Глава семнадцатая. Журналистское расследование

Глава семнадцатая. Журналистское расследование

Аня передала мне список присяжных заседателей, отобранных для процесса по делу Летучего. Листок бумаги формата АЗ с графами: фамилия, имя, отчество, возраст, профессия.

В списке всего 31 человек. Стороны отобрали четырнадцать присяжных (двенадцать основных и два запасных). Среди кандидатов, которых они забраковали, было несколько человек, признавшихся, что они когда-то работали в правоохранительных органах или органах ФСБ. Попросила самоотвод реставратор икон. «Будучи православной христианкой, я не могу взять на себя ответственность за чужую жизнь», – заявила она. Ее слова записал кто-то из адвокатов, пометив: «Есть мотив!» Сторона обвинения отвела 30-летнего студента факультета журналистики, а главный врач психоневрологического диспансера взял самоотвод.

В результате получилась та коллегия присяжных, которая и вынесла вердикт ученому. Я решила встретиться с этими людьми и попробовать понять, почему они были столь единодушны. Я была уверена, что здравомыслящие люди без принуждения не смогли бы вынести по такому делу обвинительный вердикт.

Сначала я пыталась разыскать координаты присяжных через поисковые системы Интернета. Нашла телефоны двух бизнесменов. Потом купила базу данных МГТС и обнаружила там телефоны остальных присяжных.

Первый, кому я позвонила, был Роман Брюн. Он оказался главой крупной российско-американской фирмы.

– Ничего о деле Летучего я вам рассказывать не стану, – заявил он. – Я дал подписку о неразглашении.

Я настаивала, убеждая, что не собираюсь расспрашивать о деталях конкретного судебного процесса. Я очень долго и путано объясняла, что меня интересуют лишь вопросы общего характера, связанные с институтом суда присяжных в России.

– Вы меня не уговорите. Я слишком хорошо знаю, что такое российский суд, поэтому разговаривать с вами ни о чем не стану, – отрезал Брюн.

Тогда я поняла, что надо менять тактику поведения. Для каждого присяжного нужно придумать свою маленькую легенду. Нужно усыпить их бдительность и заставить пойти на контакт. В списке кандидатов в присяжные значился некий Александр Дружинин, генеральный директор крупной компании по очистке питьевой воды. Я решила с ним встретиться. Позвонила, представилась и сказала, что хочу написать статью о его фирме. Дружинин предложил созвониться через несколько дней. И действительно, через неделю он сам позвонил и назначил встречу.

Это было очень странное интервью. Я так и не поняла, кто кого интервьюировал: я Дружинина или он меня.

Его фирма располагалась в Химках, в помещении бывшей военной казармы за большим высоким забором со следами колючей проволоки. Охранник отвел меня в кабинет директора. Дружинин оказался коренастым господином с повадками военного.

Уже в самом начале разговора я призналась, что не собираюсь писать о его бизнесе. Я честно сообщила, что меня больше интересует пережитый им опыт присяжного заседателя.

Дружинин, впрочем, совсем не удивился такому повороту событий. Он, похоже, был готов к этому разговору.

– Почему вы, глава крупного представительства, не отказались от участия в коллегии присяжных? – начала я, расположившись в кресле напротив него.

Я поняла, что записать интервью на диктофон не получится. Решила положиться на свою память.

– Вы, как и все остальные кандидаты в присяжные, имели право на самоотвод. Люди вашего положения, как правило, вообще не являются по судебной повестке, выбрасывая ее в помойное ведро. Почему же вы все-таки согласились?

– Знаете, Елизавета Федоровна, я не так воспитан. Это уже не первая судебная повестка, которую я получил за последнее время. На этот раз я решил не отказываться. Должен же кто-то выполнять свой гражданский долг. Что касается суда присяжных, то я вовсе не разделяю вашего восторга. Это суд домохозяек, ничего не смыслящих в юриспруденции. Могут ли они рассматривать дела государственной важности, как, например, то дело, в котором принимал участие я?

– Почему вы говорите о домохозяйках? В коллегии присяжных, в которой вы состояли, насколько я знаю, домохозяек было не так-то много.

– Вы слишком много знаете, Елизавета Федоровна…

– Что повлияло на ваше решение: адвокаты подсудимого были недостаточно убедительны? Аргументы гособвинителей показались вам более весомыми?

– No comments, уважаемая. Я, как и другие присяжные, дал подписку о неразглашении тайны совещательной комнаты. Если я нарушу эту тайну, то меня могут наказать. Мне это ни к чему. А вообще-то, чего вы так волнуетесь из-за этого ученого? Его судьба, по-моему, уже никого не интересует, кроме вас. Да, ему дали пятнадцать лет. Ну и что? Сам виноват. Ему и на следствии, и на суде предлагали признать вину, подтвердить, что он встречался с американскими шпионами. Он почему-то заупрямился. А зря: был бы сегодня на свободе. Честно скажу: он произвел на меня довольно жалкое впечатление.

