Глава двенадцатая. Гостайна

Глава двенадцатая. Гостайна

Судебный процесс подходил к концу. Аня думала только о предстоящем вердикте. Перебирая в уме реплики судьи и прокуроров, она пыталась понять, все ли учла защита, задавая вопросы свидетелям. Закрывая глаза, видела перед собой недавно отремонтированный зал суда, стеклянную клетку и в ней Алексея Летучего. Два ряда пронумерованных кресел с присяжными заседателями, лица которых стерты, серы и невыразительны, огромную фигуру судьи в черной мантии с белым воротничком. В ушах звучал ее голос: то кокетливо-капризный, то властный и грубый. Так, наверное, должна была говорить с зэками вертухайка, чувствующая себя хозяйкой положения и упивающаяся своей властью над вверенными ей беззащитными людьми.

Конечно, общаясь с друзьями и коллегами, Аня хорохорилась. Ей ни за что на свете не хотелось показать, что она чувствует себя проигравшей. Правильней было бы сказать – не чувствует, а предчувствует свое поражение и победу обвинения. Она ругала себя за то, что уговорила Алексея выбрать суд присяжных. Тогда, в самом начале процесса, когда была сформирована первая коллегия, дело только начали слушать и был другой судья, который старался уравновесить позиции защиты и обвинения, казалось, что дело можно будет выиграть. Но присяжных распустили, назначили другую судью. Со временем стало ясно, что поменяли присяжных именно потому, что они отнеслись к подсудимому с симпатией, а когда судьей оказалась та самая Галина Мухина, которой стращали Летучего все четыре года его пребывания под стражей, стало понятно, что инициаторы преследования Летучего сделают все возможное и невозможное, чтобы не допустить его оправдания.

И чем дальше шел процесс, тем меньше Аня и остальные адвокаты надеялись на оправдательный вердикт. Им оставалось мечтать лишь о снисхождении со стороны присяжных.

Первые подозрения в том, что, назначив «спецсудью», суд мог подобрать и «спецприсяжных», появились у адвоката Бориса Емельянова. Он обратил внимание коллег на странного господина, представленного помощником судьи и не пропускающего ни одного судебного заседания.

Аня заметила, что помощник судьи постоянно наблюдает за реакцией присяжных и иногда перемигивается с судьей.

Главный сюжет, вокруг которого ломали копья адвокаты и прокуроры на этом процессе – вопрос о государственной тайне. Обвинение утверждало, что Алексей Летучий выдал гостайну западным разведчикам и тем самым нанес ущерб России. В прениях адвокаты собирались доказывать, что Летучий в принципе не мог этого сделать, даже если бы очень хотел. Почему? Просто потому, что следствие установило, что ученый не имел доступа к государственной тайне, то есть, говоря юридическим языком, она ему не была доверена.

Рассказывая мне о последних судебных заседаниях, Аня смеялась: «Мы каждый день ждали подвоха. То есть ждали, что обвинители что-то придумают. А они, как попугаи, повторяли одну и ту же мысль: “Летучий получал сведения из иных, неустановленных источников, и мы это докажем”. То есть мы боялись, что вдруг, они в последний момент представят какой-то документ или чье-то свидетельство о допуске Алексея к каким-то материалам. В результате ничего нового гособвинители не представили, но продолжали с упорством идиотов доказывать, что раз эксперты находят, что в сведениях, передаваемых Алексеем, содержалась гостайна, значит, он нарушил закон.

– А как они объясняют, что в статьях, опубликованных в газетах и журналах, вдруг оказались секретные сведения? – не понимала я.

– Подобные вопросы они просто пропускают мимо ушей. Зато мы обнаружили, что большинство экспертов, которые решали, были ли сведения, сообщенные Летучим иностранцам, секретными, проводили экспертизы «вслепую», то есть следствие нарочно не предоставляло им для обозрения газетные статьи, из которых Летучий брал свои сведения.

– А как же тогда они проводили экспертизу?

– Они сверяли тему и обсуждаемые сведения с законом о гостайне и с теми открытыми источниками, на которые им указало следствие. Следствие же указывало те источники, которые считало нужным, и намеренно скрывало другие – то есть те статьи, из которых Летучий и получал данную конкретную информацию.

– Получается, что следствие специально дезинформировало экспертов, чтобы добиться нужной экспертизы? – не унималась я. – Значит, они фальсифицировали доказательства. Вы сможете это доказать!

– Попробуем, – кисло отвечала Анна.

Она не сомневалась, что доказательства вины Летучего были определенным образом сфальсифицированы. При этом совершенно не была уверена, что в этом удастся убедить присяжных.

Аня боялась, что большинство заседателей предвзято относятся к делу и все попытки адвокатов объяснить им тонкости следствия и противоречивость экспертиз заранее обречены на поражение. С некоторых пор у Ани вообще появилось такое ощущение, что в принципе при «заказном» процессе адвокату практически невозможно убедить судью в своей правоте. Судья начинает рассматривать дело, уже заранее зная, каким будет приговор, и как бы специально «отключает» свою профессиональную совесть. Он просто имитирует правосудие, оправдываясь тем, что таковы правила игры.

