III

III

«Все, что имеется; жар сквозняка.

Звезды и сор. Лопухи и эпохи.

Плаха собора. Град страха. И крохи

Веры, иссохшей неведомо как..»

В такой мир приходят доморощенный производитель дождя — Сфорца и нерадивый магистр — Антиох.

Первый остается в мире — признанным и обласканным шаманом. Второй создает абсолютный текст, способный разрушить абсолюты — взлетно-посадочную площадку, нуль-переход через все грани и границы в мир, тщательно маскируемый нашим сознанием, сознанием общества, культурой, цивилизацией.

И время течет обратно, и оживает скользящий в небытие город, и чей-то теоретический или литературный опус…

«Недобрые были знамения».

Ислам запрещает создавать изображения. Каноническое обоснование: нельзя состязаться с Творцом; в судный день он потребует от дерзнувшего — оживить свое творение, и горе, если картина не оживет! Не верю. За тысячу лет найдется безумец или гений, или просто смельчак, который презрел бы эту — очень уж абстрактную — опасность, а услужливое общественное сознание тут же выдумало бы вариацию легенды, что, да, конечно, нельзя, но… Страх того, что картина оживет, и художник окажется равным Аллаху, сильнее объективности, сильнее случайности. И не церковники, а «правоверные прихожане» не допустят нарушения запрета.

«Недобрые были знамения. Подходившие обозы видали белых волков, страшно подвывающих на степных курганах. Лошади падали от неизвестной причины. Кончились городки и сторожки, вошли в степи Дикого поля. Зной стоял над пустынной равниной, где люди брели по плечи в траве. Кружились стервятники в горячем небе. По далекому краю волнами ходили миражи. Закаты были коротки — желты, зелены. Скрипом телег, ржанием лошадей полнилась степь. Вековечной тоской пахнул дым костров из сухого навоза. Быстро падала ночь. Пылали страшные звезды. Степь была пуста — ни дорог, ни троп. Все чаще попадались высохшие русла оврагов. От белого света, от сухого треска кузнечиков кружились головы. Ленивые птицы слетались на раздутые ребра павших коней…»

Создать абсолютный текст — величайшая цель древней магии! Антиох действует на первичном, языковом уровне, управляет системой-переводчиком, иначе транслятором.

Чтобы жить в мире, его надо назвать. И мысль человеческая, тщетно добиваясь равновесия с творящей Вселенной, создает свой собственный информационный мир. Мир этот играет роль скафандра, призванного защитить наши души от пустоты и безмолвия Космоса. Важно понять, информационное пространство создаем мы все: творцы и обыватели, святые и насильники, умники и глупцы. И потому оно существует вне любого из нас. Представьте остальные миры — все эти иноземья и иновременья, и сказочные фейерверки, и фантастические абстракции, и символьные конструкции математиков, и реальность с ее самодовлеющей безысходностью — измерениями этого пространства. В рамках большинства философий такое представление не будет ошибочным.

Язык организует связи между информационным пространством и всем, что лежит вне его. Вне его существует материальная природа, вещество — для материалиста, Бог, как воплощение абсолютной идеи — для объективного идеалиста, личность — для идеалиста субъективного. Нет оснований предпочесть один из этих подходов, нет нужды выбирать между ними.

Структуры языка сложны и динамичны, мы в силах охватить лишь внешние проявления их. Кроме того, рассуждать о языке приходится на языке; введение металангов успокаивает наше воображение, но не решает задачу осмысления языка. Аркадий и Борис Стругацкие с присущим им тактом шутя затронули эту тему: в «Понедельнике…» упоминается маленькая частная проблемка, известная под названием Великой проблемы Ауэрса: найти глубокую внутреннюю связь между сверлящим свойством взгляда и филологическими характеристиками слова «бетон». Станислав Лем сформулировал в явной форме «проблему значения» («Сумма технологии»). Андрей Столяров обратился к семиотике — металингвистике — в рассказе «Телефон для глухих» и вернулся к ней в «петербургской сказке» «Ворон».

Вообще-то, человечество не придавало большого значения внутренним связям языка. Задача упорядочения мира решалась испытанным путем анализа. Целостность раскололась на измеримую логику и неизмеримые чувства. На грани измеримости возникли науки и искусства, и, как отражения им — идеология и религия. Антиох предложил красивое, в известной мере, легко реализуемое действо: наложить объективные структуры мироздания, определенные наукой, и субъективные структуры мироздания, сопричастные искусству, на дикий и бесконечный живой язык, подчинить себе основу информационного пространства и научиться манипулировать его проявлениями.

Ключевое слово «ритм». Известно, что активность умирающей клетки совпадает с активностью клетки, которая только что родилась; разница лишь в ритме, в степени упорядоченности протекающих процессов. Так что, овладев ритмом, можно повернуть умирание вспять.

Антиох мог стать Богом. И разве не сотворил он больше чудес, чем любой признанный кандидат на это звание?

«Я сдался. Я всегда сдаюсь, когда кто-то ставит себя рядом с Гегелем. Или выше. Я, например, не ставлю».

Отталкиваясь мыслями от чужих информационных закоулков, рассказчик, солидный и уважаемый завлаб, вынужден признать, что есть сила, которая влечет его, реалиста-прагматика, в пустой и нелепый выдуманный дом, к вымышленным людям со странной судьбой.

Антиох ушел, не сумев, или, скорее, не пожелав сломать сонное равновесие Мира Существующего своим абсолютным текстом, квинтэссенцией магии. По Ст. Лему: поступок истинного бога — отказаться от своей власти.

От обычной лампы сгорает абсолютный текст.

Но у Антиоха были предшественники. И найдутся последователи.