– Александр Владимирович! Вы же слышали, он не имел доступа к секретной информации. – Я решила, что надо попробовать говорить с ним откровенно, может, размягчится и станет более разговорчивым. – Все, что он рассказывал иностранцам, основывалось на открытых источниках, на статьях из газет и журналов. Более того, эксперты не подтвердили, что он сотрудничал с агентами иностранной разведки. Мне кажется, те, кого следствие называло шпионами, были просто проходимцами, которые покупали у него открытую информацию, продавали ее своим заказчикам, а когда запахло жареным, растворились бесследно, – продолжала я, хотя уже не очень-то расчитывала на успех.

– No comments. Вы всё пытаетесь заставить меня говорить об этом судебном деле. Но я не буду. Я вообще не люблю правозащитников. Я не доверяю им из-за той позиции, которую они заняли во время войны в Чечне. Государство защищало там свои интересы, а правозащитники полезли со своими правами человека. Вот, например, Сергей Ковалев, кого он защищал в Чечне? Шамиля Басаева. Вот и получается, что все эти правозащитники, по сути дела, те же самые шпионы. Начнем с того, что они получают от Запада гранты и берутся защищать кого ни попадя. Мой дед и дед моей жены были расстреляны во времена Сталина. То были годы настоящих репрессий, не чета нынешним. Но это совсем другое дело. Да и время сейчас совсем другое. А вы, кстати, как относитесь к Путину? Не считаете, что он слишком вмешивается в дела бизнеса?

Я оторопела. Я совсем не ожидала, что мне придется отвечать на подобные вопросы. Похоже, беседа о суде присяжных начала приобретать какое-то странное направление.

– Я в бизнесе не очень-то разбираюсь.

– Ну да. Вы занимаетесь жертвами судебного произвола. А сами-то не боитесь оказаться в тюрьме? – Голос Дружинина вдруг показался мне каким-то зловещим.

– Вообще-то нет. Я ведь ничего противоправного не совершаю. С какой стати вы меня тюрьмой пугаете?

– Я не пугаю, – хихикнул мой собеседник. – Просто в жизни всякое бывает.

Я поняла, что ничего существенного из него выудить не удастся. А продолжать разговор о «жалком» Алексее Летучем и плохих правозащитниках мне стало неинтересно и даже противно.

– А почему, собственно, вы интересуетесь присяжными? Ваш главный редактор одобряет такую деятельность?

– Мой главный редактор вполне одобряет. А вообще-то я работаю на себя. Может быть, когда-нибудь напишу детективный роман о присяжных заседателях.

– Это будет очень скучная книга, – возразил Дружинин. – Не советую.

Я решила, что пора уходить. На прощание Александр Владимирович пожал мне руку и попросил передать привет моей подруге адвокату Сваровской.

По дороге домой, в маршрутном такси, я по памяти записала свой разговор с ним. Потом, сидя за компьютером, анализируя этот разговор, я поняла, что Дружинин знает не только о моей дружбе с Аней Сваровской; он знает обо мне гораздо больше, чем я о нем.

Потом навела справки и выяснила, что Александр Дружинин заканчивал военное училище и имел отношение к спецслужбам. Вероятно, при отборе присяжных он намеренно скрыл подробности своего прошлого.

* * *

Аня Сваровская объяснила, что в Верховном суде отменить обвинительный приговор, вынесенный после вердикта присяжных, практически невозможно. Для этого нужно доказать, что коллегия присяжных была собрана с нарушениями закона и присяжные не имели права выносить вердикт. У адвокатов не было доказательств, что присяжных созывали не по закону и что они были заранее заточены под обвинительный вердикт. Но они нигде не могли найти опубликованный список присяжных заседателей для городского суда. По закону, он должен был появиться в «Вестнике мэрии» в начале года. Шел апрель, а его так и не опубликовали. Я попросила депутатов городской Думы найти мне этот список. Все они отказались, ссылаясь на разные причины. Один из них признался, что, хотя список не засекречен, подобраться к нему довольно сложно. В редакции «Вестника мэрии» задержку с публикацией списка объяснили техническими причинами.

Излагая одну и ту же легенду, что я – социолог, и телефон присяжных мне дали в суде, я продолжала их обзванивать. Большинство из них отказывались говорить, объясняя, что опыт был не очень приятным и сказать им нечего. Уборщица из жэка Валентина сначала согласилась и даже пригласила меня к себе домой. О времени, проведенном в суде, она вспоминала с явным удовольствием и подчеркнула, что в коллегии присяжных кроме нее собрались очень серьезные люди. «Я одна – простая баба Валя туда затесалась», – призналась она мне по телефону. Судя по всему, угрызения совести ее не мучили. Правда, во второй раз, когда я позвонила, чтобы узнать, когда же можно к ней приехать, баба Валя уже разговаривала с опаской и заявила, что ей «посоветовали с социологом не встречаться и ничего не рассказывать».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.