я согласился.

МОРФИН. Скажите, а упомянутый вами Геннадий Крокодилов тоже был на том завтраке?

КОЧУБЕЙ. Нет. С чего вы взяли? Я уж и забыл…

МОРФИН. Но вы сказали, что это он представил вас президенту Ельцину. Я поэтому…

КОЧУБЕЙ. Видите ли, я в то время уже был очень известным экономистом. Мои статьи читали все. И Ельцин их читал. Я не нуждался в алкоголике Крокодилове, чтобы быть представленным президенту. Это смешно.

МОРФИН. А где Крокодилов сейчас?

КОЧУБЕЙ. Интересный вопрос. Если вдруг узнаете ответ на него, сообщите мне. Кажется, спился в Свердловске.

МОРФИН. Свердловск – это Екатеринбург?

КОЧУБЕЙ. Это Екатеринбург, правда.

МОРФИН. Очень интересно. Давайте продолжим. А почему вы потом стали премьер-министром?

КОЧУБЕЙ. Я думаю, что Ельцин оценил заслуги экономического блока нашего правительства и сделал меня премьером. Это очень просто.

МОРФИН. Но я имел в виду, почему Ельцин решил не занимать должность премьер-министра…

КОЧУБЕЙ. Ельцину запретил Конституционный суд. Запретил совмещать должности президента и премьера. Тогда он внес мою кандидатуру, и парламент меня утвердил. Собственно, и всё.

МОРФИН. Но, насколько известно, парламент не хотел вас утверждать. Он утвердил вас с третьего представления.

КОЧУБЕЙ. Не хотел утверждать, потому что спикер был очень вредный человек и ненавидел Ельцина. Когда Ельцин сказал им, что введёт чрезвычайное положение, если они меня не утвердят, они сразу же утвердили. Чего о них говорить? Кто-нибудь сегодня помнит этих депутатов?

МОРФИН. Простите, но здесь у меня будет один деликатный вопрос.

КОЧУБЕЙ. Деликатный?

МОРФИН. Вы не против деликатного вопроса?

КОЧУБЕЙ. Наверное, нет. Задавайте ваш вопрос.

МОРФИН. Дело в том, что два дня тому назад я встречался с Геннадием Крокодиловым. Он здесь, в Москве, и работает президентом Федерации спортивного карате. Просил передать вам большой привет.

КОЧУБЕЙ. Где Крокодилов и в какой федерации – совершенно не имеет значения. Ну?

МОРФИН. Вы подтверждаете, что в то время, когда парламент по просьбе Ельцина назначил вас премьер-министром, Крокодилов был шефом президентской канцелярии?

КОЧУБЕЙ. Наверное. Что из того?

МОРФИН. Крокодилов сказал мне, что за ваше назначение с третьей попытки спикеру парламента заплатили три миллиона долларов. Которые Ельцин распорядился выдать со счета некоей компании по торговле оружием. Он сказал, что лично передавал их спикеру.

КОЧУБЕЙ. Крокодилов – спившийся деградант. Я не вижу необходимости его комментировать.

МОРФИН. Не его, но только факт.

КОЧУБЕЙ. Это собачья чушь. Отвратительная собачья сушь. Цель которой – бросить тень на всех либералов и демократов России. Крокодилов всегда был внештатным сотрудником КГБ и теперь продолжает отрабатывать.

МОРФИН. Вы не подтверждаете факт передачи спикеру трех миллионов американских долларов?

КОЧУБЕЙ. Послушайте, мистер Морфин, вы всерьез думаете, что за пост премьер-министра России просили три миллиона? Он стоит миллиарды!

МОРФИН. Самые разные люди сказали мне, что в то время три миллиона были крупная сумма.

КОЧУБЕЙ. Если вы хотите продолжать интервью, мы не должны обсуждать горячечный бред Крокодилова. Извините.

Вытирает платком пот со лба.

МОРФИН. Да-да, как вам будет удобно. Мы можем продолжать?

КОЧУБЕЙ. Извольте, Пол.

МОРФИН. Когда вы стали заместителем премьер-министра по экономике, у вас уже была готовая стратегия реформ?

КОЧУБЕЙ. Когда я стал заместителем премьер-министра по экономике, распался Советский Союз. У нас не было страны. Мы стояли на пороге голода, разрухи и гражданской войны. Стратегия состояла в том, чтобы всё это предотвратить.

МОРФИН. Вы предотвратили гражданскую войну?

КОЧУБЕЙ. У вас есть в этом какие-то сомнения? Посмотрите на улицу – гражданской войны же нет.