Об этом Аня говорила с Борисом Емельяновым, у которого был опыт адвокатской работы еще в советское время.

Разговор происходил в ресторане за бутылкой хорошего французского вина после очередного судебного заседания, которое вымотало защитников Алексея Летучего.

– Следователи, прокуроры и судьи, всегда объясняют все беззакония, которые они творят, нехваткой кадров, – пыхтя трубкой и попивая вино, вещал Борис Евгеньевич.

Аня слушала, восхищаясь его умением четко излагать мысли.

– Беззаконие было всегда. В этом плане ситуация почти не изменилась. Правда, раньше, в тоталитарные времена, наши руководители всех рангов и ведомств, ратуя за усиление борьбы с преступностью, все же не забывали о законности. Сегодня, во времена демократические, даже самые высшие иерархи наших правоохранительных ведомств с высоких трибун, не стесняясь, заявляют: «Хватит бороться за права преступников, пора отстаивать права потерпевших». На деле же это значит, что ущемляются права не преступников, а права обвиняемых. Постоянный стресс, отсутствие независимости, тяжелая работа – все это не способствует сохранению квалифицированных кадров. С этим, кажется, никто и не спорит. Но это тот самый случай, когда половина правды скрывает истину. А другая половина правды состоит в нравственном аспекте проблемы. Ведь, согласись, и в судах, и в органах нужны не только грамотные люди, но и добросовестные, честные, защитники идей добра и справедливости. Но где ж их столько взять? Во-первых, с такими правдолюбцами трудно справиться. А во-вторых, «жить по правде» трудно и для самих правдолюбцев, и для окружающих. Проблема в том, что мы привыкли к двойным стандартам: вслух, для других, любим порассуждать о демократии, законности, милосердии и гуманизме. А когда говорим между собой, то даже и не пытаемся скрыть эту нашу российскую неандертальскую убежденность в том, что на самом деле все это – и презумпция невиновности, и недопустимость пыток – все это «факультет ненужных вещей», все это для красоты, для показухи. «Фиговый листок» для Запада. Пусть думают, какие мы цивилизованные, авось кредитов дадут, гуманитарной помощи подбросят!

– Вы правы, Борис Евгеньевич, – Аня прервала пафосные рассуждения адвоката Емельянова. – Но нам-то что делать в этом кошмаре? Не ошиблись ли мы, пойдя на суд присяжных?

Выбирая между обычным судом и присяжными, Алексей Летучий и его адвокаты надеялись, что двенадцать человек, не связанные обязательствами перед председателем суда, будут судить по совести. Двенадцать здравомыслящих людей смогут разобраться в простом деле и поймут, что Летучий занимался чем угодно, но только не шпионажем. Да, он пытался заработать деньги: в институте, где он работал, за науку платили крайне мало. Ему нужна была квартира – сколько можно на птичьих правах жить с семьей в квартире сестры.

То, что Летучий сам рассказал ФСБ о своих контактах с иностранцами, много говорило о его характере. Алексей не был похож на хитрого человека, решившего хладнокровно продать иностранным шпионам секреты Родины. Его поведение скорее вызывало недоумение. Как можно было после всего того, что мы знали об НКВД, о сталинских репрессиях, о КГБ, о преследованиях диссидентов – как можно было после всего этого доверять чекистам?

* * *

Судебный процесс перешел в последнюю стадию, судья Мухина уложилась в отведенные ей сроки: две недели подходили к концу.

Прения начались с выступления прокуроров. Один из них назвал Летучего ядерным террористом и, особо не усердствуя, слово в слово повторил обвинительное заключение. Другой прокурор остановился на нравственной стороне вопроса. Он говорил, что Родину предавать нехорошо, а если уж оступился, то лучше сразу признать свою вину. Гособвинитель подчеркивал, что Родина всегда прощает тех, кто раскаивается. Но раз подсудимый стоит на своем и не признает своей вины, то пощады ему не будет.

Обо всем, что происходило на суде, я узнавала из сухих отчетов Ани Сваровской. Адвокаты дали подписку о неразглашении и поэтому даже мне, своей близкой подруге, Аня не могла рассказывать обо всех тонкостях и деталях этого дела. Размышляя о присяжных и представляя себя на их месте, я понимала, как тяжело им приходится. Ведь речь шла не о простой «уголовке», где, исходя из обстоятельств и показаний участников процесса, можно быть более-менее уверенным, что подсудимый не совершал преступления, в котором его обвиняют. Здесь прокуроры то и дело пугали присяжных гостайной, напоминали о «шпионском задании», которое выполнял подсудимый, и об «огромном ущербе», который он якобы причинил государству.

Я думала о том, что присяжным нужно обладать определенным гражданским мужеством, чтобы сопротивляться силе прокурорских убеждений. Но судя по возрасту, большинство из них выросли в советские годы и вряд ли до конца избавились от рабского, «совкового» страха перед государством и его представителями. Страха, который до сих присущ и многим из нас, прожившим сознательную часть своей жизни до перестройки.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.