Конец вечности
Конец вечности
«Кварц стен обветрился, раскрошился, из бесчисленных трещин расползались зеленые стебли вьющихся трав. В воздухе пахло горячим камнем и раскаленным железом.
Еленка присела на край стены. Она поняла, что если когда-то люди и жили в этом городе, то это было давно. Очень давно…»
Есть два определения времени: через повторение — подсчет одинаковых промежутков между событиями, — и через изменение, то есть последовательное накопление новизны за те же промежутки. Естественно, первое «время» относится к компетенции точных наук: измеримое и вычисляемое, оно объективно. Второе «время» ощущается, чувствуется. Характеризуя любую систему субъективно, оно создано человеком и для человека.
Между двумя ипостасями времени нет прямой связи. Эпоха может «длиться из вечности в вечность», может продолжаться считанные дни.
«Аманжол» — the Best of the Soviet SF — лучшее в советской фантастике, то есть фантастике, которой уже нет. Повести, вошедшие в книгу, написаны две эпохи назад. Очень давно.
Жизненный опыт, равно как и знание истории, часто приводит к мысли, что некие исторические ситуации повторяются с завидным упорством. Словно бы не уйти от судьбы двум конфликтующим соседям или воюющим народам. Если возможности соперников равны, их жизнь будет калейдоскопом похожих друг на друга битв.
Итак, везде, где сталкиваются цели, интересы и силы, равные позиции преобразуются в равные, и лишь выход в надсистему (прыжок выше головы) может сломать равновесие конфликта. Может — и внешняя сила.
«Вот бы раскошелиться
и накормить пришельца…»
А то, перелистывая эпохи (сиречь, догмы и лозунги), мы лишь меняем черное на белое и наоборот, и продолжаем жить — то по одну сторону мира, то по другую. И в этой ситуации фраза «пусть никто не уйдет обиженным» становится лицемерной.
«Аманжол» — это отвергнутые ценности. Ностальгия идей, открытых, выкрикнутых и, конечно, уже заболтанных, использованных, превращенных в свою противоположность.
«Пока стоит лес» — и современное «зеленое» движение.
«Путь обмана» — и нынешний пацифизм.
«Ворон» — и абсолюты религиозных догм.
«Сеть» — и распадающаяся демократическая экономика.
Десять лет назад система паразитировала на рабах и чиновниках. Сегодня та же система опирается на тех же людей — сторонников демократии и бесчисленных верований. Она хочет жить.
Не хочет она и боится только одного: не дай Бог, вместо того, чтобы отрицать прошлое, привнесут его в будущее. Или еще чище — встанут в позу и утвердят: ситуации равносильны, и есть общие законы, управляющие целым классом подобных явлений.
«Боб молчал на следствии, молчал на суде. Суд был в апреле. Судья понимал, что здесь что-то нечисто, но думал, что Боб кого-то выгораживает. До этого он и хотел докопаться. Но Боб молчал. Тогда его приговорили к высшей мере. Он выслушал приговор с пониманием, покивал. В сентябре его расстреляли».
Все, о чем мечтали герои «Зеркал», брошено в клетку с ревущим зверем. Хаос рвет зарвавшийся порядок. Произвол душит правила.
Приносить себя в жертву — кому это нужно? Дуракам!
А там, в тексте, один погиб от воинствующей совести, другой страдает от того, что не успел умереть.
И оба они, что тогда, что сейчас, — выродки, торчащие в горле системы.
Тогда она называлась «не сметь».
Сейчас — «пусть все идет на…».
Логика-перевертыш: от диктатуры и рабства — к анархии и безразличию, и обратно к диктатуре. Песочные часы с небольшим периодом.
«Ничто не бывает столь хорошо или столь плохо, как это представляется». В ушедшем социализме правые видят время порядка, экономического процветания, социальной справедливости, дешевой колбасы и незыблемости устоев. Но в точно такой же мере левым он кажется сочетанием концлагеря с дурдомом. И только?
Многоликий мир, сформировавший собственную уникальную культуру, «теневую», «зазеркальную», запретную. Великая страна, занимающая восемьдесят второе (из восьмидесяти восьми) место в мире по степени свободы человека, тридцать первое — по индексу развития человека (данные ООН)(1), и, видимо, первое по уровню абстрактного теоретического мышления… «впрочем, все безнадежно в наших Землях, где сколько ни идешь, сколько ни побеждаешь, любой успех назавтра оборачивается неудачей»(2).
Всякая культура формулирует свои «вечные» вопросы. Как правило, внешнему миру эти вопросы кажутся бессодержательными… до тех пор, пока их содержание, преломленное в зеркале перевода, не разрушает границу, связывая ущербные миры-отражения в цивилизацию.
Но культура, вычеркнутая из реальности, никогда не назовет своих «вечных» вопросов.
Интуитивные битвы за иллюзорные ценности — смысл культуры шестидесятников — «сейчас и здесь» никому не нужны, потому как завеса информационной блокады снята и система трансформировалась, но очень многие, по-прежнему, следуют рассуждению:
«Для нас чтение — отчасти сублимация, компенсация, опиум, онанизм и самоутверждение. Вопрос „Вы читали?..“ заменяет обычно вопрос: „Вы отдыхали во Флориде?“, или: „Вы купили клинику?“, или: „Вы совершили то-то и то-то?“»(3).
Короче: то — отдай за Родину себя, жену и тещу. То — не смей кормить приятеля обедом: береги карман и время.
«И ведь что обидно… первыми сдают люди с воображением!
Снова будут взрываться миры и гибнуть планеты, звезды и целые галактики, а он — истерзанный, оглушенный, беспомощный — будет ползти по бескрайнему хлюпающему болоту из трупов и крови, задыхаясь от смрада, вымаливая себе прощение… у кого?»
Подобные эмоциональные бури тоже канули в Лету — вместе с миражами идей осчастливливания человечества. Собственно, в любой реальности первыми сдают люди с воображением.
По «эту» сторону скоро некому будет написать: «Западный мир ожидает своя катастрофа».
Условный социализм и, скажем, империализм (если хотите, Империя Зла и Свободный Мир), разделив Землю, столкнули между собой и втянули в орбиту противостояния миллиарды людей, поставив человечество на грань «гарантированного уничтожения». Десятилетия ожесточенной борьбы прочно связали системы-антагонисты в геополитическое единство. Катастрофическое уничтожение одной стороны конфликта непременно разрушает другую. По принципу обреченности: равные позиции преобразуются в равные.
Поэтому, раз в ядерном столкновении великих держав не могло быть победителя, то, в какую бы форму противоречие ни вылилось, проигрывают обе стороны. Ожесточение армий сменилось борьбой технологий, различие идеологий породило непереводимость культур… Кто-то должен объяснить это, уважая и тех, и других. Но «предатели и трусы наши боги»(4).
Решением конфликта, благотворным для всех, остается синтез культур, а вовсе не подчинение, даже и добровольное, одной из них.
А синтез культур есть объединение их структур, образованных внутренними противоречиями — межличностными и межгрупповыми, это взаимное умение понять смысл чужих «вечных вопросов» и применить к себе «их» ответы.
«Аманжол» представляет собой энциклопедию проблем, структуризовавших социальные процессы в последней империи накануне ее распада. Собственно, именно тех проблем, которые предопределили и распад, и нынешнюю катастрофу, и, частично, дальнейшую эволюцию.
«The Best of the Soviet Science Fiction» — энциклопедия «теневой культуры» восьмидесятых годов.