Глава пятая. Спецсудья

Глава пятая. Спецсудья

Галина Викентьевна внимательно читала распечатку из Интернета. Это было письмо Алексея Летучего из тюрьмы родителям. В нем он рассказывал, как проходил отбор присяжных в первую коллегию – ту самую, которую впоследствии распустили. Распустили потому, что председатель горсуда Елена Алексеевна, которая внимательно следила за процессом, испугалась, что эти присяжные оправдают подсудимого.

«Кандидаты все были в основном пожилые люди: моложе 50 лет – лишь четверо. Всего их было – 31 человек. Моложе сорока лет не было ни одного кандидата. Сорокалетняя путевая обходчица – самая “юная” из кандидатов – стала присяжным заседателем под номером 6 (их зачем-то нумеруют, номерок даже в бэджике на грудь вешают).

Отбор присяжных продолжался долго – часов пять. Каждая из сторон – то есть мы с адвокатами и прокуроры – имела право задавать присяжным вопросы, с тем чтобы определить, устраивает ли нас этот человек. Мы задавали вопросы кандидатам в присяжные. У прокуроров вопросов не было, но зато они внимательно слушали и воспользовались результатами нашего опроса. Мы спросили: “Поверите ли вы в то, что выступающий в суде представитель правоохранительных органов говорит правду – только на том единственном основании, что он – сотрудник органов?”

56-летняя женщина-пенсионер ответила: “Для того чтобы принять решение о правдивости, мне нужна будет вся полнота информации”. Прокуроры немедленно заявили ей немотивированный отвод. Право на немотивированный отвод имеется у обеих сторон, но отвод кандидата на том основании, что для принятия решения она просит полноту информации, одному лишь слову прокурора безоговорочно поверить не готова, – иллюстративен.

Мы отвели двух пенсионеров – милые люди, но один – из Управления ФСБ по Москве и Московской области, второй – из Академии ФСБ. И как будто бы случайно они зашли в процессе поучаствовать. Вот и получилось 12 присяжных: трое работающих, девять пенсионеров. Среди запасных заседателей: женщина-библиотекарь, 42 года, три пенсионерки: модельер-конструктор 56 лет, ведущий специалист неизвестной специальности 68 лет и санитарка 66 лет.

После выборов пересадили избранных присяжных заседателей со скамей в зале на мягкие полукресла на некоем возвышении за барьерчиком, заменив им значки “кандидат в присяжные заседатели №…” на “присяжный заседатель №…” Сидят теперь напротив моей уютной клетки, на расстоянии буквально метров трех-четырех.

Приняли присяжные, как в общем-то, можно и было ожидать из их названия, присягу – и день первый на этом закончился».

– Что было сделано неправильно, Николай Васильевич? Почему эти люди хотели оправдать ученого? – спрашивала Галина Викентьевна сидящего в ее кабинете социального психолога ФСБ Николая Васильевича Ведрашку. Она задала свой вопрос нежным голосом, с особой интонацией, которую всегда использовала на суде, когда хотела выудить у свидетелей что-то важное для себя. Свидетели часто покупались на эту интонацию и, не ожидая подвоха, говорили то, о чем потом жалели.

Николай Васильевич попросил у уважаемой Галины Викентьевны разрешения закурить сигару. Затянувшись и распространив вокруг себя запах дорогого табака, Ведрашку начал медленно анализировать:

