Что они защищают?

Что они защищают?

Продолжая разговор о чужих ветрах и слепых подражателях западной моде, я не могу не остановиться на той области искусства, где очень мало подражателей, но существуют поклонники.

Можно по-разному называть картины и скульптуру, которые за последнее время заполнили западные музеи и выставки. Можно называть это крайним модернизмом, экспрессионизмом, абстракционизмом или вовсе никак не называть, ибо это модное увлечение опустошённых душ весьма отдалённо напоминает искусство.

Однако, касаясь вопроса эстетического воспитания молодёжи, нельзя обойти молчанием то, что даже в нашей здоровой среде вдруг появляются ярые защитники столь чуждых нам буржуазных веяний в живописи и скульптуре.

Должен сразу же оговориться, что чаще всего это идёт от юношеской фронды. Видите ли, он один против всех! Он личность исключительная, у него особый вкус, а, кроме того, в наш атомный век неприлично быть старомодным. А если копнуть поглубже, то выяснится, что этот поборник абстракционизма вообще ничего не смыслит ни в живописи, ни в скульптуре.

Откуда же пришло к нему знакомство с самыми последними новинками модернизма?

В Москве да и в других городах устраиваются выставки. Вспомните, например, Международную выставку изобразительного и прикладного искусства во время фестиваля. На американской, французской и английской выставках в Москве был представлен полный набор ультрасовременных произведений.

Видели мы кое-что похожее и на других выставках, даже наших отечественных, где нет-нет да и промелькнёт нечто, напоминающее многозначительную заумь экспрессионистов.

В западных фильмах, специальных журналах да и в нашей печати часто можно встретить образцы самоновейшего искусства. Правда, у нас такие снимки обычно сопровождаются иронической подписью, но факт остаётся фактом: читатель с образцами познакомился. В лучшем случае он усмехнётся и пожмёт плечами.

Примерно так же кончались и споры на выставках, где какая-нибудь экстравагантная девица, падкая на очередную западную моду — будь то причёска или абстракционизм, — кликушествуя, восторгалась разложением на составные части женского лица: «Это так глубоко, оригинально, эмоционально!»

Я часто бывал на этих выставках, всегда вспоминая, что такое же наивное лепетание слышал больше тридцати лет тому назад. Оказывается, «ультрасовременное искусство» застыло на исходных позициях, с той лишь разницей, что тогда это были поиски чаще всего одарённых художников, а теперь оно выродилось в унылое шаманство бесталанных недоучек.

Только абсолютная неосведомлённость в развитии искусства может заставить поклонников этого вида ремесленничества видеть в нём самоновейшее откровение.

Защитники абстракционизма и прочих модных течений обычно доказывают, что всё новое принимается с трудом. Пройдёт время, и люди наконец-то поймут величие этого «прекрасного искусства». Жизнь начисто опровергает это утверждение. Вот уже больше чем полвека существует подобная живопись, а народ не принял её и не понимает. Даже для самих художников, особенно молодых, многие имена их предшественников, когда-то снискавших себе славу супрематистов, кубистов, кубофутуристов, лучистов и прочих, так и остались неизвестными.

В данном случае я не хочу повторять общие слова о бесплодности, никчемности этого искусства, которое не воспитывает в человеке благородных чувств, не пробуждает эмоций. Это было бы не так страшно, но большинство таких произведений вредоносны по своей сущности. Они могут пробудить в человеке самые низменные, отвратительные инстинкты.

Вот почему, прислушиваясь к голосам защитников этого модного искусства, нельзя оставаться равнодушным.

В ранней юности я учился живописи. Помнится, привели нас в художественный музей. Посреди зала была выставлена деревянная скульптура обнажённой женщины. Кто-то из экскурсантов — будущих художников попробовал рукой, насколько гладко обработано дерево. До сих пор помню отповедь старой художницы, которая привела нас на экскурсию. Она говорила, что это уже кощунство. С каким вдохновением скульптор создавал это произведение, с какой любовью подкрашивал дерево, он жизнь в него вдохнул! Нет, не выйдет из парня художника, если он посмел грубо прикоснуться к творению, созданному руками, мыслью и сердцем таланта.

Наш товарищ хлопал глазами, да и мы не очень-то понимали, за что ему так досталось. Но потом, изучая по монографиям и копиям картины великих венецианцев Джорджоне и Тициана, рисуя гипсовые скульптуры Венеры и Дианы или приезжая на экскурсию в ленинградский Эрмитаж, где мы подолгу любовались страстной мощью и красотой рубенсовских тел, мы многое поняли. Права была старая художница. Не знаю, насколько её слова оказались пророческими, но позже, когда мы стали рисовать живую натуру, я частенько посматривал в работы моего соседа, из которого «никогда не выйдет художника». Стариков и старых женщин он рисовал сносно, но молодые лица и обнажённая натура у него никак не получались.

