ГЛАВА ТРЕТЬЯ Монолог с подтекстом

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Монолог с подтекстом

После того как квартира была найдена, мне, как и каждому зарубежному корреспонденту, предстояло сделать еще один важный шаг: обзавестись аккредитацией, то есть получить у властей документ, разрешающий заниматься корреспондентской деятельностью. Для этого я отправился в старинный особняк на улице Флориано Пейшото, где находилось тогда министерство иностранных дел, названное «Итамарати» — в память об одном из прежних владельцев этого импозантного бело-розового здания.

В уютном салоне, затянутом древними гобеленами, меня встретил учтивый чиновник, облаченный, как гробовщик, в черный костюм. Пробежав глазами письмо руководства Гостелерадио с просьбой «аккредитовать подателя сего в качестве собственного корреспондента Советского телевидения и радио в Бразилии», он угостил меня неизбежным во всех официальных церемониях «кафезиньо», откашлялся, закурил и заговорил.

Прихлебывая густой сироп, я слушал его размеренный монолог. От имени всех сотрудников отдела печати министерства мне были даны заверения в искренней готовности оказать всяческое содействие в выполнении возложенной на меня миссии. Тут я энергично закивал головой, а мой собеседник легким и элегантным ответным кивком благосклонно принял мою благодарность, как нечто само собою разумеющееся, после чего продолжал свое нравоучительное повествование. С мягкой улыбкой он выразил непоколебимое убеждение в том, что «наш дорогой и высокоуважаемый коллега» (то есть я) будет в своей деятельности неукоснительно руководствоваться «священными принципами объективности информации», что он (то есть я) «намерен свято уважать бразильские законы и главную свою цель всегда будет видеть в не предвзятом и правдивом освещении нашей жизни».

Я вновь закивал, но уже без прежнего энтузиазма. Я почувствовал, что путь мой не будет усыпан розами: монолог чиновника из отдела печати был пронизан драматическим подтекстом, как чеховская драма, в которой за банальными фразами о погоде и видах на урожай малины скрываются вулканические эмоции и трагедии. Я улыбался и соглашался, хотя прекрасно понимал, о чем идет речь. И мой собеседник понимал, что я его понимаю. А чтобы подтекст этого «взаимопонимания» стал понятен и вам, уважаемый читатель, необходимо сделать небольшой исторический экскурс.

Ровно за два года до моего приезда в Бразилию в этой стране произошел военный переворот. Само по себе это событие не является для Латинской Америки чем-то из ряда вон выходящим. Скорее наоборот. Скажем, в соседней Боливии за полтора века ее независимого существования власть менялась около двухсот раз. Но переворот перевороту рознь. Путч 1964 года в Бразилии отнюдь не был стандартной церемонией насильственного перехвата власти одной политической или военной группировкой у другой. Чтобы стала понятной его суть, отойдем еще на несколько лет назад и вспомним, что в конце 50-х — начале 60-х годов после долгого периода диктатуры в Бразилии начал консолидироваться режим буржуазной демократии. Сменявшие друг друга президенты Жуселино Кубичек, Жанио Куадрос и Жоан Гуларт сделали немало для экономического развития страны, для укрепления ее международного авторитета. При Кубичеке, например, была заложена и открыта знаменитая новая столица — Бразилиа, находящаяся в географическом центре государства и символизировавшая решимость нации приступить к освоению своих необъятных территорий. Его преемник Куадрос покончил с односторонней внешнеполитической ориентацией на США, заявил о намерении установить дипломатические отношения с Советским Союзом и другими социалистическими государствами. Гуларт пошел по этому пути еще дальше: в ноябре 1961 года дипломатические отношения с нашей страной были восстановлены.

Тем временем в Бразилии нарастала борьба между реакционными партиями, защищавшими интересы крупного капитала, промышленников, латифундистов, и прогрессивными, националистическими и патриотическими силами, настаивавшими на дальнейшем углублении начатых или задуманных реформ.

…В таком конспективном изложении эти сложные процессы выглядят несколько примитивно, не отражают многообразия, запутанности и остроты внутриполитической ситуации, но я надеюсь, что читатель поверит мне на слово: тогда, в начале 60-х, страна была охвачена кипением, брожением и лихорадкой. Увлечение «политикой» было повальным и повсеместным. Проекты государственных законов и программы политических партий обсуждались в студенческих общежитиях и заводских столовых, в солдатских казармах и великосветском кафе-кондитерской «Коломбо» на авениде Рио-Бранко в Рио-де-Жанейро. 31 марта 1964 года всему этому был положен конец: командующие вооруженными силами сместили президента Гуларта, который вынужден был отправиться в эмиграцию в Уругвай. Пришедшие к власти генералы объявили главной своей целью очищение страны от «коммунистической заразы», восстановление «добрых отношений» с Соединенными Штатами, укрепление позиций крупной буржуазии, земельных собственников, банкиров. Были запрещены и подверглись жесточайшим преследованиям не только коммунистическая партия, но и профсоюзы, крестьянские лиги, все общественные организации и политические партии, которых можно было заподозрить не то что в оппозиции, а хотя бы в скептическом отношении к новому режиму. А чтобы сохранить видимость нормального функционирования общества и создать иллюзию «демократии», генералы решили все же учредить две партии. Одну — она была названа АРЕНА — официальную, правительственную, куда резво сбежались все штатские сторонники нового режима, все идейные борцы с «коммунистической угрозой» и поборники дружбы с Соединенными Штатами. Другой — ее назвали МДБ — отвели роль благопристойной, выдрессированной и бесправной «оппозиции».