– Состав этой коллегии присяжных мало подходил для тех целей, которые мы поставили себе в данном процессе. Нам нужен обвинительный вердикт. Причем он должен быть убедительным. То есть единодушным. Нельзя, чтобы кто-то сомневался в виновности подсудимого. Присяжные, отобранные на первом процессе, совершенно не заточены под эту конкретную задачу. Пойдем по порядку. Обратите внимание, самой молодой заседательнице – сорок лет. Кроме того, у всех присяжных несовременные специальности. И это значит, что, воспринимая все происходящее в суде на эмоциональном уровне, они плохо поддаются рациональной обработке. Давайте попробуем понять, почему большинство присяжных хотели оправдать ученого. Можно предположить, что заседатели попали под обаяние подсудимого и его адвокатов. Второй момент, не менее важный в данном деле: подавляющая часть этих людей – пенсионеры. У них масса свободного времени, для них судебные заседания – своего рода театр, и они с удовольствием готовы туда ходить. Третье и, пожалуй, самое важное: этим людям нечего терять: карьеру делать им уже не придется, бизнеса у них нет. Следовательно, для успеха нашего предприятия, – Николай Васильевич улыбнулся, обнажив кривые зубы, – нам следует набрать коллегию, абсолютно противоположную первой. Кое-какие наметки у меня уже есть.

Тут Николай Васильевич достал из внутреннего кармана пиджака небольшой листок бумаги и протянул его Галине Викентьевне.

В списке было шесть фамилий.

– Эти люди составят костяк наших будущих присяжных. От вас, уважаемая Галина Викентьевна, зависит, чтобы они непременно попали в коллегию. Двух мы поставим в начало списка, а четверых распределим ближе к концу. Остальные восемь человек, которые будут отобраны из всех кандидатов, уже не так важны. Я говорю восемь, потому что надо будет предусмотреть двух запасных. В крайнем случае, если не получится единодушия при вынесении вердикта, то из оставшихся шести двух присяжных мы сможем обработать и уговорить вынести тот вердикт, который нам нужен.

– Подождите, а если из этих шести один или двое заболеют или возьмут самоотвод и на их место придут запасные? Что тогда? – Галина Викентьевна заподозрила, что у психолога проблемы с математикой.

– Не беспокойтесь. Вы проведете судебный процесс за две недели. Я буду присутствовать на всех заседаниях и как только замечу проблемы в восприятии и поведении клиентов, сразу же включусь и все улажу. Мне ведь за это деньги платят.

– А кто вызовет этих людей на суд? – спросила Галина Викентьевна.

– Вот их адреса и домашние телефоны. Ваш секретарь их вызовет, как и положено по закону. Открытки пришлете потом. На отбор должно прийти человек 25–30. Это важно, чтобы наши шесть «клиентов» точно попали в окончательный список. Вот вам еще восемь фамилий – этих людей тоже включите в список кандидатов в присяжные. Они возьмут самоотвод: с ними я уже договорился. Пока всё. Если будут какие-то вопросы, звоните мне. Я всегда на связи. Поставьте меня в известность, когда назначите дату отбора. Я буду присутствовать. Вы меня представите как помощника судьи. А я уж постараюсь, чтобы адвокаты ни о чем не догадались.

Николай Васильевич откланялся, а Галина Викентьевна осталась сидеть за столом. Когда дверь за психологом закрылась, она несколько минут напряженно смотрела в одну точку. Потом ей показалось, что у нее поднялась температура. Она бросилась к зеркалу, которое висело в маленькой комнате, примыкающей к ее кабинету: щеки горели, глаза блестели. Так бывало всегда, когда ее охватывало сильное волнение. Судья Мухина понимала, что вышестоящее начальство снова бросило ее на амбразуру. Председатель суда передала ей заказное дело, с которым не смог справиться другой судья. А это значит, что пресса станет трепать ее имя, адвокаты примутся разыгрывать комедию, то и дело заявляя ей отводы. Ей придется эти отводы отфутболивать и по ходу процесса исправлять ошибки следствия, контролировать и направлять в нужное русло гособвинителей.

Галина Викентьевна любила власть. И ей очень нравилась ее работа. Она ощущала себя частью власти. Она прекрасно знала, что те, кто стоит выше нее, ее используют, вынуждая выносить судебные решения, которые, как правило, неправосудны. Но Галина Викентьевне льстило, что эти решения, от которых зависела жизнь незнакомых ей, но уже заранее несимпатичных людей, выносились от ее имени.

Она испытывала ни с чем несравнимое, почти сексуальное наслаждение, когда произносила: «Суд приговаривает… к… годам лишения свободы».