МОРФИН. Простите, а каким образом вам удалось предотвратить гражданскую войну?

КОЧУБЕЙ. Решительными реформами, которые сыграли на опережение.

МОРФИН. То есть, вы хотите сказать, что либерализация цен и уничтожение сбережений физических людей предотвратили гражданскую войну? Я тоже слышал теорию, что для войны нужны деньги. А если нет денег – никто не хочет воевать. Точнее сказать – никто не пойдет воевать. Чтобы воевать, нужно хоть немного кушать. А если нельзя кушать – невозможно воевать.

КОЧУБЕЙ. Я как-то не расслышал.

МОРФИН. Я имел в виду, что голодные люди воевать отказываются. Но это другой вопрос. Сейчас, много лет спустя, вы видите ошибки тех радикальных реформ?

КОЧУБЕЙ. Какие ошибки?

Долго и пристально.

МОРФИН. Вы полагаете, ошибок не было.

КОЧУБЕЙ. Я вам скажу о главном деле, которое мы сделали. Мы добились сжатия денежной массы. Мы упёрлись насмерть и все-таки сжали денежную массу. Ни до нас, ни после нас это не удавалось никому.

МОРФИН. Вы осуществляли борьбу с инфляцией?

КОЧУБЕЙ. Да, хотя вы и филолог, но должны уже знать, что инфляция – явление монетарное. Потому, сжимая денежную массу, убиваешь инфляцию. Мы убили ее.

МОРФИН. В тот год, когда вы были премьер-министром, я впервые приехал в Россию. В первый раз после эмиграции моих родителей. И я точно помню, что инфляция была очень большая. Цены на продукты росли каждый день. Я выходил за кофе в ближайший майкрошоп, и не было дня, чтобы…

КОЧУБЕЙ. Послушайте, ведь это я даю интервью, а не вы. Давайте я вам расскажу про борьбу с инфляцией, а не вы мне про кофе.

МОРФИН. Простите, я абсолютно не хотел…

КОЧУБЕЙ. Слушайте. Тогда, такой же зимой, когда я был премьер-министром, ко мне обратился главный редактор газеты «Правда». Африкан Иванович Тимофеев.

МОРФИН. Тот, который приглашал вас возглавить отдел экономики?

КОЧУБЕЙ. Тот самый.

МОРФИН. Он позвонил вам по телефону?

КОЧУБЕЙ. Какая разница? Он не мог позвонить по телефону. Потому что его бы не соединили со мной. В моей приемной. Я же был премьер-министром, понимаете. Премьер-министр не может разговаривать с каждым, кто звонит ему по телефону. Иначе ему только и останется, что говорить по телефону, а времени, чтобы вытянуть из болота смертельно больную экономику страны, уже не хватит.

МОРФИН. А как он с вами связался?

КОЧУБЕЙ. Он прислал срочную телеграмму. На правительственном бланке. Его секретарша где-то раздобыла правительственный бланк по старой дружбе. Или просто лежал у них в «Правде». В сейфе. Старый, еще советский бланк. А в моей приёмной не рассмотрели. Толком. Черт. Пришлось читать африканью телеграмму. Так вот. Африкан Иванович перенес инфаркт в Германии. Поехал в Германию и там получил инфаркт. Нужна была операция. То есть – нужны были сто тысяч марок на операцию. И он просил ему помочь. Чтобы бюджет заплатил сто тысяч марок. И я хотел ему помочь. Я хорошо относился к старику Африкану. Но если бы мы заплатили – был бы новый виток инфляции. Все наши усилия по сжатию денежной массы пошли бы прахом. Вы понимаете? Я отказал Африкан Иванычу. Я взял на себя такую ответственность. Не знаю, кто еще в мире был тогда способен к такой ответственности, кроме нашей команды. Мы выстояли…

МОРФИН. И что стало с этим человеком?

КОЧУБЕЙ. Ничего не стало. Он старенький уже был. Все там будем, как у нас говорят в России.

МОРФИН. Но, если я правильно понимаю, оплата за границей не могла поднять инфляцию в России. Разве нет?

Появляется звук, похожий на трение топора о скрипичную струну.

КОЧУБЕЙ. Так всегда бывает, когда филолог приходит брать интервью у экономиста.

МОРФИН. Я брал интервью у многих экономистов, господин Кочубей.

КОЧУБЕЙ. А я тридцать пять раз давал интервью вашей газете. Нет – триста тридцать пять раз! И еще ни разу мне не задавали таких некомпетентных вопросов. Извините, господин Морфин, я не хотел бы продолжать. Я вас не выгоняю, но… Вы можете посидеть в приемной, выпить чаю.