Это стремление подгримировать режим, придать ему хотя бы отдаленное сходство с традиционными моделями государственной машины, было обусловлено старой, как сам мир, истиной: ни один из диктаторов не любит, когда его называют «диктатором». Самые кровавые перевороты и самые предательские мятежи всегда свершались, если верить их организаторам, во имя утверждения высоких идеалов демократии и самых чистых принципов свободы, равенства и братства.

Исторические параллели и ассоциации — дело крайне рискованное, и мне не хотелось бы отождествлять бразильский режим середины 60-х годов с какими-либо классическими образцами военной диктатуры. Но бесспорен тот факт, что его руководители, ревностно заботясь о поддержании на должном уровне своего международного престижа, строго следили за тем, как освещает их деятельность пресса. И весьма раздраженно встречали любое проявление скепсиса или недоверия, не говоря уже о критике. Со своими собственными «скептиками» внутри страны справиться было нетрудно. А с зарубежными — дело обстояло сложнее. Объективное и честное изложение событий, происходивших в стране в те годы, одним из советских корреспондентов вызвало резкое недовольство властей, результатом чего явилась его высылка из страны.

…Именно об этом я и вспомнил в ту минуту, когда учтивый чиновник отдела печати министерства иностранных дел, призвав к «правдивому и объективному освещению нашей жизни», многозначительно выразил сожаление, что далеко не все еще представители зарубежной прессы смогли правильно понять «всю сложность происходящих в нашей стране процессов». И в ряде случаев, сказал он, разведя в знак искреннего огорчения руками, это трагическое непонимание или «нежелание понять» повлекли за собой «крайне сожалительные и очень нежелательные последствия».

Из сказанного ясно, что мой визит в отдел печати министерства иностранных дел не был пустой формальностью. В чужой монастырь не ходят со своим уставом, и, коль скоро ты взялся за работу в той или иной стране, будь добр, уважай ее законы и особенно хорошо изучи «устав» и порядки, которые установлены там для иностранных журналистов. И которые, увы, индивидуальны, оригинальны и неповторимы в каждой стране. Есть правительства, рассматривающие корреспондентский корпус как враждебную банду в своем тылу или как злокачественную опухоль на здоровом теле местной демократии. Они относятся к нашему брату корреспонденту с крайней подозрительностью, если не сказать, враждебностью, которая буквально удесятеряется, когда речь идет о корреспонденте телевидения, ибо человек с кинокамерой — это куда более подозрительное и потенциально «опасное» существо, чем журналист с блокнотом. Что написано пером, можно (вопреки пословице) опровергнуть, но все, что снято кинокамерой, не поддается обычно ни опровержению, ни отрицанию.

Когда газетчик пишет о зверствах военной диктатуры, о горах трупов, которые он видел, к примеру, в сальвадорской деревне после того, как ее посетила карательная экспедиция правительственных войск, официальный представитель президента Хосе Наполеона Даурте может сказать, что репортер это выдумал. Но когда дети с распоротыми животами запечатлены на кинопленке, тут уж никто не поверит никаким официальным опровержениям и разъяснениям.

Поэтому в подавляющем большинстве стран работа телевизионных корреспондентов подвергается еще более строгой регламентации, чем деятельность газетчиков. И все же, возвращаясь мысленно в тот особняк Итамарати на улице Флориано Пейшото, прихожу к выводу, что с точки зрения условий работы жаловаться на Бразилию, пожалуй, не стоит: местные чиновники не отравляли нашу корреспондентскую жизнь слишком уж мелочными придирками или опекой.

Может быть, у кого-нибудь из читателей возник вопрос: почему я с такой дотошностью рассказываю об этих, в общем-то второстепенных, далеко не самых важных особенностях нашей работы? Делаю я это потому, что для нас эти «детали» очень часто вырастают в сложные и мучительные профессиональные проблемы. Представьте себе: вы узнаете, что где-нибудь в соседней провинции, километрах в ста от столицы страны, в которой вы живете и работаете, случилось что-либо чрезвычайное, важное. Крестьянское восстание или обвал в шахте. Наводнение или убийство фашистами популярного политического деятеля. Или, допустим, вам неожиданно сообщают о предстоящей завтра демонстрации, забастовке, митинге либо каком-либо ином мероприятии, которое вам обязательно хотелось бы отразить, о котором вам нужно во что бы то ни стало передать информацию или репортаж в газету, в программу «Время» или в выпуск «Последних известий» на радио. Но по законам страны, в которой вы работаете, запрос на поездку может быть подан только, допустим, за двое суток. Вот вам драма, хорошо знакомая почти каждому из тех, кто работал зарубежным корреспондентом. Вот пример того, как незначительный на первый взгляд параграф инструкции может связать журналиста по рукам и ногам и лишить возможности выполнить возложенную на вас задачу.

…Сидя в мягком кресле против затянутого в черный костюм чиновника Итамарати, я не представлял себе пока толком мою предстоящую работу. Я почти ничего не знал о том, что буду делать. Строго говоря, я даже не был еще в те минуты корреспондентом, ибо мне пока не вручили зеленый корреспондентский билет. Но я хорошо понимал, что, хочешь — не хочешь, мне все же Придется учитывать «советы» и «пожелания», услышанные в ходе этого первого общения с представителем страны, в которой я впервые в жизни ступил на нелегкую корреспондентскую стезю.

Кстати, с чего она началась, эта стезя? Откуда следует вести отсчет? С того дня, когда я был «проведен приказом» председателя Гостелерадио? Или когда прибыл в Рио? Когда получил корреспондентский билет? Или когда передал в Москву первую корреспонденцию?