Впрочем, справедливости ради стоит сказать, что не меньшее, а может и большее наслаждение она испытывала и в тех редких случаях, когда оправдывала и освобождала подсудимого из клетки.

Но таких дел с каждым годом оказывалось все меньше и меньше, и Галина Викентьевна предпочитала не задумываться почему. От угрызений совести ее освобождали еженедельные рабочие совещания, проходившие в кабинете председателя судебной коллегии по уголовным делам. На этих «посиделках» судьи докладывали о делах, находящихся у них в производстве, и получали четкое и недвусмысленное указание, какое решение должно быть вынесено по тому или иному делу.

В последние годы Мухиной стали поручать исключительно дела государственной важности. Она прекрасно знала, что по таким делам оправданий быть не может.

Открыв папку с делом Алексея Летучего, Галина Викентьевна вздохнула: с подобной доказательной базой ей приходилось сталкиваться, когда она судила другого «шпиона» – сотрудника российского МИДа. То дело до нее рассматривали трое судей – не справились. Председатель горсуда тогда пришла к судье Мухиной на поклон: в деле с доказательствами тоже было не ахти, но она выручила, прикрыла халтуру следователей. «Рыбу» приговора на флэшке прислали из ФСБ заранее – и Галине Викентьевне не составило большого труда подогнать допросы свидетелей под обвинительный приговор.

В отличие от дела дипломата, которого арестовали после встречи с корейским коллегой – разведчиком, в деле ученого Летучего, кроме его собственных признаний о связях с предполагаемыми шпионами, не было никаких доказательств государственной измены. Экспертизы о секретности газетных вырезок, в изобилии представленные в тексте обвинительного заключения, противоречили одна другой. Само следствие сокращало одно обвинение за другим: если в начале ученого обвиняли по тридцати эпизодам, то сейчас речь шла только о четырех.

Судья Мухина ликовала: она оказалась нужна власти. В таких случаях ее муж, полковник ФСБ в отставке, давно осевший в службе безопасности одного из столичных банков, говорил: «Тебе, Галка, чертовски везет. Родина доверяет тебе борьбу с врагами режима. И не важно, террористы они или шпионы. Не беда, что не всегда следствие на высоте. Враги действуют умело и коварно. Их вину не так-то просто доказать. Но, сама знаешь, органы не ошибаются. Раз арестован, значит, было за что. Ты должна своей судейской мудростью загладить ошибки прокуроров».

Галине было важно, что она находит поддержку в семье. На работе не приходилось делиться своими сомнениями. Было не принято говорить о делах. Не дай бог заикнуться о промахах следствия или о шаткости позиции обвинения – любое слово тут же становилось известно председателю горсуда. Она могла вызвать к себе на ковер и в лучшем случае отчитать, в худшем – перевести этажом пониже: туда, где рассматривались дела по кассации. Председатель горсуда обожала отчитывать подчиненных. Она чрезвычайно любила пафосные заявления: «Не забывайте, что мы – судьи. Мы – арбитры, – говорила она, с важным видом расхаживая по своему огромному кабинету. Увлекаясь, она обычно подходила к портрету президента и, как бы приглашая его в союзники, обращалась к судьям: – Мы всегда остаемся над схваткой. Не имеем права до процесса или уже в суде принимать чью-либо сторону. Изучайте дело, вникайте и помните, что вас судьями назначил президент России Владимир Владимирович Путин. Мы не имеем права обмануть его доверие».

Судья Мухина об этом никогда не забывала. Ей нравился президент, его манера одеваться, говорить. Ей импонировало его юридическое образование, внимание к судебной системе. При нем суд обрел тот вес, то значение, о которых судьи всегда мечтали. О них стали говорить в прессе и в обществе. Судья Мухина почувствовала себя нужной и востребованной. Ее уважали и боялись. Что может быть приятней? Правда, в глазах подсудимых и адвокатов она часто видела раздражение и даже глухую ненависть. Но она старалась не обращать на это внимания, говорила себе, что работает для своей страны. И выполняет свой долг, как она его понимает.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.