МОРФИН. Очень жаль, господин Кочубей, что так получилось. Я, тем не менее, расшифрую то, что вы уже сказали.

КОЧУБЕЙ. Я позвоню в редакцию «Вашингтон пост» и попрошу, чтобы мне больше не присылали людей, которые не знают, что такое инфляция.

МОРФИН. Я расшифрую и пришлю Вам и-мейлом. Я могу взять у Вашего секретаря адрес?

КОЧУБЕЙ. Возьмите. Ступайте, пожалуйста.

Пауза. Морщится. Закрывает глаза.

КОЧУБЕЙ. Постойте, Пол. Вернитесь.

МОРФИН. Вы хотите возобновить интервью?

КОЧУБЕЙ. Я хочу сказать только одно. Вы можете включить диктофон. И записывать от руки. Пожалуйста.

МОРФИН. Я готов.

КОЧУБЕЙ. Как премьер-министр, я действительно совершил болезненную ошибку, о которой сожалею до сих пор. И я хочу, чтобы вы об этом написали.

МОРФИН. Мы напишем.

КОЧУБЕЙ. Когда я стал еще заместителем премьер-министра, мне дали государственную дачу. Члена Политбюро ЦК КПСС товарища Бакланова. Вы такого уже не помните. Дача была запущенная, потому что товарищ Бакланов был уже три месяца как в тюрьме. Он был член ГКЧП. Помните – ГКЧП, путч, переворот?..

МОРФИН. Да, конечно, помню. Топ-ивент мировой истории.

КОЧУБЕЙ. Семья Бакланова съехала. Сбежала от ужаса. Дача была запущенная. И там прибились бездомные собаки. То есть бродячие собаки. Человек десять. Или двенадцать.

МОРФИН. Человек или собак?

КОЧУБЕЙ. Человек. То есть собак. Собак. Но у меня жена тогда была беременная моей младшей дочкой. А у дочки и сейчас аллергия на бродячих собак. И я поручил начальнику моей охраны, чтобы он разобрался с собаками.

МОРФИН. Кто был начальник охраны?

КОЧУБЕЙ. Андрюша Полевой. Он сейчас работает вице-президентом по безопасности в Корпорации вечной жизни. У моего друга Бориса Толя. Вы же знаете Бориса?

МОРФИН. Я полтора месяца назад сделал с ним большое интервью для «ВашПост». И что было дальше с собаками?

КОЧУБЕЙ. Андрей переборщил. Я не знаю, понимаете ли вы это русское слово. Он сделал лишнее. Он расстрелял эти 12 собак.

МОРФИН. Как вы узнали, что он их расстрелял?

КОЧУБЕЙ. Их трупы лежали у задних ворот. Это было страшно негигиенично. Эпидемично это было даже. Работники дачи могли заразиться кариесом. В мертвых собаках всегда существует кариес.

Пауза.

Это была моя ошибка. Я должен был более четко объяснить начальнику охраны задачу. Собак надо было вывезти в лес. Но не расстреливать прямо под забором дачи заместителя председателя правительства. Меня до сих пор подташнивает, когда я об этом говорю!

Хватается за носовой платок.

МОРФИН. Вам плохо? Позвать секретаря?

КОЧУБЕЙ. Мне всё нормально. Я решил публично признать эту ошибку. И за свой счёт построить приют для бродячих собак. На моем дачном участке площадью ноль целых пять десятых гектара в Серебряном бору. Вы знаете, где Серебряный бор?

МОРФИН. Простите, какой площадью?

КОЧУБЕЙ. Пятьдесят соток. По нынешним ценам, почти пять миллионов долларов. Там будет собачий приют.

МОРФИН. Вы хотите, чтобы я это написал?

КОЧУБЕЙ. Я хочу, чтобы вы это написали.

МОРФИН. Я обязательно напишу, господин Кочубей.

Исчезает.

Людочка, проводи его. Так, чтобы он не обиделся. И еще – там есть коньячок. Треть бутылки. Очень сосет под ложечкой. Сегодня больше, чем прежде. И чем обычно. Какой фигни я ему наговорил! Даже херни – не фигни. Между фигнёй и хернёй есть чувствительная разница. Которую могут понять только люди нашего круга. Нашей страты люди, я бы сказал. Ужасно, ужасно. Где же треть бутылочки? Надо бы побыстрее.

Людочка, набери, пожалуйста, отца Гавриила. Спроси, могу ли я подъехать сегодня после вечерней службы. Мне очень надо. Именно сегодня. Когда заканчивается эта чёртова служба?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.