Мы подтрунивали над незадачливым парнем: женщины у него оказывались кривобокими или сухорукими, он соглашался с нами, но вскоре, убедившись, что истинно прекрасное он выразить не в силах, стал рисовать полнейших уродов.

— Это моё субъективное представление о женщине, — становясь в позу, разглагольствовал он. — Я её такой вижу.

Мы-то знали, в чём дело, но люди непосвящённые думали, что этот юнец почему-то стал женоненавистником и решил расплатиться с ними за всё.

И вот, бродя по залам Брюссельской выставки, посвящённой современному искусству, рассматривая женские портреты и скульптуры в музеях США, вспоминая Международную выставку в Москве, где были выставлены работы итальянцев и японцев, шведов и англичан, я отчётливо представил себе того самого ревнителя субъективизма, над которым мы так потешались.

Я не знаю, что заставило западных «женоненавистников» рисовать уродов: то ли неумение изобразить прекрасное, как было ясно из приведённого примера, то ли неудачная любовь, которая вызвала жажду мести. Иначе ведь это никак не расценишь.

Но думается мне, что вопрос решается проще: обычный деловой подход — такие картины покупаются, ибо это как нельзя лучше определяет не только моду, но и сущность буржуазного искусства.

Попробуем, однако, отказаться от противопоставлений буржуазного и социалистического искусства, исходя лишь из принципов общечеловеческого гуманизма. Более того, ограничимся извечными понятиями добра и зла, и тогда каждому человеку, в котором сохранились человеческие чувства, станет ясным внутренний смысл того клинического уродства, которое мы могли наблюдать в произведениях модернистов.

Материнство! Гениальные художники всех времён и народов отдали этой теме самые высокие и благородные мысли, всю силу своего таланта. Мы с благоговением замираем перед «Сикстинской мадонной» и многими другими картинами, где воплощена эта великая любовь к началу всех начал — женщине-матери.

И каким же кощунством, цинизмом и пошлостью веет от ряда полотен, которые я видел на выставках! Трудно забыть одну из картин, также посвящённую материнству. Японский художник нарисовал злобную карикатуру и подписал: «Портрет матери». Другой с невероятной натуралистической точностью выписал уродливые женские тела. Третий изобразил детей, будто бы заспиртованных в банках. Чудовищное зрелище!

А вот портрет, рассчитанный на то, чтобы поразить зрителя. Художник рисует глаза на щёках, подбородке натуралистически выписанного портрета. Дико и тошнотворно.

Кто же из честных людей мира может сказать, что оскорбление материнства, издевательство над женщиной, вся эта человеконенавистническая стряпня есть добро, что это искусство надо поддерживать и пропагандировать среди молодёжи? Но, к сожалению, циников везде достаточно, и у нас они тоже встречаются.

Я помню, как возле полотен, где изображены женщины-уроды, стояла развязная девица и с компетентным видом доказывала, что художник вправе «самовыражаться» и она его «абсолютно понимает».

В большинстве случаев это бравада, бездумное оригинальничанье, обезьянья привычка преклонения перед модой. Но если бы я был уверен, что девушке действительно нравится наглая ухмылка, которая проступает в картине сквозь краску, — вот вы, мол, какие, полюбуйтесь, дочери человечества, — то посоветовал бы родителям подумать, где их дочь проводит вечера.

Она не только не возмущается тем, что в ней оскорбили женщину, но даже восхищена этим. Не знаю на чей взгляд, но, по-моему, такое «самовыражение» звучит как площадная брань, от которой хорошие девушки затыкают уши и разбегаются.

Чтобы поклонники ультрамодернизма не упрекнули меня в закостенелой старомодности, я должен признаться в любви к прекрасным творениям французских импрессионистов и многих других новаторов. Да вряд ли найдутся у нас истинные ценители живописи, которые будут отрицать подлинную талантливость таких разных художников, как Матисс и Гоген, Пикассо и Ван-Гог, Мане и Моне, Сезан и Ренуар. Разве всех перечислишь!

Какая огромная пропасть между ними и каким нибудь Сальвадором Дали с его бредовым человеконенавистничеством. Или вот до сих пор вспоминается «Портрет умершего», выставленный на Международной выставке в Москве. Формально это ничего общего с модернизмом не имеет — гладенькое, зализанное полотно. Старик с распятием, на лице трупные пятна. Но эти натуралистические подробности, так же как и в другой картине — «Ребёнок с мёртвой собакой», выполненной в другой, более современной манере, сближают произведения столь разных художников не по форме, а по существу. Верные общей идее, они показывают гниль, падаль.

Нет, не живая природа вдохновляет их творчество, а разложение. Поистине, не придумаешь более яркой символики для современного буржуазного искусства.